Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Из письма луны Ани:
Зачем бедным землянам много знать? Кажется, под таким девизом идет продолжение нашего дела
с зелеными посадками. Договорилась со всеми редакциями ТВ и теперь получаю от них все записи
репортажей и документальных фильмов о наших зеленых посадках в пустынях Африки. Моя плата -
восхищенный комментарий. И как не восхищаться?! Представь, высоко над зоной посадок теперь натянуты
мотыльковые сети. Бесчисленные датчики следят за температурой, влажностью, освещенностью,
темпом роста конкретных видов растений в конкретных зонах и сигналят автоматике по управлению
микродвигателями под каким углом держать лепестковые экраны из расплющенных черных алмазов.
А стимуляторы роста? Из лиан, пырея, бамбука и еще сотен быстрорастущих трав и дерев добыты
жидкие фракции с уникальными свойствами и испробованы на тысячах деревьев... Это так интересно!
Теперь в пустыню стянуты сотни редких видов деревьев (грандиозный живой ботанический сад)
и прочих растений. И еще, и еще, и еще... Мы с В. и Д. уже несколько раз туда летали и комментировали
из разных мест по ТВ увиденное. Доброе слово и кошке приятно. Один из наших комментариев
натолкнул ЛФ на мысль создать на четвертом этаже Музей истории зеленых посадок и мы с В., Д. и А. были
приглашены на его открытие. Оказывается, все, что мы делали, не забыто: они черпают в нашем горьком
опыте образцы мужества, стойкости, решительности, изобретательности и прочую мотивацию. Ц. Аня

    Иосиф Бродский
	
	
	     Бюст Тиберия


     Приветствую тебя две тыщи лет
     спустя. Ты тоже был женат на бляди.
     У нас немало общего. К тому ж
     вокруг - твой город. Гвалт, автомобили,
     шпана со шприцами в сырых подъездах,
     развалины. Я, заурядный странник,
     приветствую твой пыльный бюст
     в безлюдной галерее. Ах, Тиберий,
     тебе здесь нет и тридцати. В лице
     уверенность скорей в послушных мышцах,
     чем в будущем их суммы. Голова,
     отрубленная скульптором при жизни,
     есть, в сущности, пророчество о власти.
     Все то, что ниже подбородка, - Рим:
     провинции, откупщики, когорты
     плюс сонмы чмокающих твой шершавый
     младенцев - наслаждение в ключе
     волчицы, потчующей крошку Рема
     и Ромула. (Те самые уста!
     глаголющие сладко и бессвязно
     в подкладке тоги.) В результате - бюст
     как символ независимости мозга
     от жизни тела. Собственного и
     имперского. Пиши ты свой портрет,
     он состоял бы из сплошных извилин.

     Тебе здесь нет и тридцати. Ничто
     в тебе не останавливает взгляда.
     Ни, в свою очередь, твой твердый взгляд
     готов на чем-либо остановиться:
     ни на каком-либо лице, ни на
     классическом пейзаже. Ах, Тиберий!
     Какая разница, что там бубнят
     Светоний и Тацит, ища причины
     твоей жестокости! Причин на свете нет,
     есть только следствия. И люди жертвы следствий.
     Особенно в тех подземельях, где
     все признаются - даром, что признанья
     под пыткой, как и исповеди в детстве,
     однообразны. Лучшая судьба -
     быть непричастным к истине. Понеже
     она не возвышает. Никого.
     Тем паче цезарей. По крайней мере,
     ты выглядишь способным захлебнуться
     скорее в собственной купальне, чем
     великой мыслью. Вообще - не есть ли
     жестокость только ускоренье общей
     судьбы вещей? свободного паденья
     простого тела в вакууме? В нем
     всегда оказываешься в момент паденья.

     Январь. Нагроможденье облаков
     над зимним городом, как лишний мрамор.
     Бегущий от действительности Тибр.
     Фонтаны, бьющие туда, откуда
     никто не смотрит - ни сквозь пальцы, ни
     прищурившись. Другое время!
     И за уши не удержать уже
     взбесившегося волка. Ах, Тиберий!
     Кто мы такие, чтоб судить тебя?
     Ты был чудовищем, но равнодушным
     чудовищем. Но именно чудовищ -
     отнюдь не жертв - природа создает
     по своему подобию. Гораздо
     отраднее - уж если выбирать -
     быть уничтоженным исчадьем ада,
     чем неврастеником. В неполных тридцать,
     с лицом из камня - каменным лицом,
     рассчитанным на два тысячелетья,
     ты выглядишь естественной машиной
     уничтожения, а вовсе не
     рабом страстей, проводником идеи
     и прочая. И защищать тебя
     от вымысла - как защищать деревья
     от листьев с ихним комплексом бессвязно,
     но внятно ропщущего большинства.

     В безлюдной галерее. В тусклый полдень.
     Окно, замызганное зимним светом.
     Шум улицы. На качество пространства
     никак не реагирующий бюст...
     Не может быть, что ты меня не слышишь!
     Я тоже опрометью бежал всего
     со мной случившегося и превратился в остров
     с развалинами, с цаплями. И я
     чеканил профиль свой посредством лампы.
     Вручную. Что до сказанного мной,
     мной сказанное никому не нужно -
     и не впоследствии, но уже сейчас.
     Но если это тоже ускоренье
     истории? успешная, увы
     попытка следствия опередить причину?
     Плюс, тоже в полном вакууме - что
     не гарантирует большого всплеска.
     Раскаяться? Переверстать судьбу?
     Зайти с другой, как говориться, карты?
     Но стоит ли? Радиоактивный дождь
     польет не хуже нас, чем твой историк.
     Кто явится нас проклинать? Звезда?
     Луна? Осатаневший от бессчетных
     мутаций, с рыхлым туловищем, вечный
     термит? Возможно. Но, наткнувшись в нас
     на нечто твердое, и он, должно быть,
     слегка опешит и прервет буренье.

     "Бюст, - скажет он на языке развалин
     и сокращающихся мышц, - бюст, бюст".

             1981

     * Датировано по переводу в TU. - С.В.