Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Из письма луны Лю:
Вчера ты посетил читальню в первом колоссе. Неожиданно погас свет, ты ощутил узкую
ладонь в левом нагрудном кармане белой рубашки, для верности сильные пальцы сжали
твою грудь, крутнули сосок... Свет зажегся. Минут десять ты тупо смотрел в раскрытую книгу,
ничего не видя, плохо соображая. К чему такая конспирация? Как ты должен себя вести?
Машинально сунул руку в карман. Бумажный листок. Записка? Где ее читать? Всюду
незримые шпионы. Вот до чего дошло: битва за тело... Поди, разберись, какой этаж
воюет за свой час доступа... И все-таки... Не любопытство, но вдруг ты теряешь драгоценные
секунды. В туалете зашел в кабинку, дико скрючился, вынул записку в зажатом кулаке,
слегка разжал пальцы - у самых глаз: "21.02.11 - 19!" Теперь надо понять, что это означает.
Дата - сегодняшний день. 19 с восклицательным знаком не может означать ничего иного,
как день рождения луны и ее новый возраст. Значит, еще вчера ей было 18 - и она хочет
провести эту ночь с тобой. Значит, нужно все встречи отменить - если только они были (чего
ты, верный муж, совершенно не помнишь). Итак, все ясно: с тобой жаждет увидеться луна 18.
Славная умная девочка! Сослали на выселки? Чудовищная несправедливость, если разобраться.
Но кто будет разбираться? Итак, решено: спишь один в какой-нибудь пустой комнатке на улице
художников. Она за тобой следит, все понимает, найдет сама. И мои - видят, понимают. Ц. Лю

    Иосиф Бродский
	
  
	 
Конец прекрасной эпохи

     Потому что искусство поэзии требует слов,
     я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
     второсортной державы, связавшейся с этой, -
     не желая насиловать собственный мозг,
     сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
        за вечерней газетой.

     Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
     в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
     при содействии луж порождает эффект изобилья.
     Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
     Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, -
        это чувство забыл я.

     В этих грустных краях всё рассчитано на зиму: сны,
     стены тюрем, пальто; туалеты невест - белизны
     новогодней, напитки, секундные стрелки.
     Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
     пуританские нравы. Бельё. И в руках скрипачей -
        деревянные грелки.

     Этот край недвижим. Представляя объем валовой
     чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
     вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
     Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
     Даже стулья плетеные держатся здесь
        на болтах и на гайках.

     Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
     немота вынуждает нас как бы к созданью своих
     этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
     Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
     свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
        Кочет внемлет курантам.

     Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
     к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
     видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
     И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
     но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
        тут конец перспективы.

     То ли карту Европы украли агенты властей,
     то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
     чересчур далека. То ли некая добрая фея
     надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
     Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
        да чешу котофея...

     То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
     то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
     Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
     паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
     как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
        колесо паровоза.

     Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
     Приговор приведён в исполненье. Взглянувши сюда,
     обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
     как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
     но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
        продырявленным вправе.

     Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
     времена, неспособные в общей своей слепоте
     отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
     Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
     Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
        чтоб спросить с тебя, Рюрик.

     Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
     Не по древу умом растекаться пристало пока,
     но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
     Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
     Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
        да зелёного лавра.

             декабрь 1969