Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Из письма луны ХХХ:
Не поверишь, но мне очень понравилась и очень дорога наша встреча втроем - внезапная, очень теплая
и искренняя.  И я уже в сотый раз прокручиваю внутри ее три последние песни. Изумительно! Ц. ХХХ

    Иосиф Бродский
        
        
              Fin de Siecle


     Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
     Это, боюсь, не вопрос чутья.
     Скорее - влиянье небытия

     на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -
     будь то сердечная мышца или кирпич.
     Мы слышим, как свищет бич,

     пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,
     барахтаясь в скользких руках лепил.
     Мир больше не тот, что был

     прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
     кушетка и комбинация, соль острот.
     Кто думал, что их сотрет,

     как резинкой с бумаги усилья карандаша,
     время? Никто, ни одна душа.
     Однако время, шурша,

     сделало именно это. Поди его упрекни.
     Теперь повсюду антенны, подростки, пни
     вместо деревьев. Ни

     в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,
     ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой
     ангела в голубой

     юбке и кофточке. Всюду полно людей,
     стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;
     тиран уже не злодей,

     но посредственность. Также автомобиль
     больше не роскошь, но способ выбить пыль
     из улицы, где костыль

     инвалида, поди, навсегда умолк;
     и ребенок считает, что серый волк
     страшней, чем пехотный полк.

     И как-то тянет все чаще прикладывать носовой
     к органу зрения, занятому листвой,
     принимая на свой

     счет возникающий в ней пробел,
     глаголы в прошедшем времени, букву "л",
     арию, что пропел

     голос кукушки. Теперь он звучит грубей,
     чем тот же Каварадосси - примерно как "хоть убей"
     или "больше не пей" -

     и рука выпускает пустой графин.
     Однако в дверях не священник и не раввин,
     но эра по кличке фин-

     де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье.
     Когда в результате вы все это с нее
     стаскиваете, жилье

     озаряется светом примерно в тридцать ватт,
     но с уст вместо радостного "виват!"
     срывается "виноват".

     Новые времена! Печальные времена!
     Вещи в витринах, носящие собственные имена,
     делятся ими на

     те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,
     которые, по собственной темноте,
     вы приравниваете к мечте

     человечества - в сущности, от него
     другого ждать не приходится - о нео-
     душевленности холуя и о

     вообще анонимности. Это, увы, итог
     размножения, чей исток
     не брюки и не Восток,

     но электричество. Век на исходе. Бег
     времени требует жертвы, развалины. Баальбек
     его не устраивает; человек

     тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс
     воспоминания. Таков аппетит и вкус
     времени. Не тороплюсь,

     но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из
     прошлого, если таков каприз
     времени, сверху вниз

     смотрящего - или через плечо -
     на свою добычу, на то, что еще
     шевелится и горячо

     наощупь. Я готов, чтоб меня песком
     занесло и чтоб на меня пешком
     путешествующий глазком

     объектива не посмотрел и не
     исполнился сильных чувств. По мне,
     движущееся вовне

     время не стоит внимания. Движущееся назад
     сто'ит, или стои'т, как иной фасад,
     смахивая то на сад,

     то на партию в шахматы. Век был, в конце концов,
     неплох. Разве что мертвецов
     в избытке - но и жильцов,

     исключая автора данных строк,
     тоже хоть отбавляй, и впрок
     впору, давая срок,

     мариновать или сбивать их в сыр
     в камерной версии черных дыр,
     в космосе. Либо - самый мир

     сфотографировать и размножить - шесть
     на девять, что исключает лесть -
     чтоб им после не лезть

     впопыхах друг на дружку, как штабель дров.
     Под аккомпанемент авиакатастроф,
     век кончается; Проф.

     бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной
     атмосферы, что объясняет зной,
     а не как из одной

     точки попасть туда, где к составу туч
     примешиваются наши "спаси", "не мучь",
     "прости", вынуждая луч

     разменивать его золото на серебро.
     Но век, собирая свое добро,
     расценивает как ретро

     и это. На полюсе лает лайка и реет флаг.
     На западе глядят на Восток в кулак,
     видят забор, барак,

     в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук,
     птицы вспархивают и летят на юг,
     где есть арык, урюк,

     пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там.
     Но, присматриваясь к чужим чертам,
     ясно, что там и там

     главное сходство между простым пятном
     и, скажем, классическим полотном
     в том, что вы их в одном

     экземпляре не встретите. Природа, как бард вчера -
     копирку, как мысль чела -
     букву, как рой - пчела,

     искренне ценит принцип массовости, тираж,
     страшась исключительности, пропаж
     энергии, лучший страж

     каковой есть распущенность. Пространство заселено.
     Трению времени о него вольно
     усиливаться сколько влезет. Но

     ваше веко смыкается. Только одни моря
     невозмутимо синеют, издали говоря
     то слово "заря", то - "зря".

     И, услышавши это, хочется бросить рыть
     землю, сесть на пароход и плыть,
     и плыть - не с целью открыть

     остров или растенье, прелесть иных широт,
     новые организмы, но ровно наоборот;
     главным образом - рот.

             1989

     * Fin de siecle: конец века (франц.) (прим. в СИБ)