Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Не так давно сидел на одном торжественном юбилейном собрании и чем-то привлек внимание
молодого человека с фотокамерой. Класс аппарата позволял предположить наличие у снимающего
серьезного интереса к фотографии, поэтому я весьма уважительно отнесся к просьбам встать там-то,
повернуть голову так-то и т.д. Когда после всех этих маневров я не высказал в конце съемки
никакого желания взглянуть на результат (не говоря уже о - купить), глаза мастера сверкнули зловеще.
Опять же не придал никакого значения этому блеску. Я же не пирожок - не должен всем нравиться...
Некоторое время спустя получил из Мюнхена один кадр из той съемки - и неприятно поразился.
Фотограф использовал свою камеру и полученные изображения только для того, чтобы максимально
оскорбить снимаемого - каждый снимающий знает десятки способов сжания-разжатия-искривления и т.п. и т.д.
Нормальное лицо можно сделать злым, косоглазым, жирным-прежирным и проч-проч-проч. Конечно, если снимали
лично вас и вы дружите с зеркалом, то цифровую фотографию путем обратных операций можно более-менее вернуть
к исходному состоянию, удовлетворяющему вас, что я и сделал, вернув в Мюнхен преобразованный снимок
и написав, что в тот же день другой фотограф сделал приличную фотографию... Но дело в том,
что и мне, и вам далеко не всегда удается увидеть конечный снимок и как-то поучаствовать в его редактировании.
А посему весь массив отснятого может восприниматься окружающими как бесспорные документы,
которые объективно свидетельствуют... А получившиеся изображения как раз очень даже спорные...
Впрочем, здесь бывает тысяча казусов и нелепостей. Вспоминается случай из собственной практики.
Но сначала азы: если вы снимаете одновременно равновеликие темные и светлые предметы,
то светлые на снимке будут выглядеть крупнее. В моем случае я на снимке белый-белый сидел в центре
компании очень загорелых людей. При печати фотографии я столкнулся с этим жутким эффектом:
в центре снимка огромная жирная поросячья харя, а вокруг мелкие черные угольки - мои друзья-товарищи.
Конечно, снимок нужно было порвать и забыть о нем. Но ситуация требовала - отдать. Порадовать, так сказать.
И вот при оказии я отдаю. Дама все более и более хмуро смотрит на себя, на мужа, на других на снимке - и вдруг ее лицо
расплывается в широченной довольнейшей улыбке - и я понимаю, что дружбе - конец. Но у нее остался в руках документ,
и во всем мире, возможно, я один знаю, что этому документу нельзя верить. Камера и пленка зафиксировали лжеэффекты,
о которых авторы книжек по фотографии честно предупреждают новичков... Вы спросите, зачем я затянул эту песню акына?
Дело в том, что из чувства жалости и сопереживания, а также зная об эффекте сжатия камерой лица при горизонтальной съемке
я вытянул немного лицо поэта вверху. Иначе получался маленький тупой плешивый сморчок - на радость тем его друзьям,
которые признают только такие "объективные" документы...

 
     И.Бродский
                
                
                
                
 
               Томасу Транстрёмеру


     Вот я и снова под этим бесцветным небом,
     заваленным перистым, рыхлым, единым хлебом
     души. Немного накрапывает. Мышь-полевка
     приветствует меня свистом. Прошло полвека.

     Барвинок и валун, заросший густой щетиной
     мха, не сдвинулись с места. И пахнет тиной
     блеклый, в простую полоску, отрез Гомеров,
     которому некуда деться из-за своих размеров.

     Первым это заметили, скорее всего, деревья,
     чья неподвижность тоже следствие недоверья
     к птицам с их мельтешеньем и отражает строгость
     взгляда на многорукость - если не одноногость.

     В здешнем бесстрастном, ровном, потустороннем свете
     разница между рыбой, идущей в сети,
     и мокнущей под дождем статуей алконавта
     заметна только привыкшим к идее деленья на два.

     И более двоеточье, чем частное от деленья
     голоса на бессрочье, исчадье оледененья,
     я припадаю к родной, ржавой, гранитной массе
     серой каплей зрачка, вернувшейся восвояси.

                                     <1993>