Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Из письма луны Н.:
Больница. Твоя палата. Ты в сером байковом халатике, очень смущенный: испортил такой праздник!
Сидишь за столом. Рядом - царицы, Малый Совет. Рассказываешь, почему так получилось...
Перед тобой маленькая тарелочка. Маленький бочок карпика. Наполовину пустой стакан, ниже -
теплое молоко. Два резаных огурца, один помидор. Вот она, забота пчельника - тебя выводят
на правильный путь питания. Постепенность. Пять порций в день. Помаленьку. Разговоры. Потом смех. Ц. Н.
Опубликовано в журнале "Новая Польша", № 6, 2011



Чеслав Милош


СТИХОТВОРЕНИЯ В НОВЫХ ПЕРЕВОДАХ


Перевод Натальи Горбаневской




ПРИПОМИНАНИЕ 

 

И острова минули мы, 

И вёсны миновали, 

И девушек, как персик 

В пуховых щек овале. 

Заискрились, мелькнули 

Средь зелени неоны. 

А с гор лились ручьями 

Гитары перезвоны. 

Тут губы в поцелуе 

Над счетчиком мгновений 

Проехали асфальтом 

Под памятников тени. 

Аэропортов полночь 

Сияла с самолета. 

О Греции, о Греции 

Здесь разве помнит кто-то? 

 

Наш мир, что, несомненно, 

К благому изменился. 

Блистающей машине 

Подчинена землица. 

Несчастье навещает 

Несчастнейшие страны, 

А мы, мы каждый счастливы, 

Мы без вины, без раны. 

Судьба к ним затеряет 

Запутанные тропы, 

И отделил нас океан 

От той дурной Европы. 

И кораблям свысoка 

Дает сигнал Свобода 

О Греции, о Греции 

Здесь разве помнит кто-то? 

 

А что война за морем 

Горит кровавым солнцем? 

Да это лишь встречается 

Среди отсталых горцев. 

У них одно имущество — 

Накидка из овчины, 

И жизнь отдать задешево 

Жалеть им нет причины. 

Ну, варвары, способны лишь 

Расправиться кроваво, 

Да им ли демократия, 

Им ли закон и право? 

 

Дождь выпал, на Олимпе 

Клубился ветер дымный, 

Очередями краткими 

Играли пули гимны. 

На скалах эхо пушек 

Отмеривало время 

Тем, кто не знает, как так 

Он без вины задремлет. 

Они же, хоть виновны, 

Давали, что имели: 

Накидку и цепочку 

Кораллов с губ в ущельи. 

Дождь отмывает пятна, 

Ложатся в землю-камень, 

Кто ж не забыл о Греции? 

А траурная матерь. 

 

Скажи мне, как измерить 

Дел наших смысл и норов: 

На пристанях богатствами, 

Ценой ли договоров? 

Иль что ни день гасимым 

Светильником надеи, 

Что нации на лучшие 

И худшие не делит? 

Так замолчи, не говори, 

Что бьются государства, 

Не то тебе из этих гор 

Ответит праха горстка. 

И потому-то не забыть 

Страну того удела, 

Что т а м , что начиналось там 

Наше общее дело. 

 

Вашингтон, 1947 

 

 

Из книги «ПОСЛЕДНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» 

 

ПАН СЫРУТЬ 

 

Цирюльник пану Сырутю на смертном ложе 

поставил клизму. Турбуленции тела 

ваша милость храбро сносила до конца. 

 

А не так-то легко избыть бытие 

 

И уснуть навеки вплоть до воскресения. 

 

Когда последняя косточка рассыплется 

в сухую пыль 

 

И деревни с городами исчезнут 

 

Он будет глаза протирать 

 

Не найдя никаких былых названий. 

 

Вернется на землю пан Шимон Сыруть 

ковенский судья, литовский мечник, 

с титулом витебского кастеляна. 

 

Но не в те переменённые края, 

что, пожалуй, было бы несправедливо. 

 

Под ногою ощутит он вдоль Невежа дорогу, 

деревушку Гинейты и паром в Вилайнах приветит. 

 

Через тысячу лет будет вызван на Страшный суд 

пан Шимон Сыруть 

 

Среди тех, кто жил потом. Родня и знакомцы, 

 

Неживые как и он но под фамилией 

Прозоры и Забеллы. 

 

Снова паром на Невеже и Ясвойны, Шетейны, 

И белый костел в Опитолоках. 

 

А судили вашу милость за пристрастье 

К чинам и учрежденьям, 

 

Которые ничего не значат, 

Когда города и деревни исчезнут. 

 

[набросок стихотворения, 2003] 

 

 

ДЕВЯНОСТОЛЕТНИЙ ПОЭТ ПОДПИСЫВАЕТ СВОИ КНИГИ 

 

Ну так я вас пережил, мои враги! 

Имена ваши мхом теперь порастают. 

А как яростно вы лаяли в пылу травли 

Предателя и выродка. Моралите говорит, 

Что в конце всегда побеждает справедливость. 

Ну, не всегда. Чуть послабже сердце, 

Чуть поменьше выдержки, и трубы играют 

Над бедным зайчишкой, а то и медведем. 

Триумф не дает мне оснований гордиться. 

Всего лишь одно из чудесных происшествий, 

Вроде тех, что когда-то спасли меня 

От Освенцима, как и (есть такие догадки) 

От доли зэка где-нибудь на Воркуте. 

Никакой своей заслуги я в этом не вижу. 

Провидение бережет дураков и поэтов, 

Как кто-то сказал. Компенсация вроде, 

За то, что мы едва лишь игрушка 

Таинственных сил, никому неизвестных, 

И вменяемостью обладаем неполной. 

 

Я верно служил польскому языку, 

Для меня единственному из всех языков, 

Он взывает, велит себя освящать, 

А то питекантропы на нем говорят, 

Которые мне отвратны, не скрою, 

Но не меньше благих и чистых существ, 

Чьи молитвы должны бы мир переменить. 

Значит, польская речь — это долг, 

А бывает — и страсть. Я ее не отдал бы 

За шедевры наимудрейших стран. 

 

Вы бывали правы, мои враги, 

Указуя дрянные грёзы эгоиста: 

Он нос задирал, он всех критиковал, 

Нет чтоб с нами жить, он шел прямо к цели, 

К этой своей славе, отгородившись гордыней. 

 

Да, действительно, я свое написал. 

Это значит всего лишь, что я сознаю, 

Как опасно это дело для души. 

Изучите хотя бы горстку биографий. 

Мой ровесник Анджеевский Ежи 

Или мой земляк от невежских брегов, 

Пан Витольд Гомбрыс, ангелами не были. 

И даже, думая о них, о том, какими были, 

Об их одержимостях и жалких приемах 

Монструозного эго, о несчастьи, 

Я испытываю жалость и — опасенье: 

Может, и я таков же, как они, 

Может, дубом притворялся, а был гнилушкой. 

Что за ничтожество. Но оно прощено. 

Ибо они пытались прыгнуть выше себя, 

Тщетно меряясь с пророками ростом. 

 

Теперь, в старости, стою перед свидетелями, 

Которые живым уже невидимы, 

Разговариваю с ними, окликаю по именам, 

А моя рука в это время подписывает книги. 

 

 

В ТУМАНЕ 

 

Если б хоть кто-то из этого что-нибудь уразумел. 

Нет, хоть хромой, а с другими так быстро бежал, как умел. 

 

Благодаря ничегошеньки не разуменью 

даже действительное нам казалося тенью. 

 

Ох, не хватало, ну, скажем, Фомы Аквината, 

чтобы и званым, и избранным врезать как надо! 

 

Были там где-то, конечно, церковные власти 

Да заблуждённым во мгле они дали пропaсти. 

 

Бедные люди, бежали мы, даже в припляску, 

Пусто кругом, в голове пустота под завязку. 

 

Цивилизация наша — как этот разбитый кувшин. 

Косо глазеют на баб мужики, ну а те на мужчин. 

 

Если детей, то невольно — плодим, как плодится. 

И от провинции неотличима столица. 

 

Как же тут выбраться, не подсказал бы, пан Адам? 

Я приучён послушанию к старшего взглядам. 

 

Правда, то было, когда танцевали фокстроты 

и заводили валюту по имени злотый. 

 

«Большевики, — это пьеса шла, — в польском поместье». 

Кто бы подумал, что это и вправду предвестье? 

 

После звучали одни Иеремии плачи. 

Хаос, иль общая каша, сказавши иначе. 

 

Ты, мне пан Адам сказал, по велению долга 

Всем растолкуй, что такое не тянется долго. 

 

Проволкой можно кувшин обтянуть, что расколот. 

Но за былое платить алименты на голод. 

 

Чрева советы не слушай, когда пронесется. 

А о поэзии не беспокойся. Пробьется. 

 

 

УЧИТЕЛЬ МАТЕМАТИКИ 

 

за той линией начинается смрад врожденный 

а линия чтобы жить не нуждается в плоти 

она извечно чиста и неизменна 

 

мой дом и сад недалеко от леса 

заполучил я жену Петронеллу 

и двух дочек Софью и Агафью 

 

я не соревнуюсь с учителем биологии 

который толкует детям что доказали 

законы науки 

 

я подсматриваю семью 

так же как хожу наблюдать лисиц 

 

как пищат верещат 

сикают и стукают 

 

секут мясо капусту лук 

варят в кастрюльках жарят на сковородках 

пахнет как лисья нора с останками съеденных кур 

 

бумажный кораблик уплыл 

мы шли сквозь какие-то запущенные сады 

Ядвига в малиннике разорвала платье 

далеко загорались города мирограды 

и всё охватил сон 

 

[2002] 

 

 

ЧЕРЕПАХА 

 

Солнце из тумана выходит как зверь золотистый, 

Рыжеволосый, с гривой лохматых лучей. 

Она его не видит. Она не смотрит в небо. 

Глаза, прикрытые выпуклыми вeками, 

Смотрят только в землю или в плитки пола, 

Как здесь, в Ментоне, в доме Яна и Нели. 

Мы — вид, высоко заехавший в развитии, 

Со взором межоблачным и небодостижным. 

Мы с жалостью наблюдаем 

Как неловко она ходит под стульями 

И съедает зеленый листик салата. 

Что за помысел демиурга? Между двух щитов 

Всунуть ящеричью форму, чтобы жизнь защищать 

От нападений больших динозавров! 

Но говорить с ней невозможно. 

Когда она вдруг забeгает в усердной спешке, 

Напрасно объяснять, что ботинок Яна — 

Не подружка, достойная черепашьего пыла. 

Мы, как бы смущенные, созерцаем 

Движенья копуляции, подобные человечьим, 

И жидкую струйку, растекающуюся в лужу, 

В то время как зверек замирает. 

Единенье живых, но не до единства: 

Как согласовать сознанье и бессознанье? 

Янек и Неля не ловили черепаху. 

Их унижало родство ее с ними. 

Они хотели быть чистым интеллектом. 

Вскоре они умерли, и на их стульях никого. 

 

 

ХИМЕРА: МНОЖЕСТВО 

 

Является во сне она, вылеплена 

Из разных веществ, красок и имен. 

Немного Кристина и немного Тереза, 

С добавкой Софьи, щепоткой Магдалины. 

Работает в фирме. В белом халате. 

Другие, парикмахерши и маникюрши, 

Не любят ее. Только что провыли: 

«Ты притворяешься, ты ненастоящая. 

Внутри у тебя ничего, nothing, nada». 

Может, и так. Моя ли, не моя ли? 

Вроде тут, со мной, а других соблазняет. 

Приглядела себе проповедника, 

Что в кофейне ее при всех обслюнил, 

А баба его, с криком, с плачем, 

Примчалась ее побить. Между тем 

Она рассказывает о медицинском заведении, 

Где директор, милый старый мамонт, 

Иногда по знакомству делает аборты. 

(Кстати, однажды она вышла замуж когда-то за него). 

И снова туда собирается, не спрошу — зачем. 

Меня терзает страшная жалость, но и гнев. 

«Мой ребенок или нет, — кричу, — не позволю!» 

Над землей, от бледнеющих на рассвете звезд, 

Звук бежит, нарастает. Так говорит тишина. 

In Excelsis. Навеки. Благословенна. 

 

 

ПОЗДНЯЯ СТАРОСТЬ 

 

Окончились утренние пробужденья 

со стоящей палкой 

которая ведет и указует дорогу. 

Указуется Я, и это 

совершенно черная пропасть. 

 

Худшему нету дна. 

Пришла пора набожных книжек. 

Чтобы я вцепился в какую-то святую 

например блаженную Кунигунду 

и повис как мешок над бездной. 

А она держится за рясу святого Франциска 

и так возносимся всей гирляндой. 

 

[август 2003] 

 

 

ЧТО МНЕ 

 

Что мне, да и еще там кому до того, 

 

Что будут и дальше рассветы и закаты, 

снег на горах, и подснежники, 

и человечество с кошками и собаками? 

 

Что нам до того, 

что в великое землетрясенье часть Северной Калифорнии 

обвалится в море? 

 

Что рассмотрена будет легальность браков с компьютерами, 

 

Что возникнет кибернетическая планетарная держава, 

 

Что в 3000 году в Риме будут торжественно праздновать 

вступление в четвертое тысячелетие христианства? 

 

Что нам до того — если в наших краях умолкает гомон мира 

 

И мы вступаем в Другое, за пространство и время. 

 

Напрасно в обряде Дзядов нас искушают даром еды и питья. 

 

Не откликаемся, ибо нет языка, чтобы понять друг друга с живыми. 

 

И вянут бесполезно цветы, возложенные, когда мы были уже далеко. 

 

[2003] 

 

 

НЕБО 

 

Отче наш, сущий на небесах! 

Выражение «сущий на небесах» означает не место, но величие Божие и его присутствие
в сердцах праведных. Небо, Отчий дом, представляет собой истинное отечество,
к которому мы стремимся и которому уже принадлежим. 

Католический катехизис 

 

Сколько я себя помню, всегда хотел быть на небе 

 

И жил тут, зная, что это лишь на время. 

 

Что когда-то мне будет дано вернуться в свое небесное отечество. 

 

Не то чтобы я не думал: после смерти ничего нет. 

 

Лгали себе святые и пророки, зиждители храмов и мудрецы и поэты. 

 

Нет у нас и никогда не было ни Отца, ни дома. 

 

Вопль поколений, чающих помилования, раздавался в пустыне и пропадал в пустыне,
а они шли под землю вместе со своей иллюзией. 

 

Маски трагедии, тиары, литургические одеяния окаменеют в болоте, как кости мамонта. 

 

Так я думал, но сознавал, что со мной говорит голос Небытия. 

 

Против которого бунтовала моя плоть и кровь, 

а они меня вели в долгом путешествии среди людей. 

 

Сколько раз я испытывал любовь и гнев, отвращение к людям, 

благодарность и преклонение. 

 

Их слабость согревала меня, их сила подпирала меня, 

они были со мной в моих снах и бессонных ночах. 

 

Если б не они, я был бы беззащитен, а глядя на них, 

слагал гимны 

 

В честь буковых лодок, металлических зеркал, 

акведуков, мостов и соборов. 

 

Всего, в чем проявляется наше подобие 

 

Несказанному, нашему Отцу на небесах. 

 

[2003] 

 

 

КОММЕНТАРИЙ К СТИХОТВОРЕНИЮ «НЕБО» 

 

Автор этого стихотворения как будто считает, что вера в Бога основана на общении людей
с людьми и на всём, что мы называем человеческой цивилизацией. Согласно Библии, Господь
сотворил человека «по образу» Своему и «по подобию», и не божественная ли черта человека
— присущая ему способность творить? 

Цивилизация с ее постоянным, поразительным приростом открытий и изобретений представляет
собой доказательство неисчерпаемых и воистину божественных черт человека. Но осторожно!
В библейской притче о первородном грехе Адам и Ева поддались искушению змея: «Будете,
как боги», — и отказались от единства с Богом ради своего самолюбия. Результатом было
явление смерти, труда в поте лица, мук рождения и необходимости строить цивилизацию.
Таким образом, если цивилизация доказывает божественные, неисчерпаемые творческие
способности человека, то стоит заметить, что родилась она из бунта. Какой парадокс!
Но, наверное, согласующийся с богословием, ибо бунт мог явиться лишь потому, что человек
при сотворении был наделен свободой. 

Итак, стихотворение обращается к запутанности христианского богословия и чем-то похоже
на головоломку, но, пожалуй, единственная вина автора — в том, что он вторгся на территорию,
которая роится вопросами, но содержит мало ответов. 

 

[8 мая 2003] 

 

 

СЫН ПЕРВОСВЯЩЕННИКА 

 

Да, отец мой был первосвященник, 

но напрасно меня теперь убеждают, 

что мой долг — отца осудить. 

 

Он был муж праведный и благочестивый, 

защитник имени Господня. 

 

Он обязан был беречь имя Господне 

от скверны из уст человека. 

 

На страстные чаянья моего народа 

отвечали лжепророки, лжеспасители. 

 

Неизвестный плотник из Назарета не первый, 

кто выдавал себя за Мессию. 

 

Мой отец был впутан в трагическое дело 

откуда не было выхода. 

 

В народных представлениях пришествие Мессии 

стало равнозначно концу римской оккупации. 

 

Мог ли синедрион допустить восстание, 

что окончилось бы разрушением святого города? 

 

Если б даже мой отец хотел спасти 

Назарянина, тот нанес ему страшную рану. 

 

Ранил его благочестие, самой сутью которой 

была уверенность в бесконечном расстоянье, 

отделяющем нас, смертных, от Творца. 

 

Неужто вы, ученики Иисусовы, не понимаете, 

что значит для ушей благочестивых ваше утверждение, 

будто этот человек был Богом? 

 

[апрель 2003]


Источник: http://www.novpol.ru/index.php?id=1501

    Иосиф Бродский
        
        
               x x x
                       Z.K.

     Лети отсюда, белый мотылек.
     Я жизнь тебе оставил. Это почесть
     и знак того, что путь твой недалек.
     Лети быстрей. О ветре позабочусь.
     Еще я сам дохну тебе вослед.
     Несись быстрей над голыми садами.
     Вперед, родной. Последний мой совет:
     Будь осторожен там, над проводами.
     Что ж, я тебе препоручил не весть,
     а некую настойчивую грезу;
     должно быть, ты одно из тех существ,
     мелькавших на полях метемпсихоза.
     Смотри ж, не попади под колесо
     и птиц минуй движением обманным.
     И нарисуй пред ней мое лицо
     в пустом кафе. И в воздухе туманном.

             1960