Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Леди Наташа Спендер (в девичестве Литвина) родилась в 1919 году, закончила Королевский музыкальный колледж, в 1941 году вышла замуж за Стивена Спендера. У них двое детей, сын Мэтью (1945) и дочь Элизабет (1950). Наташина музыкальная карьера была прервана войной и возобновилась двумя годами позже, когда она начала играть на ВВС. В 1943 году она в числе других музыкантов принимала участие в выездных концертах для армии. Вместе со своим мужем и Пегги Ашкрофт она помогла основать Общество Аполлона, давая поэтические и музыкальные концерты. Это было одно из самых успешных культурных начинаний, заложенных в военное время. Наташа оставалась активной участницей "Аполлона", как организатор и как исполнитель, до шестидесятых годов. 18 апреля 1944 года она дебютировала в Вигмор Холле. В 1951 году она познакомилась с Игорем Стравинским, они были добрыми друзьями. В 1954 году она побывала в Австралии с шестинедельным концертным турне с Сиднейским симфоническим оркестром, и в 1956 провела серию выступлений в Америке. Сорокалетней успешно концертирующей пианистке пришлось оставить инструмент из-за рака груди, который повлиял на мышцы рук. Она быстро переключилась на исследования в области психологии музыки, став постоянным сотрудником Словаря Музыки и Музыкантов Гроува. В 70-х Наташа преподавала психологию в Лондонском Королевском Колледже Искусств. В 1983 году Стивен Спендер был удостоен рыцарского звания. Когда леди Спендер в 1984 году оставила Королевский Колледж Искусств, уйдя на пенсию, Спендеры стали проводить больше времени во Франции в Mas de St Jerome. После смерти Стивена Спендера в 1995 году Наташа сделалась литературным душеприказчиком мужа. В 1997 году она основала Мемориальный фонд Стивена Спендера, направленный на расширение знаний об английской литературе ХХ века с особым упором на писателей круга Стивена Спендера. Фонд также поддерживает литературный перевод и помогает современным писателям донести свои творения до английского читателя.

Валентина Полухина

Полностью интервью с Наташей Спендер будет опубликовано в сборнике "Бродский глазами современника" (СПб.: "Звезда") осенью 2005 года.

 

С леди Наташей Спендер беседует Валентина Полухина

• Вскоре после смерти вашего мужа Иосиф Бродский написал эссе в память о нем. Вам оно понравилось? ¹
• Да, понравилось. Это наиболее достоверный и живой портрет Стивена.

• Знакомстово Иосифа со Стивеном Спендером состоялось задолго до их настоящей встречи. В июне 1965-го Стивен передал с Ахматовой для Иосифа граммофонную запись оперы Пёрселла "Дидона и Эней". Помните этот эпизод?

• Да, о двадцатипятилетнем поэте, находящемся в трудовом лагере на севере России, мы со Стивеном услышали от Анны Ахматовой в 1965 году, когда приезжала в Англию для получения почетной степени в Оксфорде. Мы послали ему через Ахматову том Джона Донна, запись Ричарда Бёртона, читающего избранные стихи английских поэтов, и какие-то "теплые вещи". Это стало прелюдией к одной из самых благодатных дружеских связей Стивена на склоне лет.

• Вы присутствовали на церемонии в Оксфорде, когда Ахматовой присвоили почетную степень?

• Я — нет, Стивен видел ее в Оксфорде, он присутствовал на церемонии. Потом я виделась с ней в Лондоне, обо всем этом написано в моей статье ².

• Вы помните, как она выглядела, о чем говорила?

• Она была чудная, правда, чудная. Она была невероятно величественна, но очень иронична.

• Вы были самым первым человеком, с кем Бродский познакомился, когда Оден привез его в Лондон в июне 1972 года. Вы встретили их в Хитроу и отвезли к себе домой. Что вы помните из того случая?

• Уистен Оден привез его пожить к нам в Лондон спустя всего неделю или около того после его отъезда из Ленинграда. Самые яркие воспоминания остались от его первой недели в Англии в 1972 году, а затем от нашего последнего приезда в Нью-Йорк в 1994-м, в последние месяцы жизни Стивена. Хотя между этими эпизодами двадцать два года, обе картинки составляют единое целое. Как и у других больших художников, с кем я дружила, например, у Генри Мура или Стравинского, его внутренний дух оставался неизменным, как бы сильно ни закручивалась и ни перестраивалась художетственная и духовная жизнь вокруг него.

• Каково было первое впечатление от Иосифа?

• Первое впечатление у меня от Иосифа — как от Стравинского, его собрата по изгнанию — искрометная творческая энергия, рвущаяся наружу из слишком тесного тела. Естественно, в тот первый вечер нас заботило, как он чувствует себя, грубо оторванный от семьи, друзей, привычной повседневной жизни, даже от родного языка. То, что он называл "ретроспективным механизмом" потока сознания изгнанника, видимо, работало на полную мощность. Однако нас впечатлила его поэтическая решимость быть открытым любым впечатлениям. С самого начала мы восхищались его силой и не ощущали разницы в возрасте — он был на тридцать лет младше Стивена и всего на пять старше нашего сына Мэтью, с которым всегда был особенно близок.

• Бродский был поражен красотой голосов в вашем доме: " У меня было такое чувство, будто все вообразимое благородство, доброжелательность, изящество и отстраненность английского языка внезапно заполнили комнату", — писал он. ¹ Как звучала английская речь Бродского на подобном фоне?

• Он имел в виду в основном английский Стивена, язык Уистена был уже американизирован. Иосиф проявлял излишнюю скромность по поводу собственного разговорного английского. Он говорил свободно, только иногда сбивался, словно шел по камням через ручей; мысли у него опережали речь и, благодаря своей абсолютной силе, побеждали. Его необычайная осведомленность, в силу широты круга чтения, делала секундные заминки практически незаметными. Это право поэта — отвергнуть неточное слово. Я раньше думала, что его "Wоll" перед каждой репликой служило предварительным извинением за возможную неточность формулировок, с точки зрения требовательных стандартов поэта.

• Как обнаруживала себя любовь Бродского к английской поэзии?

• Я была поражена тем, какие вещи он знал, когда он делился своей страстью к английской поэзии за ужином с Уистеном и Стивеном. Иосиф был в ударе, обращался к поэтам всех веков, не только к своему любимому Джону Донну. Меня поразило, сколько он помнит по-английски. Уистен обладал великолепной вербальной памятью, но у Иосифа память была лучше.

• Говорил ли он о своей жизни в Советском Союзе?

• Нет, он никогда не рассказывал о своей прежней жизни и ее трудностях, разве что в виде странновато жизнерадостных сардонических анекдотов. Подобно Ахматовой, он обладал неистребимым сарказмом, не просто презрением к тирании, которую они были обязаны выносить, но отказом признать собственное бессилие. В 1965 году она дразнила Стивена за его англизированные попытки произнести слово "Брежнев".
• В том же духе Иосиф любил вспоминать, как американские туристы в Москве обратились к нему с вопросом, откуда им лучше посмотреть на Кремль, и свой веселый ответ: "Из кабины американского бомбардировщика".

• Бродский говорил, что Оден и Спендер были его семьей. В каком смысле?
• Я не понимала, до какой степени мы действительно заменили ему семью. Учитывая жестокое лишение близких контактов с родной семьей, особенно в последние дни жизни его отца, его семейное чувство к нам, казалось, давало хоть небольшое, но утешение. Он признавался мне, что пытался звонить отцу и не смог пробиться, и прошли годы, прежде чем он получил разрешение это сделать. Я знала, что он ощущает себя членом нашей семьи. Он также чувствовал себя старшим братом. Позже, когда он присоединился к Мэтью и Стивену на каникулах, устраиваемых ими раз в два года и начинавшихся в Венеции, его радость от ощущения себя частью семейной троицы стала полной. В то время он не говорил о скорби в отношении собственных родителей. Я не могу себе представить большую щедрость духа, чем эта. Возможно, ключ к пониманию его тоски по ним заключается в последних словах прощания, обращенных к Стивену в церкви перед заупокойной службой. Он пришел на похороны и задержался в изножье гроба Стивена и произнес: "Спасибо за все! Передай привет Уистену и моим родителям. Прощай".
• Как вы думаете, он верил в иную жизнь?
• Думаю, да, в каком-то смысле. Что еще интересно, так это его отношения с моей дочерью Лиззи, о которых я еще по-настоящему не думала. Когда он жил у нас, то водил Лиззи обедать. Он очень много ей выговаривал; как-то она разрыдалсь, потому что он сказал, что она несерьезна — талантлива, но несерьезна. По-моему, она тогда учила русский. В тот вечер у нас тут был званый ужин, и он решил, что раз повел себя так ужасно с Лиззи, то не может показаться на ужине. Нам пришлось убеждать его, что все на самом деле в полном порядке.
• Что вы знаете о его первой встрече с сэром Исайей Берлиным?
• Мы представили его Исайе. Исайя, конечно, знал о его существовании. Но когда Иосиф пробыл у нас уже два или три дня, мы позвонили Исайе, чтобы сказать ему, что Бродский здесь. Стивен доставил его в Атенеум, чтобы выпить с Исайей чаю. Не только вследствие роскоши поговорить по-русски в течение двух часов, но также благодаря их мгновенному взаимопониманию вид у него, когда он потом спускался по ступенькам, был очень довольный. Я забирала его оттуда. Так как он должен был читать в тот вечер на "Международном фестивале поэзии", я предложила отправиться прямо в концертный зал, где мы могли бы передохнуть. Вдруг он очень встревожился, схватился за нагрудный карман и сказал: "Но документы! У меня ни паспорта, ни других бумаг!" Когда я сказала, что здесь они для концертных залов и театров не нужны, он недоверчиво посмотрел на меня и неуверенно засмеялся. "Нет, правда? Вы уверены? — О woll!" Несмотря на его браваду и раздражение советскими ограничениями, в те самые первые дни он порой, казалось, умилялся нашему беззаботному неорганизованному обществу, что оно такое немного безумное, однако мило-безумное.
• Встречался ли Бродский с другими английскими писателями, пока жил у вас в 1972 году?
• В ту первую неделю, когда почетным гостем епископа оказался не поэт Бечеман, а прозаик Ч.П. Сноу, мы подумали, что Иосифу предстоит утомительная проверка терпения! Как только дамы покинули столовую, лорд Сноу произнес весьма напыщенную речь, в которой превозносил Михаила Шолохова как правдивого писателя и вообще великого романиста и носителя силы добра. Стивен говорил, что уничтожающий пассаж Иосифа, которым он поставил на место Сноу, и его презрение к вере Шолохова в то, что литературных диссидентов надо расстреливать, были великолепны. Я всегда буду жалеть, что не слышала этого, хотя я видела, с каким уважением смотрели на него эти представители правящих кругов. Неудивительно, что пока мы ехали в полночь через Вестминстерский мост, Стивен все еще наслаждался воспоминаниями о сдержанном моральном превосходстве Иосифа среди всех этих высокопоставленных незнакомцев.

• Как Стивен Спендер реагировал на яростное осуждение Иосифом коммунизма и Советского Союза?
• Я помню, однажды Иосиф и Исайя, Стивен и я ужинали в Рождество, когда возобновились бомбардировки Вьетнама.¹ Я сказала: Мне стыдно за наше правительство. Премьер-министр Голландии и премьер-министр Франции, все протестовали, а где же Тед Хит?

  А Иосиф возразил: Никогда не забывайте: все, что плохо для Советского Союза, абсолютно правильно.

  Мы были слегка ошарашены. Но мы понимали его. Когда Иосиф ушел, Исайя сказал: Стали ли мы думать о нем хуже?

  Мы ответили:Конечно, не стали, мы понимаем почему.

  Тогда Исайя сказал:Но, по-моему, он стал хуже думать о нас.

• Но, разумеется, он не стал хуже думать о вас. Наташа, вы помните, когда Бродский написал возмущенное письмо после нападок Йена Гамильтона на Стивена Спендера. ² В чем там было дело?
• Это было после публикации "Избранных стихотворений" и "Дневников" Стивена. Рецензии были очень благоприятные за исключением одной, гамильтоновской. Стивен поделился своим раздражением с Ренолдз Прайс, которой были посвящены "Избранные стихотворения": "Я нахожу разновидность глумливого критиканства, в котором сегодня специализируются англичане, весьма трудновыносимой. Такое ощущение, будто из тебя делают пугало для твоих же друзей. В "Литературном приложение к газете "Таймс" была напечатана совершенно отвратительная статья профессионального пасквилянта по имени Йен Гамильтон, видели вы ее или нет, где среди прочего говорилось, что этот йен Гамильтон не понимает, почему я питал такое восхищение и дружеские чувства к Одену, если Оден никогда не делал ничего в ответ на мою дружбу.
• К счастью, Бродский видел эту статью и, хотя ему предстояла операция на сердце, написал письмо, являющееся настоящим шедевром негодования.1 Наряду с Бродским, другие друзья тепло откликнулись на вышедший том.

• В 1980-м Бродский прилетел из Америки, когда Стивен Спендер сломал обе ноги. Что произошло? Как он сломал обе ноги? Иосиф жил у вас или только приходил в гости?
• Вечером 14 января у нас были гости. Стивен вышел купить копченой лососины на ужин. Было темно, шел дождь. Выходя из супермаркета Уэйтроуз, он поскользнулся на поребрике, сильно упал и сломал обе лодыжки. Его отвезли на станцию метро Финчли, позвонили в "скорую" и отправили в Королевскую бесплатную больницу. Но в больнице не поняли, что у него сломаны обе ноги. Ему зафиксировали одну ногу и спустя неделю попросили его встать на другую. Он сказал, что не может. Пришлось проводить вторую операцию, вот почему он пролежал в больнице три недели, а Иосиф его там навещал.
• А в Америке вы с Иосифом встречались?
• Много раз. Помню, мы все ужинали в Нью-Йорке, по-моему, у Дика Сеннета, и Сьюзан Зонтаг была там. Я играла для гостей фа-минорный дуэт Шуберта, и она слегка опьянела от музыки. Как бы то ни было, завязался какой-то разговор о скерцо. Иосиф сказал, что он не понимает смысла скерцо, первая и вторая часть чудесны, зачем вводить это относительно легкомысленное скерцо? Тогда Стивен возразил, мол, как насчет скерцо в Девятой симфонии или в Hammerclavier? Тогда встряла Сьюзан со словами — она всегда поддерживала Иосифа и всегда пользовалась его одобрением, — что от скерцо ее тошнит. Иосиф просто пропустил это мимо ушей.

• Он любил споры?
• О да, он ими наслаждался. Он больше походил на Уистена. По-моему, они с Уистеном были очень похожи в этом. У него были собственные мысли насчет поэзии, писательства, всякой всячины, и они накапливались, накапливались. А затем он разгружал их в беседе. Стивен как-то сказал об Уистене, что когда тот приезжает на неделю, то привозит с собой целую диссертацию о том, что пришло ему в голову. Стивен говорил, как большинство гостей приносят тебе бутылку виски или букет цветов, так Уистен приносит то, что пришло ему в голову. И Иосиф был такой же. И они разговаривали о том, как преподавать поэзию. Это было позже, после ухода Уистена. Они оба заставляли своих студентов учить стихи наизусть.
• Оден помнил свои стихи наизусть?
• Да. Это делало его чтение чудесным. Я как-то совершила ошибку в том, что слишком растрогалась от его чтения на "Международном фестивале поэзии", когда он читал в той мудрой и сочувственной манере, которую напускал на себя, когда читал стихотворение с духовным содержанием. Я сказала:
• Уистен, это было просто дивно.
• Он понял, что я слишком растрогана, и ответил:
• Милая моя, я просто старый хрыч.
• Когда Оден впервые появился в вашем доме?
• Первый раз Уистен пришел в этот дом после войны и встал на пороге, я открыла дверь с ребенком, Мэтью, на руках. Уистен обернулся и сказал: "Где мой противогаз?" — с таким американским акцентом! Я подумала: "Ты же англичанин, ты не мог так быстро превратиться в американца".
• Правда ли, что коллеги Одена в Оксфорде обращались с ним так плохо, как утверждал Иосиф?
• Коллег Уистена по колледжу (Крайстчерч), где он каждый вечер ужинал за преподавательским столом, раздражало его многословие. А друзья одновременно и сочувствовали, и не могли вмешаться в ситуацию.
• Видите ли вы какое-либо сходство между поэзией и прозой Бродского и творчеством Одена?
• Подобно Уистену, он зачастую имел обыкновение выражать жесткие нравственные императивы в довольно игривой форме. Они разделяли страсть к истине и нежелание участвовать в житейских пересудах.
• 28 сентября 1984 года в Милане Стивен Спендер и Бродский вручили премию Еуженио Монтале Энтони Хекту. Вы тоже были там. Что вы помните?
• Я помню, как они оба переживали за восьмидесятилетнего итальянского поэта Карло Беттоки, когда тот с трудом поднимался на помост. Иосиф и Стивен встали и начали ему аплодировать. Помню, наш сын Мэтью приехал из Тосканы в Милан повидать нас. В Венеции мы тоже были вместе. У меня где-то есть наша общая фотография, включая Иосифа, в Венеции. Я всегда переживала, что Стивен и Мэтью так редко видятся. А Маро заметила: "Мэтью думает, что вы всегда ездите на праздники с Дэвидом Хокни, а с ним — никогда". Поэтому было придумано устраивать раз в два года каникулы на двоих, во время которых Мэтью со Стивеном отправлялись на десять дней в Венецию. И раз или два в Венеции к ним присоединялся Иосиф.
• В 1987 году Бродский был в Лондоне, когда объявили о присуждении ему Нобелевской премии по литературе. Вы помните его реакцию на эту новость?
• Я не знала. Это Лиззи позвонила и сообщила, что Иосиф получил Нобелевскую премию. На следующий день после вручения премии он обедал с Лиззи. Она сказала, что он без малейшего тщеславия отшучивался от мирских похвал. Ему было приятно, но тут присутствовало гораздо больше, он ощущал серьезную ответственность: использовать награду на благо другим писателям, особенно его бывшим соотечественникам, для русской поэзии. Он произнес перед ней целую речь.
• Вы дали разрешение на написание биографии Стивена Спендера и оказали профессору Джону Сазерленду большую помощь в ее написании. Как вы относитесь к тем вдовам знаменитых поэтов, кто запрещает писать биографии своих мужей, — Кэрол Хьюз, Валери Элиот, Марии Бродской?
• Насчет Марии не знаю, но я должна заступиться за Валери. Она дала Тому обещание на смертном одре, что не допустит этого, и неукоснительно блюдет его волю. Она до сих пор преданно любит его. Но критики не избежать. На самом деле еще до смерти Стивена мы ним обсуждали вопрос биографии с Джоном Бодли, редактором издательства "Фейбер и Фейбер". И Стивен отверг многих, предоставив выбирать биографа мне. Он уже был болен, это были его последние месяцы. Он отклонил канидатуру одного по-настоящему выдающегося профессора, потому что, мол, это будет слишком традиционно. Джон Сазерленд ужасно милый человек. Они с женой останавливались у меня во Франции, и я совершенно свободно говорила с ним, очень часто повторяя: "Это не для печати" 1. Я не произнесла ни слова жалобы по поводу цитат из личного дневника. Я помогала как научный сотрудник, а не как писатель. Недавно я сказала кому-то, что пишу мемуары, а в прессе это подали как "Она собирается нанести ответный удар". У меня нет ни причин, ни желания кого-либо бить, я просто хочу написать об ином ракурсе.
• Присутствовали ли вы на Оксфордской церемонии, где Бродский получил почетную степень? Вам известно, почему Джеки Кеннеди-Онассис была там? Уж конечно они с Иосифом не были друзьями.
• Нет, я там не была, но Джеки наш старый друг. Вот что раздражает меня в биографах: люди говорят, что Стивен бегал за Джеки Онассис. Правда в том, что мы были знакомы с Джеки еще до того, как она попала в Белый дом, потому что она была большим другом Джо Аслопа, журналиста, который являлся также большим ценителем искусства. И Стивен с Джо проводили много времени вместе. Помню, мы сидели с Джо, и вошла Джаеки и сообщила, что только что произнесла предвыборную речь на итальянском. И закончила уморительной пародией на самое себя, заговаривающую избирателям зубы по-итальянски. Так что мы знали ее задолго до 1960 года. Я также была знакома с ее семьей, отчасти благодаря Гору Видалу, а также потому, что очень хорошо знала ее сестру. Если она приехала в Оксфорд, то потому, что восхищалась Иосифом, а также была очень честолюбива как издатель.
• Почему, как вы думаете, Иосиф был так зачарован "Группой тридцатых"?
• Когда Иосиф был в тюрьме, английские поэты тридцатых годов служили ему спасательным кругом. Он стал считать Уистена и Стивена своими отцами в поэзии задолго до того, как познакомился с ними лично. В последнем письме ко мне он писал, что "всегда относился к Стивену как к существу высшего порядка", и скучал по Стивену, Уистену и по мне, "как собака скучает по голосу хозяина".
• Вы знали нескольких русских, которые никогда не жили в Советском Союзе. Какое впечатление произвел на вас в этом отношении Бродский: русского человека или советского?

• В своей статье для "Индепендент" вы говорили, что вспоминаете Иосифа с нежностью. Что было в его характере и его жизни, что вызывало такое отношение?
• Я вспоминаю Иосифа с нежностью и изумлением: как много всего уместилось в одной жизни — запойное чтение и путешествия, тесная и преданная дружба, мастерское владение собственным языком и другими, постоянное перенесение всего этого в стихи, переводы, эссе; его порядочность, его забавность, отказ тратить время на атрибуты официальной жизни и мирские блага. Эта жизнь, можно сказать, трещала по швам, жизнь, рассеченная на две половины изгнанием из России в 1972 году.
• Последнее воспоминание о дружбе Иосифа — это наш последний приезд в Нью-Йорк, когда Стивену пришлось провести месяц в больнице Ленокс Хилл. Точно как в 1972 году Иосиф ощутил, как он говорил, "материнское крыло" семьи Уистена-Стивена, так же мы теперь чувствовали себя принятыми в огромную, несколько сумбурную русскую семью Иосифа и нескольких его товарищей по эмиграции. Они появлялись в больнице неожиданно, приносили вкуснейшие пирожки в огромных дымящихся свертках. Слишком застенчивые или тактичные, чтобы зайти в палату Стивена, эти сердечные русские незнакомцы сочувственно стискивали меня в медвежьих объятиях в коридоре, выспрашивали точные данные о состоянии здоровья и торопливо уходили словно проникли в вражеский лагерь, чтобы накормить ране-ного пленника, и должны немедленно доложить на базу. И в самом деле примерно через час раздавался звонок от Иосифа с точным списком вопросов, которые я должна задать врачу или настойчивым советом проконсультироваться с каким-нибудь нью-йоркским светилом, за чем следовала непринужденная беседа со Стивеном, после которой тот смеялся — об Иосифовой версии личной жизни У. Б. Йейтса или еще о чем-нибудь. Между собой они игнорировали немощь Стивена. Они оба разделяли надменное пренебрежение Уистена к механизму собственного здоровья или болезни; для их мыслей и бесед она имела не больше значения, чем техосмотр машины после пробега в 5000 миль. И Иосиф проявлял бесконечную нежность к Стивену и любовное, предупредительное покровительство к Мэтью и ко мне.
• Однажды пришли все трое Бродских. У Стивена был тяжелый сердечный приступ. Его срочно увезли в реанимацию, и Бродские прождали несколько часов вместе с Мэтью и со мной. Нам с Марией удалось немного отвлечься, играя с Анной, а Иосиф явно отзывался на страх Мэтью за отца и потребность сдерживать тревогу. В порыве вдохновения он начал одну из своих серьезных игр: "Кто шестеро самых великих русских романистов девятнадцатого века?" — и Мэтью с Иосифом погрузились в нее. Мария высказала несколько тонких замечаний, а я — несколько куда менее профессиональных. Помню только, что Иосиф отдал первое место Достоевскому, тогда как Толстой оказался на шестом; затем последовало некоторое добродушное препирательство относительно положения Лескова и Гончарова в пантеоне. Перестановки с жаром обсуждались, и благодаря твердой решимости ему удалось завладеть нашим вниманием и поддерживать наше увлечение беседой. Когда нас наконец позвали на пару минут к Стивену в палату интенсивной терапии, мы все, казалось, разделяли огромное жизнелюбие, которым всегда отличалась их долгая дружба. Иосиф отпустил несколько бодрых шуточек, обнял нас и ушел, оставив Спендеров в пылкой уверенности, что все будет хорошо.
• В 1994 году Иосиф сам был очень близок к смерти. Каково было его отношение к смерти?
• При всем сочувствии к другим, особенно к его старым друзьям и любимой молодой семье, мне кажется, что для самого Иосифа смерть не была чем-то особенным, она могла наступить в любой день. Его телефонный звонок мне в последнюю неделю был таким же насыщенным, как и каждая минута его жизни. Даже в тот момент физической слабости он отмахивался от врачей, будто от назойливых сантехников, и жадно говорил о Тоскане, о Маунт Холиоке, о фугах Баха, о том, как писать о музыке, мысли сыпались, словно искры с огненного колеса. В нашей памяти всегда будет жить именно этот образ его творческой энергии, его преданности и великодушия.
• Был ли он религиозен? Обсуждали ли вы с ним какие-нибудь религиозные темы?
• Мы не говорили о религии. Он обладал чувством священного. Большинство моих лучших друзей подпадают под этот критерий: Айрис Мердок подходящий пример, или Стивен, коли на то пошло. На похоронах Стивена в маленькой церкви на Паддингтон Грин Иосиф проявил тихое признание вечности, которое дает человеку ощущение бессмертия духа.

Июнь — сентябрь 2004 г.

Перевод с английского Анастасии КУЗНЕЦОВОЙ.

Источник: http://magazines.russ.ru/nov_yun/2005/3/ur7.html

    Иосиф Бродский
        
               
           Отрывок


     Назо к смерти не готов.
     Оттого угрюм.
     От сарматских холодов
     в беспорядке ум.
     Ближе Рима ты, звезда.
     Ближе Рима смерть.
     Преимущество: туда
     можно посмотреть.

     Назо к смерти не готов.
     Ближе (через Понт,
     опустевший от судов)
     Рима - горизонт.
     Ближе Рима - Орион
     между туч сквозит.
     Римом звать его? А он?
     Он ли возразит.

     Точно так свеча во тьму
     далеко видна.
     Не готов? А кто к нему
     ближе, чем она?
     Римом звать ее? Любить?
     Изредка взывать?
     Потому что в смерти быть,
     в Риме не бывать.

     Назо, Рима не тревожь.
     Уж не помнишь сам
     тех, кому ты письма шлешь.
     Может, мертвецам.
     По привычке. Уточни
     (здесь не до обид)
     адрес. Рим ты зачеркни
     и поставь: Аид.

             1964-1965

</<br />

Конкурс клонов.

Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, декабрь 2011 г. </<br /> </<br />

---

Биография Бродского, часть 1

Биография Бродского, часть 2

Биография Бродского, часть 3

---

Карта сайта: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15.