ТРАДИЦИЯ И НОВАТОРСТВО В ПОЭЗИИ
ИОСИФА БРОДСКОГО
Доклад для симпозиума университета штата Орегон
Владимир Уфлянд, "Петрополь" № 7, Санкт-Петербург, 1997
"ЕСЛИ БОГ ПОШЛЕТ МНЕ ЧИТАТЕЛЕЙ..."
Иосифа Бродского, олицетворявшего русскую поэзию конца XX века проще всего сравнить с Александром Пушкиным. Пушкин олицетворил русскую поэзию начала XIX века. И Пушкин, и Бродский соединили в поэзии основательную традиционность и лихое новаторство по отношению к предшествующей словесности.
Традиционность в словесности, как правило, обеспечивает широкий успех у читателя. Она обеспечила популярность Некрасова и А. К. Толстого в XIX веке, Есенина и Твардовского в XX.
Новаторство в словесности не предполагает популярности. наиболее непривычные для читателей, новаторские для словесности творения очень не скоро и редко попадают в разряд читаемых и изучаемых в школах. Можно ли и сейчас считать популярным романы Пруста, Джойса, Платонова, стихи Хлебникова и Пастернака?
Пушкин в конце своей жизни обмолвился: «Если Бог пошлет мне читателей...» Это сказал самый популярный, самый читаемый в России автор. Правда, в годы жизни Пушкина читателей в России, то есть грамотных, едва набиралось миллион из 30 миллионов населения. 3%. Но и среди этих трех процентов Марлинский и Кукольник были много более читаемы, чем Пушкин. Все знали лубок «Черная шаль». Но главные вещи Пушкина были известны куда менее. Критики имели право писать в тридцатых годах ХIХ века, что Пушкин все более теряет читателей.
Еще в большей степени это относится к творениям Иосифа Бродского. Читателей, знающих и помнящих наизусть ранние стихи Бродского, в десятки, если не в сотни раз больше, чем читателей, хотя бы понимающих с первого чтения его стихи второй половины жизни.
Кстати, в России сейчас грамотных гораздо больше ста миллионов. 80 или 90% населения. Но читателей, может быть, всего несколько миллионов.
Миф о России — самой якобы читающей стране мира создан коммунистической властью. Действительно, в Советском Союзе только самая толстая книга могла по цене превзойти 0,5 литра водки еще в 80-х годах. Во всех развитых странах, насколько я знаю, плохая водка стоит гораздо дешевле даже самой плохой книги. Хлеб и книги должны стоить столько, сколько в них вложено труда. А обязанность государства обеспечить гражданам возможность заработать на хлеб и на книги тоже.
В Советской России, несомненно, было продано больше миллиона 300-500 страничных книг со стихами Анны Андреевны Ахматовой. Их покупали и на черном книжном рынке. И переплачивали во много раз. Эти книги стоили гораздо дороже водки. Но из этих полутора или больше миллиона книг вряд ли прочитаны больше трех-пяти десятков тысяч. Большая часть тиражей стоит до сих пор на книжных полках нераскрытая. Как украшение и свидетельство принадлежности к образованному классу. К так называемой интеллигенции, куда себя включает всякий, кто имеет диплом высшего советского учебного заведения. В том числе Высшей партийной школы, Высшей академии КГБ, Академии Генерального штаба, Академии Тыла и транспорта и тому подобных академий.
Тиражи Бродского в России тоже уже близки к миллиону. Но лично я видел вряд ли больше чем сотню поэтов, способных, по моему суждению, проникнуть и проникнуться достоинствами всех стихов Иосифа. Вряд ли намного больше способных к этому теоретиков и историков словесности.
Стихи Иосифа шестидесятых годов имеют достаточно много читателей и знатоков. Тогда Иосиф стал сочинять по образцам созданным и отточенным его великими и просто читаемыми предшественниками: Мандельштамом, Ахматовой, Анненским, Кузминым, Пастернаком, Слуцким. Русский модернизм и авангардизм начала XX века был у оппозиционных советской официальной литературе читателей в моде. Но когда Иосиф начал овладевать достижениями Марины Цветаевой и особенно западных, польских и англоамериканских поэтов, читателей начало озадачивать.
Конечно, в России уже тогда был авангард литературы не менее изощренный, чем Цветаева или любой западный авангардист. В России уже были убиты Обэриуты — Хармс и Введенский с Олейниковым. В Роccuu уже была так называемая заумная поэзия — Кручёныха, Хлебникова и их последователей. Но новаторство и авангардизм Иосифа Бродского оказались иного рода.
Скажем, известнейшим русским авангардистом сейчас можно считать в поэзии Андрея Вознесенского. Но он, при всей изощренности, поэт не особенно восхищающих завершений. Взять, хотя бы, его явно ложноисторические творения «Лонжюмо», восхвалившие французскую школу Ленина для молодых большевиков-экспроприаторов. Или драму «Юнона и Авось» о лейтенанте русского флота Резанове, якобы влюбившемся в дочь испанского губернатора Сан-Франциско. Вознесенский пользуется приемами русского авангарда конца серебряного века. В основном, этот авангард скомпрометировал себя тем, что левые футуристы громко воспели Великую Кровавую Утопию.
Изредка в русской литературе появляются настоящие продолжители лучших авангардных традиций. Это, например, петербургский поэт Михаил Ерёмин. Однажды Иосиф сказал, что «поэзия - это метафора». Михаил Ерёмин - метафорист в высшей степени. Каждое его стихотворение из 8 строк это метафора, многостепенная, часто более, чем в восьмой степени.
Авангардистами в настоящем смысле можно считать и москвича Генриха Сапгира и чуваша по крови, русского поэта Геннадия Айги, питерцев Соснору, Владимира Эрля, Б. Констриктора. Ейских трансфуристов Сигея и Ры Никонову. Их всех объединяет минимальное количество у них читателей. Новаторов читать очень трудно.
Включая и почти архаического, традиционного новатора Иосифа Бродского. Очень мало в мире читателей, способных подняться до уровня такого поэта. Нужен чрезвычайно подготовленный, знающий по возможности всю литературу человек. Почти воображаемый. Если пользоваться ответом Игоря Стравинского, для кого он пишет: «Для себя и воображаемого слушателя...»
В конце жизни Иосиф цитировал по телефону слова Пушкина: "Если Бог пошлет мне читателей..."
Иосиф знал, что не создан для литературного бизнеса. Он не мог учинять для домашних хозяек, тинейджеров, респектабельных граждан, удовлетворяющих жажду приключений детективами и триллерами. Он умел писать душещипательные стихи о любви, птичках и цветах. Он посвящал стансы изощренной в создании чрезвычайно банальных претензий Августе, восславлял ястреба, приписывал примечания папоротнику. Его стихи были не душещипательны, а истинно трагичны.
Иосиф избрал трагический метод познания и изображения действительности как свой основной.
Россия страна вечной трагедии. Иосиф провозгласил себя инструментом, орудием русского языка. Русский язык — единственное бессмертное, что сотворила русская, а потом советская империя за 1000 лет существования. Как от Британской, Римской. Византийской. Испанской и прочих империй остались только английский, латынь, древнегреческий, испанский и другие великие языки. Так от Русской империи останется в вечности главное творение — русский язык и словесность.
Русская империя создала самую большую и самую небоеспособную в мире армию. Собрала под одну власть самую большую и самую замусоренную и отравленную ядерными и другими катастрофами территорию. Построила ракеты, которыми можно сотню раз убить всех людей на земле, но которые не способны защитить саму империю от гибели.
Даже если Россия перестанет быть сверхдержавой, место в мировой истории ей уже обеспечено русской словесностью и русским искусством.
Судьба русского народа и человека, как будто по Божьему определению, трагична. «Бог, кого любит, того к себе и забирает»,— говорят в России. Русских, как и евреев, в XX веке уничтожено примерно половина нации. Евреев, правда, уничтожали, в основном, не евреи. А русских уничтожали в основном сами русские.
Иосиф Бродский, русский еврей, некрещеный христианин, лучше кого-либо ощущал трагичность общего и личного русского бытия. В этом одна из особенностей его новаторства.
В непосредственно предшествующем начале XX века трагическими русскими поэтами были Ахматова, Блок, Мандельштам, Цветаева. Но после них Иосиф Бродский сделал шаг, еще более усиливший трагическое воздействие. Он включил в ткань трагедии комические, парадоксальные нити.
В стихах памяти отца возникает «третий этаж без лифта и квартира не в центре». Или макароническое: «Я умру и ты умрешь. В нас течет одна пся крев».
Иосиф был не меньшим мастером комического способа познания и отображения. Он был самым самоироничным поэтом всех эпох. То есть самым действительно ироничным. Высшая ирония - это самоирония.
Он избрал трагический метод и усовершенствовал его до почти немыслимого совершенства.
В начале своей жизни он предпочитал излюбленные в русском стихотворстве силлаботонические метры. В те 60-е годы даже последователи футуризма редко пользовались более свободными размерами и формами стиха. Один из предшественников Бродского москвич Станислав Красовицкий, кажется, тогда писал только классическими рифмованными стихами. Даже сознавая влияние западной, польской u английской поэзии.
Иосиф же довольно быстро понял, что принятые в России ямбы и хореи и прочие амфибрахии гипнотизируют, но могут надоесть и утомить. Иосиф стал пробовать составлять сложные, небывалые строфы. Применял различные свободные размеры, часто изобретая их сам. «В каждом из нас — Бог.»
«Пришел сон из семи сёл»,— писал он уже в раннем периоде.
В восьмидесятые он пишет большое красивое стихотворение «Назидание». Кажется, по стихотворному метру его строка происходит не то от трехсложного анапеста, не то от дактиля. Но получается настоящий дольник.
«Остановившись в пустыне, складывай из камней
стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,
в каком направлении двигаться...»
И далее большая восьмистрочная строфа с парными мужскими рифмами. И таких строф одиннадцать.
Стихотворение, которое я читал 8 марта в Нью-Йорке в соборе Святого Джона: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку...», напечатано в 93 году, но датировано 1970. Мне кажется, что это по размеpy нечто близкое силлабическому стиху. Похоже на начало «Слова о полку Игореве»: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начата старинными словесы...»
Я знаю, что в чтении автора это стихотворение звучало бы как настоящее музыкальное произведение. Это не удивительно. Поэзия, несомненно, произошла от пения.
Я называю поэзию Бродского традиционной. Потому что все красивое проще сравнивать с чем-нибудь уже бывшим.
Я говорю о нем: новатор. Потому что точное пророчество всегда главная новость. Иосиф умер, пытаясь выйти из комнаты, где спал.
Несколько десятков или сотен тысяч лет назад первый поэт-неандерталец попробовал себя в искусстве. Я уже не раз пытался воспроизвести эту ситуацию. Слова песни были более похожи на кручёныховское «Дыр бул щыл» нежели на пушкинское «Румяной зарею покрылся восток». Первые языки были более футуристической заумью, нежели языками современных народов. А первая музыка на несовершенных инструментах была более похожа на додекафоническую, чем на шлягеры стиля американского кантри или советской псевдонародной музыки.
Первым авангардизмом в устной поэзии стало осмысление и упорядоченность в звуках. Через несколько тысяч лет, когда осмысленность и упорядоченность надоели, авангардизмом стало нарушение порядка и архаического смысла, более склоняющееся к первоначальным признакам творчества. Затем на протяжении тысячелетий авангард и классика менялись местами.
Иосиф Бродский начал работать, когда, казалось, что ничего нового создать в технике русской словесности уже невозможно. Но он обнаружил, что вне поля практики русской (в то время советской) литературы, отделенная железным занавесом существует западная литература.
Эллиот, Оден и Фрост были экзотичны для русского, особенно советского читателя не только смыслом, как, например, Джон Донн. Новая западная литература была удивительна и формой.
Иосифу пришла идея соединить русский смысл и форму, русский образ мысли с западным смыслом и формой и образом мысли. Когда его выслали из Петербурга, эта идея стала вполне осуществима. В Америке Иосиф Бродский совершил великую работу новатора, в поэзии. До него такую работу успешно совершали разве что Пушкин или Тютчев. Он, как и они, соединил русский и западный образы мысли. Это еще больше уменьшило число читателей Бродского в России.
А его чисто петербургская тщательность и изощренность еще больше ставила возможных читателей в тупик.
Вообще Петербургу в 1918 году повезло. Столицу большевики перевезли в Москву. Благодаря этому в Петербурге осталось больше старых домов и церквей. В Петербурге же сложилась после 1918 года своя, отличная от московской, литературная школа.
В Москве люди литературы и других искусств стремились быстрее создать нечто из ряда вон выходящее и скорей опубликовать. В Москве в несколько раз больше издательств и других учреждений искусств, нежели в Петербурге.
Творческие люди петербургской школы, как правило, работают медленней и тщательнее. Стараясь создать вещь, возможно более близкую к совершенству.
Настоящими поэтами петербургской школы можно признать Михаила Ерёмина, покойного Сергея Кулле, а еще Виктора Соснору, Сергея Стратановского, Елену Шварц. К питерской школе принадлежит несомненный мэтр русской словесности, русский поэт, профессор Дартмутского университета Лев Лосев.
Иосиф Бродский тоже был настоящим петербургским поэтом. Но его читатель это еще более подготовленный к совершенной литературе, чем, скажем, читатель Льва Лосева или мои. Лосев и я, видимо, более заботимся, чтобы ограничить воображаемые признаки своего читателя. Он должен быть, конечно, хорошо ориентирован в литературе, обладать здоровым чувством юмора. Любить простой исконный русский язык, терпимо и насмешливо относиться ко всякому жаргону и даже новоязу, включая большевистский.
У читателя Иосифа Бродского качеств и признаков должно быть много больше. Он должен быть своим в Библейской истории, Античности и Первохристианстве. Хотя и отзываться при этом на свойства советской и западной современной культуры, знать язык современной жизни. Иосиф чрезвычайно современен себе и концу ХХ века.
Но тот, кто сказал, что поэт в России — больше, чем поэт, сдвинул в умах любителей поэзии понятия словесности и других общественных и политических действий. Иосиф Бродский интересовался другими жизненными явлениями, кроме занимающих всякую большую личность, только если эти явления неожиданно затрагивали его. Он не сумел, как советовал Чехов, «оборониться от политики». Она его достала. Поэтому в поэзии Бродского можно найти достаточно политических усмешек и парадоксализмов.
На самом деле область интересов Бродского лежала в иной плоскости, чем плоскость Российской Советской империи. Бродский жил в своей действительности, точнее в мнимодействительности. Она имела с Советской русской действительностью только одну общую линию — линию пересечения.
Бродский создал свой мир. По своему образу и подобию. Тем труднее читателю проникнуть в этот мир. Он должен отождествить себя с Бродским. А Бродский далеко не обычный гражданин России или любой другой страны Земли.
Бродский смотрел на Землю не с земной плоскости, а из других сфер. Как ястреб, с которым чувствовал родство душ. В сегодняшнем мире он явно выше и объемнее большинства людей. Особенно тех номенклатурщиков литературы и сыска, которые пытались доказать, что сфера Бродского не так уж необъятна.
Бродский создал почти всемогущую страну Бродского. Бродленд или Бродсковию, или страну БРОДячих русСКИХ.
Людей, бродящих в поисках смысла жизни по всему пространству Вселенной.
Май 1996
ЯСТРЕБ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Если бы я рисовал герб русской словесности, обязательно бы в верхней половине щита поместил изображение ястреба. Подразумевая Иосифа Бродского.
Вещий Боян оборачивался шизым орлом, лебедем и, кажется, еще белкой. Любимой птичьей ипостасью Иосифа был ястреб. В «Осеннем крике ястреба» Иосиф воспел Вознесение на небо. Сейчас душа Иосифа тоже возносится к Богу. Однако крик — это не в характере Иосифа. Его характеру и его манере речи соответствует клекот.
Кто слышал, как Иосиф клекотал, был навсегда этим клекотанием заворожен. Профессор Янечек посвятил клёкоту Бродского научное изыскание. Клёкот оказался родственен православному произношению и пению молитв. Некрещеный Иосиф клекотал по-христиански. Особенно в Рождество. Любил имена Мария и Анна. Среди священных свойств русского языка Иосиф овладел и почти священным произношением стихов.
Почти — потому что Иосиф не был святым. Он был как ястреб. Со всеми неподражаемыми достоинствами величия и грехами. В клёкоте часто бывал жаргон и даже брань.
В отличие от ястреба, однако, Иосиф до смерти терзал только себя. Я считаю его самым ироничным поэтом всех времен и народов. Потому что он был самым самоироничным. Никто нс смог сказать, например, про себя самого, что у него во рту развалины почище Парфенона. Ося превзошел всех иронистов. И меня, которого часто незаслуженно называют иронистом. По отношению к себе я не очень часто и не очень ехидно иронизирую. А окружающая меня Россия иронии не требует. Она всегда была и есть сама ирония. И, вероятно, долго еще будет.
Единственное бессмертное, священное и великое, что создала русская империя — это русский язык. Ракеты, армия, Гэбе, компартия — все это кошмарный бред параноиков. Если Русская империя исчезнет, как Римская, останется от нее только великий русский язык. Как остались латынь, древнегреческий и санскрит.
Ося Бродский знал себя великим орудием великого русского языка. Ося замолчал. Но царь-пушка не замолчит никогда. Как перья ястреба с неба на нас вечно будут падать невесомые слова, части речи.
Терзать себя Иосиф умел сверхмастерски. Поэтому он избрал трагический метод познания и описания жизни. К мелодраме и комедии он обращался с удовольствием, но довольно редко. Хотя и в этих жанрах был грандиозным мастером.
Мало того, что Мастером. Он был великим Работягой. Не зря его в России судили за тунеядство. До сих пор в России Великие Работяги словесности в глазах люмпенов толпы и люмпенов верхушки выглядят тунеядцами. Подумаешь, труд — правильно говорить. Лучше воруй. В этом вечная, давняя, трудно искоренимая беда России.
И все же русский народ создал русский язык. Единственное, что признают уникальным все державы и страны мира — это русская словесность, Русская литература. За державу, которая создала русскую поэзию и прозу, не может быть обидно. Даже, если она уже не сверхдержава. Даже, если она нищая.
Хорошо бы, конечно, чтобы она стала богаче и чище. Хорошо бы, если бы Россию совсем перестали бояться. Но и ceйчаc она достойна любви потому хотя бы, что в ней родились Пастернак, Солженицын, Бродский. Великий Конский глаз, Великий Теленок, Великий Ястреб. И еще Бунин, Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь и тысячи других великих Работяги Мастеров Словесности. И великих Мастеров кисти, музыки, ума и доброты.
Вообще, Россия была бы страной сплошных мастеров. Если бы мастеров не убивали, не выживали и не изгоняли на протяжении всей русской истории. Теперь, правда, наоборот, их заманивают обратно. Но не поздновато ли?
Большинство мастеров, несмотря на жгучую тоску но с коей юности, не очень рьяно спешат вернуться в отчизну. Прославнвшуюся больше равнодушием и душегубством, чем добродушием.
Нынешние хватающие власть в России ворюги тоже не брезгуют кровопийством. Иосифу в свое время повезло. Сперва Гэбе против своей воли устроило ему Болдинскую осень в ссылке. Иосиф стал в 1965 году великим поэтом. Потом Гэбе в злобе сделало ему подарок в виде двух десятков лет жизни. В России бы Осе не сделали ни одной такой операции, как в Штатах. Это несомненно.
Хотя и 55 — это очень мало. Но даже, если бы Ося умер в 155, я все равно бы сказал: преждевременно.
Правда, ястребы долго не живут. Ястреб это не ворон. Ося прожил век ястреба. Истерзав на стихи и прозу самого себя. Ястреба среди нас уже нет. Он поднялся выше жизненного слоя воздуха.
Ястреб остался только в гербе великой русской словесности.
Февраль 1996
БЕССМЕРТНЫЕ ТОЖЕ СМЕРТНЫ
Иосиф Бродский знал это и работал без выходных и отпусков. Не для денег и не для славы. А потому, что времени оставалось все меньше, а недосказанного все больше. Это закон. Сколько ни говори, а решающее доказательство в пользу жизни и любви остается невысказанным.
Совсем не святой, он был истинно верующим. Некрещеный, он был настоящим христианином. Его маму звали Мария. Вдову зовут тоже Мария. Каждое рождество он посвящал дивное стихотворение Чуду рождения Марией младенца Христа.
Бог послал Иосифу не слишком трудную смерть. Не на операционном столе, а в своем доме. В хорошем настроении.
Американский гражданин, он был более русским, чем миллионы оставшихся в России. Он еще раз возвеличил и прославил русскую поэзию, страну Россию и нелепую русскую судьбу.
Недоучка в школе, он был почетным профессором многих университетов. Профессором русской литературы.
Словом, судьба к его современникам благосклонна. Мы жили при великом человеке и видели его. В 1972 году перед высылкой Оси на Запад я его спросил: «Ты что: уже на вторую Нобелевскую начал писать? На первую ведь уже написал». Он сказал, что две Нобелевские одному не дают.
Я уповаю, что Осю Бродского похоронят на Западе. Там кладбища во много раз чище, красивей, ухоженней и покойней, чем в России. Надеюсь, никому не придет в голову хоронить его на Васильевском острове.
Мир его душе и праху. Следующий день рождения Иосифа Бродского будет уже после его смерти. А он родился между Пасхой и Пятидесятницей под знаком Близнецов, как Пушкин. И умер в дни Водолея. Тоже, как Пушкин.
Все Поэты под любыми знаками рождаются и особенно умирают всегда преждевременно.
Борис Леонидович Пастернак родился под знаком Водолея, а умер под Близнецами в 70 лет. Тоже преждевременно. Клянусь, что он был в 69 не менее красив, чем И. А. Бродский в 55. Чем больше вспоминаешь великих людей, которых видел или мог видеть, тем более утешаешься, что Бог не зря продлевает твои годы жизни.
И Бродский, и Пастернак были великими Мастерами. У обоих в стихах нет лишних строк. Все строки значащие. Все рифмы главные. Горе тому, кто не понимает. Счастье тому, кто может подумать и понять.
Ведь самое трудное для человека - думать. Легче погрузить или разгрузить вагон камней или угля, нежели подумать пять минут: кто же сегодня самый надежный человек? Самые надежные или умирают или еще таятся. Но не идут в политику. Правят в России самые ненадежные и торопливые.
В Санкт-Петербурге сейчас таких меньше, чем в Москве. В 1918 Питеру повезло. Столицу перевезли в Москву. Петербург несколько раз был «пусту», но осталось больше старых домов и церквей, чем в столице.
А петербургская школа поэзии отличилась от московской и одну лучшую сторону: в Москве торопились и торопятся сочинить и напечататься. А в Питере и сейчас печататься, собственно, негде. До сих пор пишут, не торопясь, пока не выйдет то, что надо. Кто не выдержит этого адски тщательного способа, уезжает в Москву.
Иосиф Бродский был настоящим поэтом петербургской школы. И уехал из Петербурга, но не в Москву.
Он истово сочинял для истового читателя.
Вечная память Осе Бродскому.
Вечная слава истовому, настоящему, думающему читателю.
29 января 1996
ОРУДИЕ РУССКОГО ЯЗЫКА
В русском языке словом орудие можно обозначить маленькие инструменты: мастерок, микроскоп, гусиное перо. Но и большие: лопату, компьютер и даже пушку с жерлом любого калибра. Самое мощное орудие, похожее на вулкан, перестало извергать клубы переплавленных в драгоценности частей речи. Я говорю об Иосифе Бродском. Он сознавал себя орудием русского языка, о чем сказал в нобелевской лекции.
Можно поразиться, что обе царь-пушки современной русской поэзии и прозы четверть века стояли на американской земле. Но если оглянуться на историю русского языка, это не так удивительно.
Русский язык — единственное непобедимое и всемогущее создание некогда непобедимой Русской империи. Ядерные закрома Империи Зла, правда, превосходили американские во много раз. До сих пор боеголовок в России хватит, чтобы двадцать раз уничтожить всю планету Земля вместе с Россией.
Но простодушный и хитроумный Президент Рейган заказал американскому ВПК противоракетную оборону. Ее стоимость была бы многие миллиарды долларов.
Вожди империи зла высчитали, что если перестать кормить и раздеть догола всех советских людей, денег на такую же оборону все равно не хватит. Назначили Горбачева. Он начал перестраивать, но денег стало еще меньше. По стоимости. По количеству же больше во много тысяч раз. Россия из сверхдержавы превратилась просто в державу. По результативности промышленности и сельского хозяйства в слабонедоразвивающуюся.
Остался великим в России только язык.
Во дни сомнений он единственный нам надежда и опора. Он единственный убеждает русских в своем величии. За державу, где люди говорят и думают по-русски, не может быть обидно честному и нормальному человеку.
Русский язык один из самых красивых, необычных и священных языков мира по всем признакам.
В отличие от великих английского и французского языков русский синтетический, а не аналитический. Мышление и строй языка русских более близки древним грекам и римлянам, чем другим великим народам. Русская грамматика, сделанная Мелентием Смотрицким с греческой, тоже экзотична для европейца. Как и для азиата. Кириллица одинаково экзотична для американца, китайца и араба.
Русский мат явление необыкновенное для любого говорящего на любом языке.
В русском много латинских, греческих, татарских, германских корней. Масса французских слов. А сейчас и английских. Но русский может без единого иноязычного корня выразить любую мысль на своем языке.
Номенклатура втирала и вколачивала в мозги русским новояз. Еще Ильф и Петров осмеяли новости языка вроде Фортинбраса при Умслопогасе. Но новояз не сдох. Вместо позорного минводхоза теперь нефтегазпром продолжает вливать нефть в реки, уже отравленные радиоактивными и прочими отходами. Госагропром, совдеп и политбюро мечтают снова стать у руля. Они не сдаются под натиском мониторингов и пейджеров. Возникают новые химеры новояза: русскоязычный, лицо кавказской национальности.
Но русский язык овладел и варягами, и гагарами, и считавшим себя немцем Иваном Грозным, и дармштадской принцессой.
В 500 американских университетах есть кафедры русского языка. Могилы Бунина, Набокова, Бродского, Виктора Некрасова, Довлатова, Романа Якобсона и тысяч других орудий великого русского языка мирно выкопаны на прекрасных и чистых западных кладбищах. Не подвергаясь опасности однажды быть упрятанными под асфальт, как в России. У метростанции «Ломоносовская» или возле Александро-Невской Лавры. Или опасности однажды украситься надписями от руки, вроде: лицо русскоязычной национальности.
Русский язык, как русская живопись и музыка, всемирно уважаем и любим. Его нс боятся, как русских неумелых танков, ракет и полуобученных новобранцев, получающих за смерть миску каши. Ракеты и пушки могут перебить всех подряд: мирных и служивых, противников и своих. А язык хорош уже тем, что на нем невозможно на деле скрыть, кто ты: человек или просто двуногое существо без души. Особенно это невозможно сделать на русском языке. Даже человеку, говорящему на чистом новоязе.
Орудием великого русского языка был на досаду сомнительным патриотам России великий русскоязычный русский поэт Иосиф Бродский.
Февраль 1996
|
