Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

 Иосиф Бродский 


        Fin de Siecle

Век скоро кончится, но раньше кончусь я. 
Это, боюсь, не вопрос чутья. 
Скорее — влиянье небытия 

на бытие.  Охотника, так сказать, на дичь — 
будь то сердечная мышца или кирпич. 
Мы слышим, как свищет бич, 

пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил, 
барахтаясь в скользких руках лепил. 
Мир больше не тот, что был 

прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот, 
кушетка и комбинация, соль острот. 
Кто думал, что их сотрет, 

как резинкой с бумаги усилья карандаша, 
время?  Никто, ни одна душа. 
Однако время, шурша, 

сделало именно это.  Поди его упрекни. 
Теперь повсюду антенны, подростки, пни 
вместо деревьев.  Ни 

в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой, 
ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой 
ангела в голубой 

юбке и кофточке.  Всюду полно людей, 
стоящих то плотной толпой, то в виде очередей; 
тиран уже не злодей, 

но посредственность.  Также автомобиль 
больше не роскошь, но способ выбить пыль 
из улицы, где костыль 

инвалида, поди, навсегда умолк; 
и ребенок считает, что серый волк 
страшней, чем пехотный полк. 

И как-то тянет все чаще прикладывать носовой 
к органу зрения, занятому листвой, 
принимая на свой 

счет возникающий в ней пробел, 
глаголы в прошедшем времени, букву «л», 
арию, что пропел 

голос кукушки.  Теперь он звучит грубей, 
чем тот же Каварадосси — примерно как «хоть убей» 
или «больше не пей» — 

и рука выпускает пустой графин. 
Однако в дверях не священник и не раввин, 
но эра по кличке фин- 

де-сьекль.  Модно все черное:  сорочка, чулки, белье. 
Когда в результате вы все это с нее 
стаскиваете, жилье 

озаряется светом примерно в тридцать ватт, 
но с уст вместо радостного «виват!» 
срывается «виноват». 

Новые времена!  Печальные времена! 
Вещи в витринах, носящие собственные имена, 
делятся ими на 

те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те, 
которые, по собственной темноте, 
вы приравниваете к мечте 

человечества — в сущности, от него 
другого ждать не приходится — о нео- 
душевленности холуя и о 

вообще анонимности.  Это, увы, итог 
размножения, чей исток 
не брюки и не Восток, 

но электричество.  Век на исходе.  Бег 
времени требует жертвы, развалины.  Баальбек 
его не устраивает; человек 

тоже.  Подай ему чувства, мысли, плюс 
воспоминания.  Таков аппетит и вкус 
времени.  Не тороплюсь, 

но подаю.  Я не трус; я готов быть предметом из 
прошлого, если таков каприз 
времени, сверху вниз 

смотрящего — или через плечо — 
на свою добычу, на то, что еще 
шевелится и горячо 

наощупь.  Я готов, чтоб меня песком 
занесло и чтоб на меня пешком 
путешествующий глазком 

объектива не посмотрел и не 
исполнился сильных чувств.  По мне, 
движущееся вовне 

время не стоит внимания.  Движущееся назад 
стоит, или стоит, как иной фасад, 
смахивая то на сад, 

то на партию в шахматы.  Век был, в конце концов, 
неплох.  Разве что мертвецов 
в избытке — но и жильцов, 

исключая автора данных строк, 
тоже хоть отбавляй, и впрок 
впору, давая срок, 

мариновать или сбивать их в сыр 
в камерной версии черных дыр, 
в космосе.  Либо — самый мир 

сфотографировать и размножить — шесть 
на девять, что исключает лесть — 
чтоб им после не лезть 

впопыхах друг на дружку, как штабель дров. 
Под аккомпанемент авиакатастроф, 
век кончается; Проф. 

бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной 
атмосферы, что объясняет зной, 
а не как из одной 

точки попасть туда, где к составу туч 
примешиваются наши «спаси», «не мучь», 
«прости», вынуждая луч 

разменивать его золото на серебро. 
Но век, собирая свое добро, 
расценивает как ретро 

и это.  На полюсе лает лайка и реет флаг. 
На западе глядят на Восток в кулак, 
видят забор, барак, 

в котором царит оживление.  Вспугнуты лесом рук, 
птицы вспархивают и летят на юг, 
где есть арык, урюк, 

пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там. 
Но, присматриваясь к чужим чертам, 
ясно, что там и там 

главное сходство между простым пятном 
и, скажем, классическим полотном 
в том, что вы их в одном 

экземпляре не встретите.  Природа, как бард вчера — 
копирку, как мысль чела — 
букву, как рой — пчела, 

искренне ценит принцип массовости, тираж, 
страшась исключительности, пропаж 
энергии, лучший страж 

каковой есть распущенность.  Пространство заселено. 
Трению времени о него вольно 
усиливаться сколько влезет.  Но 

ваше веко смыкается.  Только одни моря 
невозмутимо синеют, издали говоря 
то слово «заря», то — «зря». 

И, услышавши это, хочется бросить рыть 
землю, сесть на пароход и плыть, 
и плыть — не с целью открыть 

остров или растенье, прелесть иных широт, 
новые организмы, но ровно наоборот; 
главным образом — рот. 

                             1989
                  
         
         

Источник: http://www.davar.net/RUSSIAN/POETRY/BRODSKY.HTM#Что нужно для чуда