Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Из письма луны Лю:
Виделась с нашими психологами, спросила, как успехи в расшифровке твоих снов. Они
полагают, что у тебя какое-то заболевание. Показали твой последний сон: ты дурачился
в компании, вышел в длинный коридор, тебя попытались нагнать, чтобы продолжить беседу,
парень и девушка, ты ускорил шаги, погас свет, ты рванул боковую дверь на себя, она
открылась, ты вошел, свет зажегся, пустая комната, у двери несколько стульев, ты сел,  
снял кепку, заметил, что на стуле рядом лежит комком чье-то пальто, задумался, вдруг
посредине комнаты оказался мужчина, без плечей и без рук, но главное - без лица,
так, какая-то слизь, он требует, чтобы ты покинул помещение, ты просишь минуту, ищешь
кепку, задеваешь ком одежды - он падает на пол рядами дорогих шуб, перед тобой
возникает длинный стол под зеленым сукном, ты начинаешь поднимать шубы и класть
на стол, напряженно размышляя, откуда их столько взялось и что внешне ты сильно
смахиваешь на вора, видишь свою кепку, протягиваешь к ней руку - и просыпаешься
в жутком смятении... Что за гадость? А если бы не проснулся - так бы и мучился дальше? Ц. Лю

    Иосиф Бродский
        
  
            

1972 год

           Виктору Голышеву

     Птица уже не влетает в форточку.
     Девица, как зверь, защищает кофточку.
     Подскользнувшись о вишневую косточку,
     я не падаю: сила трения
     возрастает с паденьем скорости.
     Сердце скачет, как белка, в хворосте
     ребер. И горло поет о возрасте.
     Это - уже старение.

     Старение! Здравствуй, мое старение!
     Крови медленное струение.
     Некогда стройное ног строение
     мучает зрение. Я заранее
     область своих ощущений пятую,
     обувь скидая, спасаю ватою.
     Всякий, кто мимо идет с лопатою,
     ныне объект внимания.

     Правильно! Тело в страстях раскаялось.
     Зря оно пело, рыдало, скалилось.
     В полости рта не уступит кариес
     Греции древней, по меньшей мере.
     Смрадно дыша и треща суставами,
     пачкаю зеркало. Речь о саване
     еще не идет. Но уже те самые,
     кто тебя вынесет, входят в двери.

     Здравствуй, младое и незнакомое
     племя! Жужжащее, как насекомое,
     время нашло, наконец, искомое
     лакомство в твердом моем затылке.
     В мыслях разброд и разгром на темени.
     Точно царица - Ивана в тереме,
     чую дыхание смертной темени
     фибрами всеми и жмусь к подстилке.

     Боязно! То-то и есть, что боязно.
     Даже когда все колеса поезда
     прокатятся с грохотом ниже пояса,
     не замирает полет фантазии.
     Точно рассеянный взор отличника,
     не отличая очки от лифчика,
     боль близорука, и смерть расплывчата,
     как очертанья Азии.

     Все, что и мог потерять, утрачено
     начисто. Но и достиг я начерно
     все, чего было достичь назначено.
     Даже кукушки в ночи звучание
     трогает мало - пусть жизнь оболгана
     или оправдана им надолго, но
     старение есть отрастанье органа
     слуха, рассчитанного на молчание.

     Старение! В теле все больше смертного.
     То есть, не нужного жизни. С медного
     лба исчезает сияние местного
     света. И черный прожектор в полдень
     мне заливает глазные впадины.
     Силы из мышц у меня украдены.
     Но не ищу себе перекладины:
     совестно браться за труд Господень.

     Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
     В страхе. В технической акта трудности.
     Это - влиянье грядущей трупности:
     всякий распад начинается с воли,
     минимум коей - основа статистики.
     Так я учил, сидя в школьном садике.
     Ой, отойдите, друзья-касатики!
     Дайте выйти во чисто поле!

     Я был как все. То есть жил похожею
     жизнью. С цветами входил в прихожую.
     Пил. Валял дурака под кожею.
     Брал, что давали. Душа не зарилась
     на не свое. Обладал опорою,
     строил рычаг. И пространству впору я
     звук извлекал, дуя в дудку полую.
     Что бы такое сказать под занавес?!

     Слушай, дружина, враги и братие!
     Все, что творил я, творил не ради я
     славы в эпоху кино и радио,
     но ради речи родной, словесности.
     За каковое реченье-жречество
     (сказано ж доктору: сам пусть лечится)
     чаши лишившись в пиру Отечества,
     нынче стою в незнакомой местности.

     Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
     Полночь швыряет листву и ветви на
     кровлю. Можно сказать уверенно:
     здесь и скончаю я дни, теряя
     волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
     черпая кепкой, что шлемом суздальским,
     из океана волну, чтоб сузился,
     хрупая рыбу, пускай сырая.

     Старение! Возраст успеха. Знания
     правды. Изнанки ее. Изгнания.
     Боли. Ни против нее, ни за нее
     я ничего не имею. Коли ж
     переборщат - возоплю: нелепица
     сдерживать чувства. Покамест - терпится.
     Ежели что-то во мне и теплится,
     это не разум, а кровь всего лишь.

     Данная песня - не вопль отчаянья.
     Это - следствие одичания.
     Это - точней - первый крик молчания,
     царствие чье представляю суммою
     звуков, исторгнутых прежде мокрою,
     затвердевшей ныне в мертвую
     как бы натуру, гортанью твердою.
     Это и к лучшему. Так я думаю.

     Вот оно - то, о чем я глаголаю:
     о превращении тела в голую
     вещь! Ни горе' не гляжу, ни долу я,
     но в пустоту - чем ее не высветли.
     Это и к лучшему. Чувство ужаса
     вещи не свойственно. Так что лужица
     подле вещи не обнаружится,
     даже если вещица при смерти.

     Точно Тезей из пещеры Миноса,
     выйдя на воздух и шкуру вынеся,
     не горизонт вижу я - знак минуса
     к прожитой жизни. Острей, чем меч его,
     лезвие это, и им отрезана
     лучшая часть. Так вино от трезвого
     прочь убирают, и соль - от пресного.
     Хочется плакать. Но плакать нечего.

     Бей в барабан о своем доверии
     к ножницам, в коих судьба материи
     скрыта. Только размер потери и
     делает смертного равным Богу.
     (Это суждение стоит галочки
     даже в виду обнаженной парочки.)
     Бей в барабан, пока держишь палочки,
     с тенью своей маршируя в ногу!

             18 декабря 1972