Я вижу  их лица,  его  и ее, с  большой ясностью, во всем  разнообразии
выражений,  но  тоже  фрагментарно:  моменты,  мгновения.  Это   лучше,  чем
фотографии с их невыносимым  смехом,  но и  они тоже  разрозненны. Время  от
времени  я  начинаю  подозревать  свой  ум   в  попытке  создать  совокупный
обобщенный образ родителей: знак, формулу, узнаваемый набросок, -  в попытке
заставить  меня  на  этом  успокоиться. Полагаю,  что  мог  бы; и  полностью
осознаю, сколь абсурден мотив моего  сопротивления: отсутствие непрерывности
у  этих фрагментов.  Не следует  ждать столь  много от  памяти;  не  следует
надеяться, что  на пленке, отснятой в темноте,  проявятся новые образы. Нет,
конечно.  И  все же  можно упрекать  пленку,  отснятую  при свете  жизни, за
недостающие кадры.
(И.Бродский. Полторы комнаты, 37.)

Алиса Фрейндлих и Сергей Юрский сыграли в фильме Андрея Хржановского мать и отца Иосифа Бродского. Фото: Кадр из фильма

В прокат вышел фильм Андрея Хржановского об Иосифе Бродском "Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на Родину" - фантазия на тему детства поэта и его возвращения в Петербург. Отца классика XX века сыграл Сергей Юрский, хорошо знавший Иосифа Бродского.

Осторожный показ в России

Российская газета : Сергей Юрьевич, мировая премьера фильма состоялась в рамках кинофестиваля в Роттердаме, где он был признан лидером зрительских симпатий. Для вас такая реакция не была неожиданностью?

Сергей Юрский : Да, мне звонили из Роттердама знакомые и рассказывали, что действительно фильм очень взволновал зрителей. Но это не стало для меня неожиданностью. Другое дело, что картину показали несколько раз в большом зале и зрителей было очень много. Вот это здорово! А сейчас фильм на кинофестивале в Стамбуле. Думаю, что сейчас вся жизнь Хржановского будет за границей на фестивалях...

РГ : Хржановский в соавторстве с кинодраматургом Юрием Арабовым создал не просто фантазию о Бродском, но и антологию того времени, приметы которого - футбол, "Книга о вкусной и здоровой пище", киношный Тарзан, рок-н-ролл "на костях". И, конечно же, коммуналки с очередями в сортир. Ведь это должно быть так близко нам, а не европейцам.

Юрский : Да, но, может быть, именно это как раз и привлекает их. Не говоря о том, что сама по себе тема очень европейская. Наш же прокат, судя по всему, будет узким.

РГ : Да, как-то слишком осторожно фильм презентуют в России.

Юрский : Я считаю, что у нас сейчас в основном любое событие культурной жизни подается в "низком стиле". Когда по ТВ люди - знаменитые, талантливые - откровенно выкрикивают: "Сегодня будет мое представление, сегодня будет мой концерт - смотрите!!!", я к этому отношусь не только осторожно, но и презрительно. Фильм же Хржановского как-то неловко, да и невозможно вот так ярмарочно-крикливо подавать. Поэтому и презентации особенной нет.

Другое дело, что его можно и нужно нормально прокатывать, а не ограничиваться показом в маленьком зале, пусть и шикарного кинотеатра "Пять звезд" (в Москве; в Петербурге фильм демонстрируется в гораздо менее "шикарном" киноцентре "Родина". - Прим. авт.). Разве это можно назвать прокатом? Только формально. Конечно, этот фильм не может соревноваться с американскими фильмами или с "Тарасом Бульбой", но все же надо дать возможность людям увидеть это действительно большое художественное достижение. Тогда побольше будет вкуса в нашем кино и вообще в культуре.

Ностальгия по детству

РГ : Тонино Гуэрра, представляя в Петербурге фильм, сравнил его с "Амаркордом" Феллини, с такой "набоковской" ностальгией по дет ству. Вы сами ее испытываете?

Юрский : Я живу без острой ностальгии. Потому что умиляться в этом прошлом нечему. А забывать его категорически нельзя. Там было то, что называется "голодом сердца" - жажда познать то многое, чего мы не знаем и чего мы еще достигнем.

Да, у Бродского было такое детство, в котором он ходил за руку с отцом, отец был в нем, он был в отце. А оказалось, что это чужие люди - в смысле того, что составляло главное для Бродского. Стихи его родителям непонятны, его жизнь им была непонятна. Они просто любили Йоську. И он их любил. Но знал прекрасно, что все, что он делал - для других, но не для самых близких ему людей. Это была большая драма. И вообще вся картина Хржановского - это роскошный фон для простой истории, как у двух людей, хороших, благородных, трудно живущих, родился мальчик, который как бы не их... При этом в картине, которая хоть и называется "Сентиментальное путешествие на Родину", ни в коем случае нет слезливой мелодраматичности.

РГ : А как же сцена, когда в попытке вспомнить слова "Случайного вальса" "И далеко отсюда мой дом..." объединяются два края света - эмигрантская тусовка в Америке и питерская коммуналка?

Юрский : Конечно, сердце щемит. Но все же главное, что это поэтическая картина, почти стихотворная - не только потому, что там звучат стихи Бродского, но и по монтажу, по плотности метафор, одна из которых изумительная - пара ворон (в фантазиях Бродского - его уже умершие родители), которая сопровождает поэта, вернувшегося на родину...

РГ : Бродский, говоря, что вряд ли вернется в Петербург, делал оговорку - ну разве что инкогнито: "Побродим, повидаемся с близкими нам людьми и незаметно смоемся". Как вам кажется, мог он все-таки приехать?

Юрский : Мы с ним говорили об этом. Дело в том, что приехать нобелевским лауреатом, знаменито он не хотел. Ему это было несвойственно, как была бы несвойственна и пафосная презентация фильма. При том что он очень серьезно относился и к премии, и к той славе, которая к нему пришла, но которая никак не была для него неожиданностью.

Полтора часа в подарок

РГ : Сергей Юрьевич, а как состоялось ваше знакомство?

Юрский : Произошло это так, как это происходило всегда в 60-е годы: в одной из питерских коммуналок. Как-то после спектакля мне позвонили Кама Гинкас и Генриетта Яновская (ныне режиссеры московского ТЮЗа, а тогда ученики Георгия Товстоногова. - Прим. авт.): "Приходи, познакомишься с Бродским". Я зашел, мы поговорили часик-полтора. Надо сказать, разговор был односторонний - мы о нем (необязательно восторженно, было о чем спорить), потому что мы-то его стихи читали, а он театралом не был и ни драматический театр, ни актеров не знал.

РГ : Не обижало?

Юрский : Да нет - вся их поэтическая группа считала, что театр - "грубое искусство". Меня больше интересовало, как мне читать его стихи: ведь я уже тогда в какой-то мере "заболел" Бродским. Я очень не скоро стал читать их со сцены, но знакомым или в компаниях читал.

РГ : Странное ощущение - быть влюбленным в своего современника?

Юрский : Очень странное. Это было исключение, как, впрочем, и все, что было связано с Бродским.

РГ : Бродский - "наше все" XX века. Как вы считаете, его поэзия должна входить в школьную программу?

Юрский : Пробовать нужно. Только не в больших дозах. Когда мне говорят: "Дайте концерт, посвященный целиком Бродскому", я отвечаю: "Нет-нет, я артист эстрадный и работаю на большие залы". Вполне достаточно "дозированного" количества, а иначе нужна специальная аудитория. Мне в какой-то мере свойствен просветительский момент. И мне интересно работать на сопоставлении, "Бродский в ряду" Пушкина, Маяковского, Есенина, Пастернака, Мандельштама, современных поэтов обязательно. В этом смысле я просвещаю людей насчет человека, фамилия которого им известна, но поэзия которого им либо сложна, либо просто незнакома.

А для учебников я бы взял ленинградские его стихи. Они прекрасны и не осложнены намеками, связями, что свойственно поздней поэзии Бродского. Я бы взял стихотворение "Одной поэтессе", которое, кстати, звучит в фильме, "Я заражен нормальным классицизмом". Обязательно "Остановку в пустыне", что-нибудь из "Школьной антологии". И что-нибудь такое резкое, с элементами то ли эротики, то ли даже похабщины (этим Бродский тоже не брезговал) - для современных молодых людей, которые бы в какой-то мере зацепились бы за это и сказали: "Слушай, да он свой парень". Пусть они начнут с того, что так его воспримут, а потом по ступенькам доберут, что он совсем иной поэт. Это дало бы им пищу для ума и для сердца.

Затянувшийся ужин

РГ : В фильме есть сценка, в которой маленький Йося оказывается внутри изобилующих снедью картинок "Книги о вкусной и здоровой пище", где повар - не кто иной, как Сталин. Любопытная ассоциация - вы восстановили сейчас спектакль "Ужин у товарища Сталина", который не игрался полтора года. Почему?

Юрский : Он не игрался по причине того, что эмигрировала актриса, которая в нем играла. Но она вернулась, и я очень рад, что мы снова можем играть этот спектакль. Тем более что сталинская тема никуда не ушла и анализ Сталина и сталинизма представляется мне крайне важным на сегодняшний день. В этом спектакле Сталин показан не с точки зрения его жертв, не сгустком Зла, Богом или Антихристом, а человеком, страдающим от болей в коленках, в желудке, со всеми его радостями и неприятностями. Мне было интересно именно с этой точки зрения попытаться понять, что есть бесконечная власть и реальность носителя этой власти, насколько эта сверхвласть была управляема Сталиным или же она, приняв извращенную форму, вышла из-под его контроля и существовала сама по себе...

Парадокс истории, рассказанной автором Ионом Друце, в том, что единственное желание Сталина, пригласившего на свою подмосковную дачу солистку Большого театра, было культурно провести вечер. У человека во власти всю страну перевернуть, но ему оказывается недостижима такая простая вещь, как "покушать и послушать музыку". Вокруг Сталина все становится безумным. И эта тема безумности системы, которая становится сильнее своего главы, мне кажется очень важной проекцией на сегодняшний день человечества. Как и то, что культ личности создавался не самим предметом культа, а потребностью иметь культ личности.

РГ : Насколько сегодня сильна в обществе эта потребность?

Юрский : Мне кажется, в нашем обществе она сильна всегда. Простой пример: разве редко у нас случается, что на предприятии подчиненные развивают бурную деятельность, стараясь предугадать малейшее желание нового начальника? А именно так и начинается создание малого культа личности.

РГ : А в себе самом вы не подмечаете хоть когда-нибудь это чувство "восточного" чинопочитания?

Юрский : Если я вам отвечу, что во мне этого нет совсем, то это я хвастаться буду. Единственное, что могу сказать, - я борюсь. И потом я все-таки художник. А особенность художника в том и заключается, что он живет в двух реальностях - рядом со всеми и в то же время на все смотрит со стороны.

В этом смысле я считаю, что занимаюсь серьезным делом. Не в смысле этакой "нахмуренности", а в смысле содержательности дела. Это единственное, что меня спасает, иначе я бы бросил эту профессию.