Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)
Яков Гордин, отвечая на вопросы: Санкт-Петербург. Известно ли, где сейчас живет Марина Басманова? Существует ли книга Марины Басмановой о Бродском? - Марина живет собственной жизнью в своей петербургской квартире. Книги не существует. Марина, в отличие от многих друзей и знакомых Иосифа, ведет себя абсолютно корректно. Источник: http://magazines.russ.ru/zvezda/2006/1/br10.html НЕГРОМКАЯ ДАТА
40 лет назад, 13 марта 1964 года, в Ленинграде судили за тунеядство
будущего нобелевского лауреата. Наталья ОСТРОВСКАЯ
| ||||||||
Это была та периодически случающаяся, но все-таки редкая ситуация, когда отлично заточенная коса с размаху налетает на чрезвычайно твердый камень. На благо русской литературы, случилась роковая и знаменательная встреча: в своем роде идеальный, архетипический мужчина (бешеная энергетика, талант, целеустремленность, остроумие, расчет, тщеславие) столкнулся с классическим типом столь же архетипической красавицы (р-р-роковая внешность, талант, низкий голос, искушенность, обаяние, естественная и непреднамеренная лживость). Встреча с художницей Мариной Басмановой оказалась в жизни Бродского главной. | ||||||||
И как все основные вехи его жизни, пришлась на год с двойкой на конце. | ||||||||
Сам он считает, что начал писать более или менее хорошие стихи именно с шестьдесят второго (тогда же его привели к Ахматовой). Знакомство с Мариной, которая была двумя годами старше Бродского, произошло в большой дружеской компании в феврале. Как все богемные романы тех времен, этот развивался стремительно: практически никакой прелюдии, бурное взаимное увлечение и почти неизбежное расставание. Надолго связывать свою судьбу с кем-либо Марине вовсе не хотелось. Бродский, однако, оказался совершенно не готов к таким отношениям. Ему нужно было все и навсегда. Очень может быть, получив немедленное согласие, он тут же охладел бы к своему идеалу - но Марина тем и удерживала его около себя, что никогда не принадлежала ему вполне. Чрезвычайно сильное физическое притяжение накладывалось на вечную враждебность, подозрительность, желание отомстить за все унижения - в общем, классический и очень плодотворный сплав любви и ненависти. Это ведь обращено к одному и тому же лицу: | ||||||||
Я был только тем, чего | ||||||||
ты касалась ладонью, | ||||||||
над чем в глухую, воронью | ||||||||
ночь склоняла чело. | ||||||||
Это ты, горяча, | ||||||||
одесную, ошую | ||||||||
раковину ушную | ||||||||
творила, шепча. | ||||||||
И - | ||||||||
Двадцать лет назад ты питала пристрастье к люля и финикам, | ||||||||
Рисовала в блокноте тушью, немного пела, | ||||||||
Развлекалась со мной - но потом сошлась с инженером-химиком | ||||||||
И, судя по письмам, чудовищно поглупела. | ||||||||
Красавица и поэт | ||||||||
Фактическая канва их романа богата ссорами, размолвками и бурными примирениями. Сбегов и разбегов бывало до двадцати в год. Бродский познакомил Марину с Ахматовой, и та немедленно узнала в ней femme-fatal в лучших традициях серебряного века. Ахматова тоже понравилась Басмановой чрезвычайно - Марина постоянно рисовала величавую старуху в своем неизменном блокноте. | ||||||||
- Что вы хотите,- добродушно рассказывала мне о Басмановой одна замечательная женщина, ныне корреспондентка Би-би-си.- Они все тогда влюблялись в красоток. Она и была красотка совершенно в духе тех времен: черные как вороново крыло волосы, всегда постриженные шлемом, каре, полные губы, взгляд сквозь собеседника... В стихах его, я думаю, она не понимала ровным счетом ничего. Ей нравилось, как он сходит с ума,- у него это очень темпераментно выходило, не без самоподзавода, конечно. Мне кажется, она никогда не принимала его слишком всерьез и сильно удивилась американской славе. | ||||||||
Способность возлюбленной держать влюбленного поэта на коротком поводке лучше всего охарактеризовал сам влюбленный поэт в "Речи о пролитом молоке": | ||||||||
Что до меня, то моя невеста | ||||||||
Пятый год за меня ни с места. | ||||||||
Где она нынче - мне неизвестно. | ||||||||
Правды сам черт из нее не выбьет. | ||||||||
Она говорит: "Не горюй напрасно. | ||||||||
Главное - чувства. Единогласно?" | ||||||||
Спит она, видимо, там, где выпьет. | ||||||||
Говорят, что любимые словечки невесты воспроизведены тут со стенографической точностью. Колебания ее, впрочем, можно понять: положение Бродского было крайне шатким. Ничем, кроме комнаты в коммуналке (рядом жили родители), он не владел. Публикации откладывались. Заокеанская слава не приносила заработка. Иногда американцы привозили или присылали джинсы, джинсы у Бродского всегда были фирменные. Но и только. | ||||||||
Норенская зима | ||||||||
А ведь именно Басманова в конечном итоге, сама того не желая, стала одной из главных причин ареста Бродского в 1964 году (конечно, именно с этого ареста началась его всемирная слава, но и сердечная болезнь, и нервные срывы пошли оттуда же). О намерении властей арестовать Бродского и раскрутить на его примере новую статью УК - о тунеядстве - было хорошо известно, шла газетная кампания. Бродского стали спасать, срочно вывезли в Москву, где попытались положить в психиатрическую больницу, но он умолил забрать его оттуда: больница была хуже тюрьмы. Потом его поселили у себя Ардовы, но он сбежал. И причиной этого бегства в Петербург была именно неуверенность в Марине: он не знал, как она там, верна ли ему... В результате в феврале 1964 года Бродского арестовали, судили и сослали на четыре года под Архангельск. | ||||||||
Деревня Норенская вошла теперь в историю мировой поэзии чуть ли не наряду с Болдином - и то сказать, Бродский написал там лучшие свои стихи. Кстати, к чести его будь сказано, и во время процесса, и в ссылке он вел себя безупречно, отважно, с достоинством и иронией перенося испытания. Тогда, во время ссылки, безупречно повела себя и Марина. Многие, правда, склонны были толковать ее поведение с прагматической точки зрения: "Она увидела, что он входит в моду и что ей, как жене декабриста, надо быть с ним: это стильно". Так или иначе, Марина Басманова приехала в Норенскую, и начался счастливейший период в жизни Бродского - не зря сочинения того времени назывались так радостно: "Песни счастливой зимы", "Ломтик медового месяца", "Из английских свадебных песен". | ||||||||
Невзирая на необходимость ежедневно выходить на работу, несмотря даже на лютые зимы (у гостей, навещавших Бродского и спавших на полу, волосы примерзали к доскам), именно эти месяцы с Мариной оказались самыми безоблачными за все десять лет их очных и двадцать лет заочных отношений. Марина, впрочем, вскоре уехала, и снова началась для Бродского пытка неизвестностью. Лишь через полтора года после ареста он был амнистирован (сказалось заступничество многочисленных друзей) - после чего смог вернуться в Ленинград. | ||||||||
Сын | ||||||||
Он произвел на друзей впечатление весьма сложное: с одной стороны - чрезвычайно поздоровел физически (любил на одних руках карабкаться по решеткам знаменитых ленинградских садов), с другой - очень сдал психически: нервничал, бегал по комнате, ни одной фразы не договаривал до конца. Роковой надлом, из темпераментного, горячего и нервного Бродского сделавший ту почти статую, каким знали его друзья зрелых лет, произошел двумя годами позже, в шестьдесят шестом, когда между ним и Мариной наметился окончательный разрыв. Впрочем, еще два года отношения продолжались по инерции. А инженер-химик, о котором так уничижительно отозвался Бродский, был не кто иной, как поэт "ахматовского кружка" и недавний друг Бродского Дмитрий Бобышев. | ||||||||
Бобышев, названный "инженером-химиком" по причине своего химического образования, являл собой полную противоположность Бродскому. Русский во всем, от типичной "добро-молодеческой" внешности до славянофильских, почти почвеннических взглядов, он даже немного печатался. Будущее его казалось более надежным, истерик в духе Бродского он не закатывал - можно понять и выбор Марины, и ненависть оскорбленного поэта. Впрочем, Марина не ужилась и с ним. | ||||||||
Среди всех этих срывов, разрывов, схождений и расхождений она в 1968 году все-таки родила Бродскому сына - никак при этом своих отношений с поэтом не оформив и отвергая любые его попытки построить какую-никакую семью. Бродский никак не вписывался в советский социум, положение его к тридцати двум годам становилось критическим - он жил по-прежнему с родителями, не печатался, еле сводил концы с концами, тогда как на Западе его считали главной надеждой русскоязычной поэзии по обе стороны океана. Можно себе представить, как он, уже зрелый и вполне рациональный человек с грандиозным потенциалом жизнетворца и жизнеустроителя, тяготился безденежной и подпольной жизнью в коммуналке. Он, как всякий большой и настоящий талант, был отнюдь не рожден для подполья. "Скучен вам, стихи мои, ящик!" - повторял он вслед за своим любимцем Кантемиром. Неопределенность в отношениях с вечной невестой, матерью его сына Андрея Басманова, тяготила его особенно сильно - и он мстил Марине и судьбе беспрерывными романами, в которых страдающей стороной были, как правило, женщины. В этом и заключается вечный парадокс: любишь одну, но мстишь другой. | ||||||||
Буря и натиск | ||||||||
Лиза Апраксина, ставшая впоследствии женой Олега Даля, вспоминала о своем коротком, но бурном романе с Бродским: "У него был очень своеобразный способ ухаживания. Он налетал стремительно, сразу назначал свидание и говорил, что лучше всего познакомиться можно во время ночной велосипедной прогулки. Ночью он действительно появился под моим окном с велосипедом, мне стоило большого труда уговорить его зайти к нам, выпить кофе... Сидя у меня на балконе белой ночью, он немедленно начал очень громко читать стихи. Я испугалась, что он всех перебудит, но когда выглянула - увидела, что внизу тихо стоят несколько человек и внимательно его слушают..." | ||||||||
Эти романы Бродского в большинстве своем оказывались короткими, мало что дающими уму и сердцу. В волнение он приходил по-прежнему только при упоминании о Марине. Тем не менее до своего отъезда он успел обворожить нескольких первых красавиц Москвы и Петербурга, с особенным удовольствием сосредоточивая свои усилия на женах приятелей. И несколько семей разбил - ничуть не мучаясь совестью. Его в свое время не пожалели - с какой стати должен кого-то оберегать он?! | ||||||||
Бродский уехал бы раньше (предложения такого рода он получал с конца шестидесятых) - но он все тянул и медлил, надеясь, что Марина вернется, что она по крайней мере разрешит ему видеться с сыном... Только поняв, что отношения исчерпаны, он наконец уехал в самом начале лета 1972 года. Отношения с Мариной из главного сюжета его жизни превратились в главный сюжет его лирики - тема прощания с Мариной и сыном стала вечным самоподзаводом, безотказным поводом для лирического делириума. Он обратил минус в плюс. То, что не сложилось в жизни, может стать вечным источником, питающим искусство. После расставания с Мариной Бродский написал о ней вдвое больше, чем до: то ли пытался таким образом компенсировать прекратившееся общение, то ли просто на расстоянии она стала казаться лучше. | ||||||||
Между тем женщин в его жизни после отъезда меньше не становилось: он пользовался популярностью и среди западных слависток, которым в новинку был метод "штурма и натиска", и среди студенток. Он оказался отличным филологом: большинство его выпускников сделали хорошую академическую карьеру. Бродский заставлял их читать гигантский массив литературы, начиная с шумерского эпоса и кончая Мандельштамом, но рассказывал увлекательно и темпераментно, а на полях письменных работ неразборчивым прямым почерком писал точные и остроумные замечания. Правда, о своих тогдашних пассиях он отзывался вовсе уж уничижительно: так, в эссе "Посвящается позвоночнику", описывая мексиканский конгресс поэтов, свою спутницу он называет ни много ни мало "моя шведская вещь". Впрочем, с одной женщиной, англичанкой, он прожил - опять-таки сходясь и расходясь - больше шести лет и как будто даже привязался к ней (она же была в него влюблена беззаветно и жертвенно), но потом все равно порвал. Любыми отношениями рано или поздно начинал тяготиться. | ||||||||
Присутствие другого существа в доме временами раздражало Бродского до невроза. У него бывали периоды депрессии, болезненных страхов, отчаяния - плата за ту лихорадочную деятельность, которой был заполнен весь его день. Помимо преподавания, которое он оставил лишь к пятидесяти годам, он нес множество нагрузок - сначала просто как один из ведущих американских поэтов, затем как поэт-лауреат - звание, присваиваемое лучшим стихотворцам США сроком на год и сопряженное с бесчисленными консультативными и рецензентскими обязанностями... Бродский просматривал рукописи, рекомендовал поэтов в журналы, пристраивал переводы, не забывал русских друзей, посещал множество конгрессов и семинаров, дружил с другими будущими нобелиатами - Уолкоттом и Хини - и не забывал там, где надо, восхищаться их текстами. Для долгих и серьезных отношений нужно было время и душевные силы - и того и другого навалом было в Ленинграде, но теперь дай Бог было выкроить час в день на собственно литературу. Да и к чему? Еще в семьдесят втором Бродский написал хрестоматийное: "Дева тешит до известного предела, дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: ни объятье невозможно, ни измена!" При всем при том объятия иногда случались - просто потому, что были нужны, но привязываться и привязывать себя Бродский запрещал - и себе, и возлюбленным. | ||||||||
К старости он смягчился, подобрел и начал наконец тяготиться изоляцией, в которой пребывал, несмотря на славу и толпы поклонников. "Видишь, ты все-таки выиграл, все к лучшему",- сказал ему Кушнер, встретившись с другом после семнадцатилетней разлуки. "Не думаю,- сухо ответил Бродский.- Тебе было лучше". "Мне? Я преподавал в вечерней школе, переводил для заработка... Кроме того, у тебя Нобель..." "Зато тебе было кому позвонить",- был мрачный ответ. | ||||||||
"Я - Иосиф, она - Мария" | ||||||||
В 1989 году Бродский женился на красавице Марии, итальянке русского происхождения,- и этот роман радикально отличался от всех предыдущих. В отличие от большинства его избранниц, в Марии нет ничего от женщины-вамп. Это красота милосердная, почти идиллическая, и в характере жены Бродского тоже не было ничего от подруг его ленинградской юности с их русско-советской, достоевско-коммунальной изломанностью. Это было долгое заочное знакомство, интенсивная переписка, результатом которой стали несколько совместных поездок в обожаемую Бродским Венецию. Над собственным браком Бродский любовно иронизировал: "Я Иосиф, она Мария, посмотрим - кто-то родится". Отношения с женой (младше его тридцатью годами) складывались идеально: Бродский признавался, что сам удивлен переменами в собственном характере. Он помягчал, полюбил новое устройство дома, а когда родилась дочь Анна - нашел, что именно в ней наконец воплотился тот идеал женщины, по которому они с друзьями так тосковали в юности. Прежде ему казалось (в чем он неоднократно признавался), что уживаться можно только с любимым котом Миссисипи,- теперь, в своем семейном доме, он был наконец счастлив, и это сказалось даже в стихах: из них время от времени исчезал космический холод, появлялась невиданная прежде кроткая и умиленная интонация. А главное - с начала девяностых Бродский уже не пишет стихов к М.Б. | ||||||||
В середине девяностых к Бродскому ненадолго приехал его сын Андрей. Они не понравились друг другу. Сын заранее был настроен против отца, и тот факт, что именно к нему обращено замечательное стихотворение "Одиссей - Телемаку", трогал его очень мало. Бродский был более всего смущен тем, что литература совершенно не интересует его сына, столь похожего на него внешне, да и в характерах наблюдалось некое сходство. "Это тот же Иосиф, но без его таланта и одержимости",- заметил друг Бродского. | ||||||||
Сын по-прежнему живет в Петербурге, стихов не пишет, об отце не говорит. Марина Басманова избегает встреч с журналистами и живет замкнуто. Бродский похоронен в Венеции, его дочь растет и много читает по-русски. Впрочем, все эти факты и вообще любая конкретика мало кого должны бы, по идее, волновать: "Необязательно помнить, как звали тебя, меня"... | ||||||||
Как бы то ни было, от одного из самых бурных, трагических и странных романов в русской литературе остались подлинно великие стихи: "Пока ты была со мною, я знал, что я существую... Кто был все время рядом, пока ты была со мною?" | Муза Иосифа Бродского - Марина Басманова Contributor: Source: Опубликовано в поганой книжке Бобышева 0-0-0 343x449, (43Kb) |
Обсуждение | ||||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
bakupages team |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
bakupages team |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
member |
| |||||||||||||
Адреналин за счет гения? | ||||||||||||||
При жизни Иосифа Бродского мемуарная книга Дмитрия Бобышева не могла бы появиться. Столько в ней сомнительных утверждений, свидетельств, примеров, характеризующих эмоциональную природу будущего нобелевского лауреата. Сказать гадость о Бродском или придумать для себя роль его соперника Бобышев вряд ли рискнул бы, боясь неизбежного скандала. Но теперь нет ни Бродского, ни Ахматовой. Они ушли - и все разрешено.
У меня никогда не было особого желания знакомиться со стихами Бобышева. То немногое, что встречалось в периодической печати, не вызывало любопытства: такие стишки сочинит любой грамотный и легкий на язык человек.
Зато с давних пор не дает покоя мысль: как мог он, один из четырех молодых поэтов, кому благоволила судьба и Анна Ахматова, в месяцы гнусного преследования и судилища, когда у Бродского, вероятно, возникли сложности в отношениях с любимой - Мариной Басмановой, принять знаки внимания с ее стороны?
Две главы книги Бобышев назвал сомнительным сочетанием слов "Друзья-соперники". Третья куда категоричнее "Соперник Бродского". Ну просто голубь этот господин, ныне преподаватель провинциального американского университета. Так ему хочется взлететь на фоне Бродского повыше. Но - не дано.
Ни поступки его, ни слова не свидетельствуют, что свой любовный рывок он совершил в огне любви к Марине. Просто в нем заговорило соперничество: вообразил, что опальному Бродскому слишком много достается внимания и славы, и ему захотелось хоть что-то у него отнять.
В фельетоне "Окололитературный трутень" невежественный фельетонист приписывал Бродскому строчки из сочинений Бобышева. Всем, кроме Бобышева, было ясно: власть вцепилась в Бродского не из-за этих стишков - в бобышевских строчках не было никакой крамолы. Вот два примера: "От простудного продувания я укрыться хочу в книжный шкаф", "Накормите голодное ухо хоть сухариком". Ему льстило, что цитировали именно его, Бобышева, стихи.
А еще его самолюбие жгло сознание, что Бродский для публики - герой и гений. И осталось "сопернику" взять реванш в любовной игре. А когда Марина скрылась от Бобышева, он приехал разыскивать подругу в архангельскую деревню Норенская, где пребывал в ссылке Иосиф.
Эта сцена изложена Бобышевым театрально. В избе поэта на стене висел топор, и соперники по очереди взглянули на него. Какая разница, на что бросил взгляд поэт, но сам Бобышев пришел не с пустыми руками. Когда все кончилось мирно, у края поля Бобышев "в кармане пальто нащупал железку - то был всего лишь токарный резец, взятый мною "для веса". Размахнувшись, я далеко забросил его в разлившуюся талую воду". И в конце абзаца - бандитское обобщение, что "можно было проломить... череп" этой железкой.
Цинизм автора сказался даже в названии книги: "Я здесь". Где это здесь? В России? Куда там! Ищите Бобышева в провинциальной Америке. К тому же эта фраза заимствована у Маяковского - с этими словами поэт появлялся на пороге дорогого дома. А теперь Бобышев выкрикнул всему читающему человечеству: он здесь, он жив! А прославленный соперник умер. Значит, он в итоге - победитель в состязании с нобелевским лауреатом.
Как и следовало ожидать, талантливая художница "Марина-Мария, даже и Марианна" его тоже разочаровала. Канцелярским языком воспоминатель подводит свое профессорское резюме. За ее рисунками он видел "нечто долженствующее явиться: большое, полное свежести... Но так и не появилось". О другой женщине, чужой жене, названной по имени и фамилии, он вообще сочинил миниатюрную порнушку: "Моя бедная койка ютила жеребую волчицу (или же замужнюю даму)..." Далее следует текст метафорического анекдота: "Скакать на кобыле из перламутра было весело" - и приплетает Бобышев себе в поддержку сексуальный опыт Пушкина и Лермонтова.
Поведение Бобышева по отношению к Бродскому осудили все - приятели, знакомые, писатели и поэты, в частности, Битов и Рейн. Но ему как о стенку горох. Бобышев возводит себя чуть ли не на пушкинский пьедестал.
Его раздражало сочувствие людей к Бродскому: "Все это выглядело как ожившая в современных костюмах иллюстрация к давнему словосочетанию "светская чернь". Наоборот, я чувствовал себя одухотвореннее, чем когда-либо в жизни, покупал и дарил просто так розы, гордился отвагой подруги, оказавшейся как раз по мне..." О женщине сказано как о рубашке.
Автор, иронизируя над беременной Мариной, весело перебирает ернические слова: "Вдруг - звонит и врывается ко мне в закут моя лира, мандолина дражайшая, вся с слезах, в испареньях адреналиновых..." А позже наш герой любуется своей нежностью к новорожденному "рыжему клонику", сыну Бродского.
Из своего заокеанского домостроя поздним зрением Бобышев оценивает Марину: играла кошку, а "походила пластикой разве что на гепарда-читу". Ну конечно, что ему Марина? Была и вся вышла. Зато из Бродского он до сих пор черпает тот самый адреналин, отыскивая в Иосифе новые несовершенства: "Уж больно нервен он был, порой даже со срывом в истерику".
Бродского, пережившего конфликт с властью, себялюбивый автор сладострастно распинает без особых доказательств - дескать, "пользовался общественной поддержкой в своих личных целях вовсю... за мой счет". По словесному набору сей текст - типичное заявление в органы.
Освобождение Бродского "друг-соперник" сопроводил издевкой: "Брежнев взял да и отпустил нашего узника, уже созревшего для всех почестей земных, и он, что называется, "на белом коне" въехал в обе столицы".
"Вагриус" издал книжку Бобышева в четыреста страниц пятитысячным тиражом. И досталось там всем сестрам по серьгам, а особенно Довлатову. Руки отказываются воспроизводить на листе, как "Сергея понесло по ухабам, причем уже без тормозов...".
Длинная и в целом нудная книга производит впечатление годового курса профессорских лекций о литературном процессе. К тому же она утяжелена личной биографией автора и его родственников. Заболтался профессор.
Лучшие ее страницы посвящены Анне Ахматовой. Бобышеву пригрезилось, будто Ахматова, когда он пришел к ней со своей очередной дамой, сказала: "У меня был Иосиф. Он говорил, что у него в стихах "главное - метафизика, а у Димы совесть". Я ему ответила: "В стихах Дмитрия Васильевича есть нечто большее: это поэзия".
Нельзя представить, чтобы великая Ахматова выдала такой аванс начинающему стихотворцу. К тому же единственная свидетельница почему-то не запомнила комплимента Анны Андреевны.
В конце книги Бобышев неприлично издевается над Бродским. Он придумал мистифицированную ситуацию вокруг темы: кому ставить памятник на Васильевском острове. Все великие стоят "с протянутой потомству рукой - установите!". Тут Блок, Мандельштам, Ахматова, Мих. Кузмин... "Впереди всех в очередь становится Бродский. Памятник Ахматовой (бронзово): Извините, Иосиф Александрович, вас тут не стояло!"
У Даля есть точное объяснение: "соперник - соискатель, состязатель, противоборец, враг, неприятель, противник; завистник и зложелатель".
Это как раз про Бобышева. Все в нем - не быть, а казаться.
В свое время я был знаком с сыном ИБ. Зовут сына Андрей Басманов, и жил в СПБ. Андрюша был наполовину еврей,
наполовину татарин. Он отличался редкой для представителей обоих народов тупостью - на грани умственной отсталости
и генетических отклонений. Тусовался Андрюша на Сайгоне, где, несмотря на бытовавшее
в этих кругах уважение к его отцу, считался законченым придурком.
Еще одной чертой Андрюши было враждебное отношение к посещению душа - в общем,
воняло от сына нобелевского лауреата!
В начале 90-х папа выписал Андрюшу в Нью-Йорк. С трапа самолета, ИБ настрого запретил носить джинсы.
Через неделю Андрюша уже просился на родину, утверждая, что папа - законченный идиот и претенциозный индюк.
К счастью, ИБ вскоре умер, не оставив сыну никакого (за исключением нескольких упавших
в цене картинок советских художников 60-ков) наследства.
Последний раз нобелевского сына видели в СПБ в 1999 г., в автобусе, где Андрюша работал контролером.
Ранее |
Cтраницы в Интернете о поэтах и их творчестве, созданные этим разработчиком: