Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

             Иосиф Бродский




      Einem alten Architekten in Rom


        I

     В коляску - если только тень
     действительно способна сесть в коляску
     (особенно в такой дождливый день),
     и если призрак переносит тряску,
     и если лошадь упряжи не рвет -
     в коляску, под зонтом, без верха,
     мы молча взгромоздимся и вперед
     покатим по кварталам Кёнигсберга.

        II

     Дождь щиплет камни, листья, край волны.
     Дразня язык, бормочет речка смутно,
     чьи рыбки навсегда оглушены,
     с перил моста взирают вниз, как будто
     заброшены сюда взрывной волной
     (хоть сам прилив не оставлял отметки).
     Блестит кольчугой голавель стальной.
     Деревья что-то шепчут по-немецки.

        III

     Вручи вознице свой сверхзоркий Цейс.
     Пускай он вбок свернет с трамвайных рельс.
     Ужель и он не слышит сзади звона?
     Трамвай бежит в свой миллионный рейс,
     трезвонит громко и, в момент обгона,
     перекрывает звонкий стук подков!
     И, наклонясь - как в зеркало - с холмов
     развалины глядят в окно вагона.

        IV

     Трепещут робко лепестки травы.
     Атланты, нимбы, голубки', голу'бки,
     аканты, нимфы, купидоны, львы
     смущенно прячут за собой обрубки.
     Не пожелал бы сам Нарцисс иной
     зеркальной глади за бегущей рамой,
     где пассажиры собрались стеной,
     рискнувши стать на время амальгамой.

        V

     Час ранний. Сумрак. Тянет пар с реки.
     Вкруг урны пляшут на ветру окурки.
     И юный археолог черепки
     ссыпает в капюшон пятнистой куртки.
     Дождь моросит. Не разжимая уст,
     среди равнин, припорошенных щебнем,
     среди руин больших на скромный бюст
     Суворова ты смотришь со смущеньем.

        VI

     Пир... пир бомбардировщиков утих.
     С порталов март смывает хлопья сажи.
     То тут, то там торчат хвосты шутих,
     стоят, навек окаменев, плюмажи.
     И если здесь поковырять (по мне,
     разбитый дом, как сеновал в иголках),
     то можно счастье отыскать вполне
     под четвертичной пеленой осколков.

        VII

     Клен выпускает первый клейкий лист.
     В соборе слышен пилорамы свист.
     И кашляют грачи в пустынном парке.
     Скамейки мокнут. И во все глаза
     из-за ограды смотрит вдаль коза,
     где зелень распустилась на фольварке.

        VIII

     Весна глядит сквозь окна на себя
     и узнает себя, конечно, сразу.
     И зреньем наделяет тут судьба
     все то, что недоступно глазу.
     И жизнь бушует с двух сторон стены,
     лишенная лица и черт гранита;
     глядит вперед, поскольку нет спины.
     Хотя теней в кустах битком набито.

        IX

     Но если ты не призрак, если ты
     живая плоть, возьми урок с натуры
     и, срисовав такой пейзаж в листы,
     своей душе ищи другой структуры.
     Отбрось кирпичь, отбрось цемент, гранит,
     разбитый в прах - и кем! - винтом крылатым,
     на первый раз придав ей тот же вид,
     каким сейчас ты помнишь школьный атом.

        X

     И пусть теперь меж чувств твоих провал
     начнет зиять. И пусть за грустью томной
     бушует страх и, скажем, злобный вал.
     Спасти сердца и стены в век атомный,
     когда скала - и та дрожит, как жердь,
     возможно лишь скрепив их той же силой
     и связью той, какой грозит им смерть.
     И вздрогнешь ты, расслышав возглас: "милый!"

        XI

     Сравни с собой или примерь на глаз
     любовь и страсть и - через боль - истому.
     Так астронавт, пока летит на Марс,
     захочет ближе оказаться к дому.
     Но ласка та, что далека от рук,
     стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
     проворней уст: ведь небосвод разлук
     несокрушимей потолков убежищ.

        XII

     Чик, чик-чирик, чик-чик - посмотришь вверх
     и в силу грусти, а верней, привычки
     увидишь в тонких прутьях Кёнигсберг.
     А почему б не называться птичке
     Кавказом, Римом, Кёнигсбергом, а?
     Когда вокруг - лишь кирпичи и щебень,
     предметов нет, и только есть слова.
     Но нету уст. И раздается щебет.

        XIII

     И ты простишь нескладность слов моих.
     Сейчас от них один скворец в ущербе.
     Но он нагонит: чик, Ich liebe dich!1
     И, может быть, опередит: Ich sterbe!2
     Блокнот и Цейс в большую сумку спрячь.
     Сухой спиной поворотись к флюгарке
     и зонт сложи, как будто крылья - грач.
     И только ручка выдаст хвост пулярки.

        XIV

     Постромки - в клочья... лошадь где?.. Подков
     не слышен стук... Петляя там, в руинах,
     коляска катит меж пустых холмов...
     Съезжает с них куда-то вниз... две длинных
     шлеи за ней... И вот - в песке следы
     больших колес. Шуршат кусты в засаде...

        XV

     И море, гребни чьи несут черты
     того пейзажа, что остался сзади,
     бежит навстречу. И как будто весть,
     благую весть, сюда, к земной границе,
     влечет валы. И это сходство здесь
     уничтожает в них, лаская спицы.

             ноябрь - декабрь 1964

     * Заглавие: "Старому архитектору в Рим" (нем.) (прим. в СИБ)

     1 Я люблю тебя (нем.) (прим. в СИБ)

     2 Я умираю (нем.) (прим. в СИБ)

               На выставке Карла Вейлинка


                          Аде Стрёве

        I

     Почти пейзаж. Количество фигур,
     в нем возникающих, идет на убыль
     с наплывом статуй. Мрамор белокур,
     как наизнанку вывернутый уголь,
     и местность мнится северной. Плато;
     гиперборей, взъерошивший капусту.
     Все так горизонтально, что никто
     вас не прижмет к взволнованному бюсту.

        II

     Возможно, это - будущее. Фон
     раскаяния. Мести сослуживцу.
     Глухого, но отчетливого "вон!".
     Внезапного приема джиу-джитсу.
     И это - город будущего. Сад,
     чьи заросли рассматриваешь в оба,
     как ящерица в тропиках - фасад
     гостиницы. Тем паче - небоскреба.

        III

     Возможно также - прошлое. Предел
     отчаяния. Общая вершина.
     Глаголы в длинной очереди к "л".
     Улегшаяся буря крепдешина.
     И это - царство прошлого. Тропы,
     заглохнувшей в действительности. Лужи,
     хранящей отраженья. Скорлупы,
     увиденной яичницей снаружи.

        IV

     Бесспорно - перспектива. Календарь.
     Верней, из воспалившихся гортаней
     туннель в психологическую даль,
     свободную от наших очертаний.
     И голосу, подробнее, чем взор,
     знакомому с ландшафтом неуспеха,
     сподручней выбрать большее из зол
     в расчете на чувствительное эхо.

        V

     Возможно - натюрморт. Издалека
     все, в рамку заключенное, частично
     мертво и неподвижно. Облака.
     Река. Над ней кружащаяся птичка.
     Равнина. Часто именно она,
     принять другую форму не умея,
     становится добычей полотна,
     открытки, оправданьем Птоломея.

        VI

     Возможно - зебра моря или тигр.
     Смесь скинутого платья и преграды
     облизывает щиколотки икр
     к загару неспособной балюстрады,
     и время, мнится, к вечеру. Жара;
     сняв потный молот с пылкой наковальни,
     настойчивое соло комара
     кончается овациями спальни.

        VII

     Возможно - декорация. Дают
     "Причины Нечувствительность к Разлуке
     со Следствием". Приветствуя уют,
     певцы не столь нежны, сколь близоруки,
     и "до" звучит как временное "от".
     Блестящее, как капля из-под крана,
     вибрируя, над проволокой нот
     парит лунообразное сопрано.

        VIII

     Бесспорно, что - портрет, но без прикрас:
     поверхность, чьи землистые оттенки
     естественно приковывают глаз,
     тем более - поставленного к стенке.
     Поодаль, как уступка белизне,
     клубятся, сбившись в тучу, олимпийцы,
     спиною чуя брошенный извне
     взгляд живописца - взгляд самоубийцы.

        IV

     Что, в сущности, и есть автопортрет.
     Шаг в сторону от собственного тела,
     повернутый к вам в профиль табурет,
     вид издали на жизнь, что пролетела.
     Вот это и зовется "мастерство":
     способность не страшиться процедуры
     небытия - как формы своего
     отсутствия, списав его с натуры.

             1984

                    * * *


                                   Л. К.

     В этой маленькой комнате все по-старому:
     аквариум с рыбкою - все убранство.
     И рыбка плавает, глядя в сторону,
     чтоб увеличить себе пространство.

     С тех пор, как ты навсегда уехала,
     похолодало, и чай не сладок.
     Сделавшись мраморным, место около
     в сумерках сходит с ума от складок.

     Колесо и каблук оставляют в покое улицу,
     горделивый платан не меняет позы.
     Две половинки карманной луковицы
     после восьми могут вызвать слезы.

     Часто чудится Греция: некая роща, некая
     охотница в тунике. Впрочем, чаще
     нагая преследует четвероногое
     красное дерево в спальной чаще.

     Между квадратом окна и портретом прадеда
     даже нежный сквозняк выберет занавеску.
     И если случается вспомнить правило,
     то с опозданием и не к месту.

     В качку, увы, не устоять на палубе.
     Бурю, увы, не срисовать с натуры.
     В городах только дрозды и голуби
     верят в идею архитектуры.

     Несомненно, все это скоро кончится -
     быстро и, видимо, некрасиво.
     Мозг - точно айсберг с потекшим контуром,
     сильно увлекшийся Куросиво.

             <1987>

               С натуры


                                 Джироламо Марчелло

     Солнце садится, и бар на углу закрылся.

     Фонари загораются, точно глаза актриса
     окаймляет лиловой краской для красоты и жути.

     И головная боль опускается на парашюте
     в затылок врага в мостовой шинели.

     И голуби на фронтоне дворца Минелли
     ебутся в последних лучах заката,

     не обращая внимания, как когда-то
     наши предки угрюмые в допотопных
     обстоятельствах, на себе подобных.

     Удары колокола с колокольни,
     пустившей в венецианском небе корни,

     точно падающие, не достигая
     почвы, плоды. Если есть другая

     жизнь, кто-то в ней занят сбором
     этих вещей. Полагаю, в скором

     времени я это выясню. Здесь, где столько
     пролито семени, слез восторга

     и вина, в переулке земного рая
     вечером я стою, вбирая

     сильно скукожившейся резиной
     легких чистый, осенне-зимний,

     розовый от черепичных кровель
     местный воздух, которым вдоволь

     не надышаться, особенно - напоследок!
     пахнущий освобожденьем клеток

     от времени. Мятая точно деньги,
     волна облизывает ступеньки

     дворца своей голубой купюрой,
     получая в качестве сдачи бурый

     кирпич, подверженный дерматиту,
     и ненадежную кариатиду,

     водрузившую орган речи
     с его сигаретой себе на плечи

     и погруженную в лицезренье птичьей,
     освободившейся от приличий,

     вывернутой наизнанку спальни,
     выглядящей то как слепок с пальмы,

     то - обезумевшей римской
     цифрой, то - рукописной строчкой с рифмой.

             1995, Casa Marcello

     *  Стихотворение отсутствует в СИБ. Текст по журналу  "Новый Мир", N 5, 1996. - С.В.
                 



Источник: http://lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_poetry.txt

           Стакан с водой


     Ты стоишь в стакане передо мной, водичка,
     и глядишь на меня сбежавшими из-под крана
     глазами, в которых, блестя, двоится
     прозрачная тебе под стать охрана.

     Ты знаешь, что я - твое будущее: воронка,
     одушевленный стояк и сопряжен с потерей
     перспективы; что впереди - волокна,
     сумрак внутренностей, не говоря - артерий.

     Но это тебя не смущает. Вообще, у тюрем
     вариантов больше для бесприютной
     субстанции, чем у зарешеченной тюлем
     свободы, тем паче - у абсолютной.

     И ты совершенно права, считая, что обойдешься
     без меня. Но чем дольше я существую,
     тем позже ты превратишься в дождь за
     окном, шлифующий мостовую.

             1995

     * Стихотворение отсутствует в СИБ. Текст по журналу "Новый Мир" N 5, 1996. - С.В.


              Ere perennius


     Приключилась на твердую вещь напасть:
     будто лишних дней циферблата пасть
     отрыгнула назад, до бровей сыта
     крупным будущим чтобы считать до ста.
     И вокруг твердой вещи чужие ей
     встали кодлом, базаря "Ржавей живей"
     и "Даешь песок, чтобы в гроб хромать,
     если ты из кости или камня, мать".
     Отвечала вещь, на слова скупа:
     "Не замай меня, лишних дней толпа!
     Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть --
     не рукой под черную юбку лезть.
     А тот камень-кость, гвоздь моей красы --
     он скучает по вам с мезозоя, псы:
     от него в веках борозда длинней,
     чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней".

             1995

     * Стихотворение отсутствует в СИБ. Текст по журналу "Новый Мир" N 5, 1996. - С.В.


                   Август


     Маленькие города, где вам не скажут правду.
     Да и зачем вам она, ведь всё равно - вчера.
     Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,
     известному только поезду. Где-то гудит пчела.

     Сделав себе карьеру из перепутья, витязь
     сам теперь светофор; плюс, впереди - река,
     и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,
     и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

     Запертые в жару, ставни увиты сплетнею
     или просто плющом, чтоб не попасть впросак.
     Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
     у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.

     Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит
     в форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,
     где взгляд, в котором читается "Будь ты проклят",
     прямо пропорционален отсутствующей толпе.

             <������������������������

���
��
����������������������

�