ПОЛЬ ВЕРЛЕН

 

СТИХОТВОРЕНИЯ
В ПЕРЕВОДАХ АЛЕКСАНДРА РЕВИЧА

 

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

 

И великий мастер французского языка Анатоль Франс, и не владевший им Максим Горький в своих статьях о Поле Верлене цитировали сходные, хотя и не вполне текстуально совпадавшие высказывания критика Жюля Леметра, который называет П.Верлена варваром, дикарем, ребенком "с музыкой в душе", который слышит порой "такие голоса, каких до него не слышал никто". Дикарь, больной ребенок, фавн - таковы характеристики, данные Верлену не только именитыми его современниками, но и авторами более поздних и совсем недавних работ об этом поэте.

Проходит время, и то, что казалось неясным, туманным в творчестве новаторов, последующим поколениям становится понятным и даже подчас близким.

М.Горький упрекал П.Верлена, как и других так называемых "декадентов", не только в туманности и непонятности, но в оторванности от реальной жизни с ее социальными сторонами, и даже в ее отрицании, в стремлении привить обществу "тонкий разрушительный яд". Но как можно обвинять в этом поэта, в каждой строчке которого слышится искренняя любовь к живому миру, а порой неподдельный, поистине детский восторг перед ним? Именно Верлену принадлежит строка: "Пусть жизнь горька, она твоя сестра", ставшая впоследствии названием книги русского поэта Бориса Пастернака "Сестра моя жизнь". Уже писалось о том, что в лирике Верлена окружающий мир, его явления, в том числе и природа, не реальны, а всего лишь некие знаки внутреннего состояния души, но откуда тогда такое явственное дыхание парижского ветра и дождя, жаркого полдня в летнем "городе белых камней" и многое другое, такое верленовское и такое французское. Да, это все рождено сознанием поэта, в его душе, но в искусстве по-другому и не бывает.

Почти все писавшие о Поле Верлене выделяют изо всего его творчества книгу "Мудрость", справедливо считая ее вершиной верленовской поэзии. В этой книге выразились наиболее полно духовные искания поэта, его путь к вере, и, вопреки бытующему до сей поры мнению, мне уже много лет тому назад стало ясным, что стремление Верлена к христианским истинам было для него не странной прихотью пьяного сознания, какой-то случайной отдушиной, а единственным способом спасения заблудившей души, его "дорогой в рай", мощенной многими грехами.

Я рискнул полностью перевести книгу "Мудрость", большая часть которой включена в это издание. Именно в этой книге мы обнаруживаем удивительную для французской поэзии склонность к предельной покаянности, свойственной скорее русской литературе, что было замечено А.Франсом. Мне кажется, это свойство поэзии П.Верлена связано с детской открытостью души поэта. Когда-то меня поразила родственность поэзии Верлена с поэзией Б.Пастернака при всем различии этих поэтов, родственность не меньшая, чем у Пастернака с Р.-М.Рильке. Б.Пастернак подчеркивал это и сам в частных высказываниях, в своей удивительной статье о П.Верлене, своими прекрасными переводами нескольких стихотворений этого поэта. Я уже упоминал о заимствовании Пастернаком названия книги "Сестра моя жизнь" из верленовской строки, несущей глубоко христианский постулат. Очевидно, Пастернаку в его духовном становлении была очень нужна эта сторона внутреннего мира великого француза. Он, написавший о Верлене: "Кем надо быть, чтоб представить себе большого и победившего художника медиумической крошкой, испорченным ребенком, который не ведает, что творит!" - он, так написавший, понимал значение и существо поэзии П. Верлена правильнее и глубже многих, сложивших мифы об этом поэте.

Основу этой публикации составляют стихи из книги "Мудрость" и наиболее близкие мне как переводчику стихотворения из других книг.

Даже невооруженным взглядом можно заметить, что более ранние стихи Верлена, при всей их неожиданности и драматичности, отличаются эстетически и мировоззренчески от стихотворений из книги "Мудрость". Чтобы подчеркнуть это различие, я включил в состав книги два варианта стихотворения "Деревянные кони". Первый вариант входит у Верлена в цикл "Бельгийские пейзажи" из книги "Песни без слов" и называется "Брюссель", а второй без названия входит в книгу "Мудрость". В отличие от первого варианта, немного гротескного, но представляющего озорную антиидиллию, второй содержит трагический мотив, резче окрашен социально и впрямую предвещает будущие исторические потрясения.

Александр Ревич

*  *  *

Когда-то мудрецы, каких сегодня нет,

Могли прочесть судьбу, следя пути планет,

Хоть свет нам не пролить пока на это дело,

Но каждая душа свою звезду имела.

(Над этим многие смеялись, позабыв,

Что смех порой смешон и также часто лжив

И что над тайнами ночей глумиться дурно.)

Те, кто пришел на свет под знаменьем САТУРНА,

Планеты колдовской, чей нрав зловещ и дик,

Как нам поведали страницы древних книг,

Обречены страдать, переносить невзгоды.

Воображение, больное от природы,

Сознанью их вернуть стремится смысл и лад.

В их жилах кровь течет, похожая на яд,

Кипящей лавою поток струится алый,

Мгновенно пепелит и рушит идеалы.

 

Тех, чья звезда - Сатурн, ждет гибель тут и там,

О нашей смертности напоминая нам,

Их жизненных путей начертанные строки

Всегда толкуют нам о злополучном роке.

 

МОЙ НЕИЗМЕННЫЙ СОН

 

Как часто странный сон проходит предо мной:

Мне незнакомая является подруга,

Мы с нею так близки, так влюблены друг в друга,

Хоть лик ее во мгле и всякий раз иной.

 

Мы с нею так близки, что только ей одной

Открою сердце я, и в том ее заслуга,

Что лишь она меня излечит от недуга,

И лишь ее слеза лоб охлаждает мой.

 

Я вспомнить не могу ни цвет волос любимой,

Ни имя нежное, хотя неуловимый

В нем отзвук тех имен, что в мир иной ушли,

Неразличимый взор подобен взорам статуй,

А в хоре умерших, стихающем вдали,

Мне голос чудится, чуть слышный, глуховатый.

 

МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ

 

Валы океана

Безумьем полны,

Под взглядом луны

Снуют неустанно,

 

Тогда как сквозь мрак

Стрелою летучей

Прорезался в туче

Слепящий зигзаг,

 

И пенные цепи

Разбуженных скал

Неистовый вал

Крушит все свирепей,

 

А в небе ночном

Под свист урагана

Гремит барабанно

Раскатистый гром.

 

ЗАКАТЫ

 

Ранний сумрак матов,

Свет зари тосклив,

Льется грусть закатов

На просторы нив.

Тянет грусть закатов

Тихий свой мотив,

Прошлое упрятав,

Сердце усыпив.

Сновиденьем странным

Призраки парят

В зареве багряном,

Как в песках закат,

Долгим караваном,

Как в песках закат,

Их уходит ряд

В зареве багряном.

 

ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ

 

Осень в надрывах

Скрипок тоскливых

Плачет навзрыд,

Так монотонны

Всхлипы и стоны -

Сердце болит.

 

Горло сдавило,

Пробил уныло

Тягостный час.

Вспомнишь, печалясь,

Дни, что промчались,-

Слезы из глаз.

 

Нет мне возврата,

Гонит куда-то,

Мчусь без дорог - 

С ветром летящий,

Сорванный в чаще

Мертвый листок.

 

СУМЕРКИ

 

Луна во мгле алеет на востоке;

Равнина дремлет в этой зыбкой мгле,

Болотный дух расползся по земле,

И хор лягушек верещит в осоке.

 

Сомкнулись белых лилий лепестки;

Осокорей прямые силуэты

Расплывчаты, в седой туман одеты;

А в зарослях блуждают светляки.

 

Уже совиные желтеют очи,

Прорезал тьму бесшумный взмах крыла;

Мерцает высь; и светлая взошла

Венера; этот миг - начало ночи.

 

СОЛОВЕЙ

 

Как возгласы птиц, всполошенных во сне,

Слетаются воспоминанья ко мне,

Слетаются к сердцу, желтеющей кроне

Склоненной ольхи, отраженной в затоне,

В лиловом зерцале мерцающих вод

Печали, которая тихо течет,

Слетаются, слышится ропот невнятно,

Но ветер уносит его безвозвратно,

И шум затихает в листве, и слышна

На грани мгновенья одна тишина,

Ни звука, лишь голос, осанну поющий

Тому, что прошло, лишь томящийся в куще

Струящийся голос пичуги лесной,

Любви моей первой, воскресшей весной;

И в грустном сиянье луны восходящей,

Столь царственно бледной над темною чащей,

Задумчивой душною ночью, когда

Безмолвствует мрак и притихла вода,

Лишь ветер над синью качнет, яснолицей,

Дрожащее дерево с плачущей птицей.

 

ЛУННЫЙ СВЕТ

 

У нас в душе волшебный уголок,

Где вьются маски в пляске карнавальной,

Бренчат на лютнях, только все не впрок:

У ряженых какой-то вид печальный.

 

Здесь воспевают на минорный лад

Любовь и радость жизни, и при этом

Не верят в счастье, радуясь, грустят

И свой напев сливают с лунным светом,

 

С печальным лунным светом, в чьей волне

На дeревах сморила птиц дремота

И всхлипывают горько в тишине,

Биясь о мрамор, струи водомета.

 

НА ТРАВЕ

 

- Маркиз! - бубнит аббат сквозь смех. -    

Парик ваш где-то на затылке.

- Ах, Камарго, вы слаще всех,

Хмельней того вина в бутылке!

- Люблю безмерно… - До, ре, ми…    

- Аббат, она уже без юбки!

- Звезду достану, черт возьми,

Для вас, о милые голубки!

 

- Хочу собачкой стать… да, да!

- Целуй пастушек наших смело!

- Привет, луна! Давай сюда!

- До, ре, ми, фа… - Друзья! За дело!

 

*  *  *

 

Луны сквозь чащи

Бледнеет лик,

Напев звенящий

В ветвях возник

В час безмятежный…

 

О друг мой нежный.

 

В одежде черной

Ветла грустна,

В воде озерной,

В стекле без дна

Явилась взору…

 

Мечтать нам впору.

 

С небес без края

Сквозь звездный рой,

Искрясь, мерцая,

Течет покой

Рекой отвесной…

 

О час чудесный.

 

*  *  *

 

Кабацкий пьяный гам, панельной грязи смрад,

Платанов без листвы сквозь мрак маячит ряд,

Со скрипом омнибус проносит кузов валкий,

Смерч грязи и колес, железный лом со свалки,

Его зеленый глаз горит и красный глаз,

Бредет рабочий люд, пуская напоказ

Из носогреек дым под носом у ажана,

На стены с крыш течет, потоки беспрестанно

Бегут по мостовой, в кювет и через край,

Вот ежедневная моя дорога в рай.

 

*  *  *

 

         Мелкий дождик над городом льется.

       Артюр Рембо

Слезы в сердце моем,

Как над городом дождик;

Что за грусть под дождем

Ноет в сердце моем?

 

О как сладко по крышам

И по плитам звенит!

С замиранием слышим

Дождь, поющий по крышам.

 

Нет особых причин

Сердцу глупому плакать.

Ни измен, ни кручин…

Нет для грусти причин.

 

Ах, какая досада:

Не понять, почему

Без любви, без разлада

В сердце грусть и досада.

 

БРЮССЕЛЬ

Деревянные кони

  

     Без дороги

     Мчи стрелой,

     Быстроногий

     Мой гнедой!

         В. Гюго

По кругу, быстрей, деревянные кони,

По кругу, быстрей и быстрей друг за другом,

Без отдыха круг пролетая за кругом

Под звуки трубы в бесконечной погоне!

 

Толстуха служанка и ражий солдат,

Как дома, сидят, взгромоздившись на вас,

Поскольку хозяин с хозяйкой сейчас

Уехали за город на променад.

 

Отрада сердец, деревянные кони,

По кругу, быстрей, - под прищуренным взглядом

Плута продувного, стоящего рядом,

Летите под звуки рожков и гармони.

 

Как дивно, что пьяны и вы без вина,

Что кругом дурацкий плывет балаган:

Блаженство в крови, а в сознанье дурман,

Душа вместе с этой толпою пьяна.

 

По кругу, по кругу, вперед неизменно!

Без отдыха тур проноситесь за туром!

Вы мчитесь стремительным плавным аллюром,

Не требуя шпор, не надеясь на сено.

 

Скорей, мои кони, утеха души!

Спускается ночь и зовет голубка

С голубкой в объятия пуховика,

Подальше от шума укрыться в тиши.

 

Под небом, как бархатный плащ златотканый,

Под звездными блестками мчитесь по кругу.

Дружок втихомолку уводит подругу.

По кругу! Быстрей, под раскат барабанный!

Ярмарка в Сен-Жиле, август 1872

 

GREEN[1]

 

Вот вам цветы, плоды, зеленой ветки взмах,

Вот сердце, - лишь для вас оно стучит бессонно. 

Не мучайте его - оно у вас в руках,

На этот скромный дар взгляните благосклонно.

 

Ступил я на порог, весь от росы промок,

Овеял ветерок мое лицо прохладой.

Моей усталости позвольте лечь у ног,

Да будет краткий сон ей должною наградой.

 

Позвольте голову вам положить на грудь,

Еще от ваших ласк гудит мой лоб усталый,

Позвольте же ему чуть-чуть передохнуть

От всех недавних бурь. И я вздремну, пожалуй.

 

SPLEEN[2]

Здесь розы были цвета крови,

И темный плющ прирос к стене.

Мой друг, вы были все суровей,

И горечь вновь росла во мне.

 

Ласкало небо синевою

И зеленью морская гладь.

 

Как тяжко ждать! Мне нет покою,

О, как мне страшно вас терять!

 

Мой друг, вокруг все так уныло:

И лак самшитовой листвы,

 

И жизнь в глуши. Мне все постыло,

Все в мире, но, увы, не вы.

 

STREETS[3]

 

I

         Станцуем джигу!

 

Как я глаза ее любил,

Глаза светлее всех светил,

Лукавый взор, притворный пыл.

 

         Станцуем джигу!

 

О, как подла она была,

Совсем с ума меня свела.

Но как она была мила!

 

         Станцуем джигу!

 

Отныне жизнь моя проста,

Любые целовать уста

Могу без мук: душа пуста.

 

         Станцуем джигу!

 

Но все ясней и все ясней

Я вспоминаю встречи с ней.

Не возвратить счастливых дней.

 

         Станцуем джигу!

Сохо

 

   II

Вдоль улицы, - ах, что за диво!-

Река течет неторопливо

За парапетом высотой

В пять футов, нет, не мостовая -

Течет, предместья омывая,

Поток не мутный, но густой.

 

Просторной улицей широко

Простерлась желтизна потока,

Где в водах, мертвенных, как тьма,

Лишь мгла способна отразиться

И даже в час, когда денница

Окрасит в желтое дома.

 

Паддингтон

 

*  *  *

 

Рыщет рыцарь Несчастье на горе мое.

Подскакал он и в сердце всадил мне копье.

 

Заструился из сердца кровавый ручей,

Высыхая на травах от жарких лучей.

 

Крик предсмертный мои исторгают уста,

Сердце, вздрогнув, угасло, в глазах темнота.

 

Грозный рыцарь Несчастье навис надо мной,

Наклонился, коснулся перчаткой стальной.

 

Перст проник в мою рану - холодный металл,

Властный голос в тиши надо мной прозвучал.

 

Ощутив этот холод стального перста,

Сердце бьется. Я молод. И совесть чиста.

 

Вновь исполнено сердце любви и огня,

Бьется новое сердце в груди у меня.

 

Трепещу, опьяненный, плыву, как во сне,

Словно Божье явленье привиделось мне.

 

Взгромоздился опять на коня верховой,

Крикнул мне на прощанье, кивнул головой

 

(Этот голос я слышу опять и опять):

"Впредь наука! Пора бы разумнее стать!"

 

*  *  *

 

Я, как Сизиф, из кожи лез,

Плоть, преисполненную пыла,

Смирял я, словно Геркулес.

 

Моя не иссякала сила,

Я горы сокрушал вокруг

С неукротимостью Ахилла.

 

Со мною был свирепый друг -

Отвага варвара слепая,

Вдвоем, не покладая рук,

 

Ни перед чем не отступая,

Мы бились. О, как тяжела

Была борьба! Увы! Пустая!

 

Хитро сраженье плоть вела,

И мы ее не одолели,

Так изворотлива была.

 

Робел мой разум в жарком деле

И столько раз - не меньше ста -

Сдавал ключи от цитадели.

 

Венчала мой успех тщета,

Предатель мой, лишенный чести.

Горгоне отворял врата.

 

Посредством подкупа и лести

Опутал враг без лишних слов

Все доблести с отвагой вместе.

 

Я, побежденный, был готов

Погибнуть, чтоб избегнуть срама,

И вдруг над пеной облаков

 

Прекрасная возникла Дама.

Вся в белом. Чистый гордый лик.

И враг, теснивший нас упрямо,

 

Отпрянул, исторгая крик,

Истошный, дикий, из гортани,

Терзая грудь свою. И вмиг

 

Исчезло чудище в тумане,

В трущобе похоти земной.

И Дама, простирая длани,

 

Сказала: "Бедный рыцарь мой!

Ты мечешься, как в преисподней,

Меж примиреньем и борьбой.

 

Но помощь близится Господня,

Я - вестница: ты видишь сам,

Приветствую тебя сегодня".

 

"Мадонна! Голос твой - бальзам,

Он исцеляет в сердце раны,

Сулит конец войне, слезам.

 

О как слова твои желанны,

Твой голос мне надежду дал.

Но кто ты, кто ты, друг нежданный?"

 

"Пришла я раньше всех начал,

Но доживу и до кончины

Всего - всех роз, всех звезд, всех скал.

 

За вас, несчастные мужчины

И женщины, я слезы лью,

А вы смеетесь без причины.

 

О ваших душах я скорблю,

Вымаливаю им прощенье,

За них страшусь я, их люблю.

 

Нет радостей - одни мученья.

Не спите - говорил ваш Бог -

Не спите! Бойтесь искушенья!

 

Господень суд не так далек!

Меня ты вопрошаешь - кто я?

Все ангелы у этих ног!

 

Я сердце блага и покоя,

Душа всей мудрости земной,

И мне сдается ад без боя.

 

Я всех прощаю, кто со мной,

Я каждого люблю, как брата,

Надежда за моей спиной.

 

Одна храню я веру свято

И правду говорю царю

О красках полдня и заката.

 

Слова молитв тебе дарю,

Твой грех я искупаю мукой.

Постигни мудрость! - говорю".

 

"Прекрасная, будь мне порукой!"

 

*  *  *

 

Скиталец, ты о чем? О странах? О перронах?

А сбросил ты хандру, созревшую вполне?

Так и сидишь, чудак, в дыму сигар зловонных,

И профиль твой смешной чернеет на стене.

 

Твой взор, увы, погас от суеты бесцельной,

Все так же хмуришься, все также нелюдим,

Как мертвая луна над снастью корабельной,

Как древний океан под солнцем молодым,

 

Как новые кресты на кладбищах старинных.

Нет, лучше расскажи преданье без прикрас

О рухнувших мечтах, тоскующих в долинах.

О новых горестях своих начни рассказ,

 

О разных женщинах, о злобе ежечасной,

О страхе, что всегда крадется по пятам,

И о политике и о любви несчастной

Пиши чернилами, но с кровью пополам.

 

Ты вспомни и себя, хотя другим ты занят,

Себя, наивного, как малое дитя,

Пришедшего сюда, где люди любят, ранят

На странный свой манер, смеясь или грустя.

 

За искренность твою тебе досталось мало?

Мужчины недобры? А женщины? Ответь,

Кто внял твоим слезам? Чье сердце понимало

Страдания твои? Кто мог тебя согреть?

 

Тебя или других… Ты лести верил слепо,

Несчастный, ты мечтал (безумье жить в мечтах!).

И смерти легкой нет, любая смерть свирепа,

О ангел во плоти, твои надежды - прах!

 

Сберег ли силы ты для достиженья цели?

Душа твоя от слез смягчилась или нет?

Под мягкою корой тверды дубы и ели,

Но мягкая душа нам не сулит побед.

 

Что ж, если так пошло, не требуй снисхожденья!

Совсем блаженным стань и пустоту небес

Весь день разглядывай в окно до одуренья,

Откуда на тебя с ухмылкой смотрит бес!

 

Что тут поделаешь, раз ты в таком упадке!

А ведь любой другой, в ком пламень не погас,

Позвал бы скрипачей, плясал бы без оглядки

На все приличия и на толпу зевак.

 

Пошарь в своей душе! Пошарь! Там есть пороки!

Какой - то извлекли, как шпагу из ножон!

Такой, чтобы краснеть, чтоб обжигало щеки,

Чтоб запустить его в багровый небосклон!

 

Твоих грехов не счесть? Тем лучше. Шпагу в руки!

Здесь выбор невелик. Не мешкай! С ходу в бой!

Прикрой свое лицо недвижной маской скуки

И ненависть свою под этой маской скрой!

 

Нельзя быть простаком в бездарной оперетте,

Где счастье горькое не в силах нас прельстить,

Поскольку сносит все, все мерзости на свете,

 И чтоб не быть глупцом - злодеем надо быть.

 

- Ах, мудрость! Но ведь я прозрел иные вещи,

Твой голос мне твердит о суете земной,

А предо мной тоска, ее слова зловещи,

Я помню только зло, содеянное мной.

 

Во всех превратностях судьбы моей, богатой

Невзгодами, среди событий и дорог,

Моих или чужих, теперь или когда-то

Я лишь одно обрел: дарил мне милость Бог.

 

И если я судьбой наказан, так и надо.

Все люди тяжкий крест за что-нибудь несут

Но твердо верую, что ждет меня награда,

Прощение за все, Господень правый суд.

 

Обидно простаком быть в этой жизни бренной,

Но в Царство Вечности войдешь достойно ты,

Постигнув, что живет и правит во вселенной

Не зло, не ненависть, а воля доброты.

 

*  *  *

 

Несчастный! Ты забыл крещенья благодать

И веру детскую и любящую мать,

Ты силы растерял, и бодрости не стало,

Тебе грядущее судьба предначертала

Такое светлое, как волны на заре,

Ты разбазарил все в кривлянии, в игре,

И даже разум твой поизносился малость.

Что за проклятие брести, забыв усталость,

Туда, где горизонт - манящая черта,

О скверное дитя с замашками скота!

Кто отвратит беду? Никто из прозорливых

Не в силах упредить тебя в твоих порывах.

Насмешки все презрев, идешь наперерез

Любым опасностям. Ты, словно Геркулес,

Чьи дерзкие дела безумным стали вздором.

Ах, дружба! Нет конца твоим глухим укорам.

Приди же, помолись, склони свой скорбный лик,

Как над безбожником в его последний миг.

Сурова родина к своим заблудшим чадам,

Мир окружил тебя бесплодным, голым садом,

Где пагубным страстям зачахнуть в свой черед.

Теперь ты проходи с оглядкой у ворот:

Еще натравят псов. И если ты, бедняга,

Не встречен хохотом, ну что ж, и это благо.

Француз! Христианин! И вдруг так низко пасть!

 

Но к светлым образам тебя уводит власть

Твоей фантазии, бессмысленной и темной.

Безбожен ты, как все, ревнивец неуемный,

Средь ненасытных толп ты ненасытен сам,

Влекомый к мишуре, к пирам и словесам,

К ученой трескотне, к попойкам, к острословью,

Ты тянешься к тому, за что мы платим кровью.

Ты проклял шумный свет, но ты им ослеплен,

Ты скотством заражен всех стран и всех времен.

Гляди! Мычит, жует пасущееся стадо,

Все смертные грехи, все наважденья ада

В твою проникли плоть, и крови цвет поблек;

От добродетели ты так теперь далек,

Твои слова убил жаргон и юмор сальный

И повторенье лжи из хроники скандальной.

Груз непристойностей на памяти твоей,

И места не найти для крохотных идей,

Средь себялюбия ты трешься, уповая,

Что некому сказать: посредственность какая!

Лишь гордость на твоих развалинах жива,

Она венчает лоб поэта-божества

И обаяние дарит усмешке вора,

В твоих глазах горит огонь ее задора,

Ей мил твой каждый грех и каждый твой порок.

- Прости безумного, мой милосердный Бог!

 

*  *  *

 

Прекрасный, слабый пол! Мы столько испытали

От этих нежных рук и радостей и бед!

Глаза, в чьей глубине животной страсти нет,

Мужской звериный пыл нередко укрощали.

 

А голос, чей напев баюкает печали,

Чья ложь и та сладка! Манящий зов чуть свет,

Вечерний тихий звон, негаданный привет,

Рыданье, гаснущее в мягких складках шали,

 

Сердца мужчин - кремень. Вся наша жизнь позор.

Но что-то все же есть, хоть на вершинах гор.

Вдали от страстных ласк, от битв и лихолетий,

 

Ведь что-то детское и чистое живет -

Участье, доброта. Ведь что-то есть на свете!

А что оставим мы, когда к нам смерть придет?

 

*  *  *

 

Веселье и печаль, куда вы забрели?

Все тише в сердце кровь струится, дорогая.

Итак, все кончено, умчались в даль без края

И тени зыбкие, и радости земли.

 

Ни счастья, ни тревог: прошли, как журавли,

Над пыльною стезей - стремительная стая,

Прощай же, юный смех, прощай, тоска седая,

Вы канули во тьму, вы тонете вдали.

 

Осталась пустота, осталось безразличье

И легкий холодок, и чувствуешь величье

Зияющих пространств, которых не объять.

 

Мы в сердце ранены гордынею, но снова

Оно горит в огне любви, оно готово

К блаженной гибели, готово жить опять.

 

*  *  *

 

Мерцали целый день виденья давних дней

И вот легли на медь заката… Нет, не надо,

Душа моя, глядеть на искушенья ада,

Закрой глаза, душа, и прочь беги скорей.

 

Сверкали целый день. И падал град огней,

Он бил колосья нив и гроздья винограда,

И даже небеса от огневого града

Страдали и к тебе взывали: пожалей!

 

Страшись, душа, беги от этих наваждений.

Неужто новый день поглотит прошлых тени?

Неужто я опять безумьем обуян?

 

Убить ли память нам и все забыть, что было?

Дай Бог, чтоб это был последний ураган!

Молись, душа, молись, чтоб с ног тебя не сбило.

 

*  *  *

 

Смиренно жить в тиши, трудиться понемногу -

К такому надо страсть особую иметь.

В потоке скорбных дней нисколько не скорбеть

И силы растерять, не уходя в дорогу,

 

Сквозь ропот городов, сквозь вечную тревогу

Услышать вдалеке лишь благовеста медь,

Средь многих голосов почти беззвучно петь,

Вершить свой скромный труд,

 молясь все время Богу.

 

Почить среди грехов в блаженном полусне,

Болтать, а между тем стремиться к тишине,

К долготерпению среди глухой пустыни,

 

В раскаянии жить, не забывать поста.

Как эта схима вся никчемна и пуста!

Твой ангел возопит: - Ничтожней нет гордыни!

 

*  *  *

 

Блажен Луи Расин, не знал сомнений он!

Увы! Нам ни к чему Ролленовы морали,

Не жить нам в славный век, когда вовсю сияли

Закатные лучи тех золотых времен,

 

Когда ложилась тень маркизы Ментенон

На восхищенный край и, позабыв печали,

Сердца сирот и вдов ее благословляли,

Когда в молениях был разум обретен,

 

Когда бесхитростно, сурово и смиренно

Священнодействовали лекарь и поэт

И, как подвижники, свершали свой обет,

 

А раннею весной шли преклонить колена

И положить цветы к подножью алтаря,

Наивно Господа за все благодаря.

 

*  *  *

 

Нет! Вольнодумствами был этот век богат!

И надо же душе, подняв свои ветрила,

В Средневековье плыть, поскольку ей постыла

Земля, где жалкий тлен и алчный дух царят.

 

Король, трибун, монах, алхимик, адвокат,

Воитель, зодчий, врач… Какое время было!

Какой солидный вес! Какой порыв и сила!

Неужто выдержит разбитый мой фрегат!

 

О, если б королям советы мог давать я

Или причастным быть к другим большим делам,

И веру обрести, и высшие понятья,

 

Мораль и чистоту, когда бы мог я сам

В святом неистовстве своем слететь с распятья

На крыльях каменных твоих, безумный Храм!

 

*  *  *

 

Итак, друзья, с тех пор как в первый раз

Я взялся за перо, вы преуспели,

В наш просвещенный век избрали вас,

И вознесли, и довели до цели.

 

Вы правите страною. Ваш черед!

(Почти вся Франция у вас в полоне,

Вы правите, вам силу придает

Любовь к мошне набитой и короне.)

 

Смелее же, друзья! Мы можем всласть

За деньги вашим видом тешить око,

И, радуясь, мы вправе вашу власть

Превозносить без страха и упрека.

 

Без страха? Но ведь тут неясный счет,

Да, господа, тут счет голосованья,

Тут весь народ - "упрямый злобный скот",

Тут свет надежд и темные деянья.

 

Упрямый, злобный! Дело не в словах.

Ведь с ваших рук стекает кровь. Да что там!

Они бессильны. Вас пронзает страх:

Ревущий скот библейским бегемотом

 

Идет на вас, идет, чтоб вас карать,

И, не гнушаясь формою протеста,

Так вас лягнет, что впору удирать,

Держась рукою за больное место.

 

О наш народ возлюбленный! Скажи,

Не ты ли - темная душа, не ты ли

Добыча лицемерия и лжи?

И не тебя ли муки обступили?

 

Сквозь темноту твою к твоей судьбе,

К твоей беде идем, любя и веря,

Пусть говорят, что зверь живет в тебе,

Что ты свирепей и лукавей зверя.

 

Гордец, ты до чего себя довел!

Царь Вавилонии, ты удостоен

Жевать траву! Осел! Упрямый вол!

Властитель травоядный, жрец и воин!

 

Крестьянин, гнущий спину на полях,

Рабочий, изнуренный раб машины,

Вы - плоть Христа, вы - не бездушный прах,

Вставайте, распрямите ваши спины!

 

Что в мире есть прекрасней ваших ног?

Нести любовь способны ваши плечи.

Бегите же обманчивых дорог,

Не слушайте обманчивые речи!

 

Французы, дети доблестных отцов,

Неужто вы заветы их забыли?

От ваших дел, от ваших жалких слов

Они перевернулись бы в могиле.

 

- А вы, тираны, вы, временщики!

(Пристрастье к злодеяньям баснословным

Владык лишает силы, вопреки

Их блеску, пышности и родословным.)

 

От власти отрекитесь! Недалек

Тот грозный час, несущий перемены,

Когда цветенья вешнего поток

Сметет Бастилии ненужной стены,

 

Куда всю Францию загнали вы,

Где заперты для благочестья двери,

Хотя добросердечие молвы

Уже рисует вас идущих к вере.

 

 

*  *  *

 

Прощает многое Господь. Но, как на грех,

Наносим столько ран и унижений братьям,

Бесчувственны к слезам и глухи мы к проклятьям,

Как мы безжалостно уничижаем тех,

Кто прост, кто из-за нас, всеобщей став мишенью,

Нередко терпит боль, обиду, сплетни, смех.

 

Содеянное зло всегда ложится тенью

На душу грешную, и наступает срок

Возмездья тяжкого - естественный итог.

Любовь, одна любовь приводит к очищенью,

Своим избранникам вручает высший дар -

Путь к покаянию и самоотреченью.

 

Так после всех тревог и всех житейских свар

Останется одно из множества желаний,

Желанье уступить под натиском рыданий

И, самолюбие подставив по удар,

Оружие сложить, покинуть поле брани

И поражения нелегкий крест нести.

 

О, не суди, сестра, прости меня, прости!

 

*  *  *

 

Внемлите этой песне чистой,

Вам станет сладостно и грустно,

Она проста и безыскусна,

Как всплеск ручья в ложбине мшистой.

 

Она вам близкой станет вскоре,

Хоть ныне ото всех таится,

Как безутешная вдовица,

Чью гордость не сломило горе.

 

Ее печальный креп трепещет,

Вздымаясь на ветру студеном,

Миг - и перед взором изумленным

Звездою истина заблещет.

 

Вам песня говорит: поверьте,

Что доброта, как жизнь, безмерна,

Что смертна всяческая скверна,

Что злобе не уйти от смерти,

 

Что славы во сто крат блаженней

Покой вдали от смут и козней,

Согласье без обид и розни,

Мир без побед и поражений.

 

Прислушайтесь! Как звуки эти

Тверды в своем чистосердечье!

Утешить сердце человечье -

Нет выше ничего на свете!

 

В земной юдоли, в адской бездне

Принять без гнева все мученья!…

О, праведной души свеченье!

Внемлите ж этой мудрой песне!

 

*  *  *

 

Родные, маленькие руки,

Со мною вы нежны бывали,

Но после стольких вакханалий,

Падений и душевной муки

 

И после всех моих скитаний,

Далеких стран, штормов и штилей

Вы снова сон мой осенили,

Не руки - царственные длани.

 

Вы снитесь. Душу обнимая,

Вы что-то ей сказать хотите,

Но что поймет под гул событий

Душа, уже глухонемая?

 

Неужто лжет мой сон невинный

О том, что души неразлучны,

О том, что чувства их созвучны,

О том, что две любви едины?

 

О, сладкий сон, о, горечь были,

Раскаянья святые муки!

Прошу вас, дорогие руки,

Подайте знак мне, что простили!

 

И вновь мое дитя явилось. И мгновенно

Вонзилась в сердце боль, и теплая струя

Из раны хлынула предвестьем забытья,

Напоминая мне о том, что смерть блаженна.

 

Тупой удар стрелы и холод острия!

Один прекрасный миг, но что за перемена! -

Укоры совести проснулись, и смиренно

Молитвенный напев запела кровь моя.

 

Я зряч! И я не глух! О, чувство искупленья

И долга! Я постиг, что значит слух и зренье,

Я слышу голос чувств и далям вопреки

 

Призыв грядущего. Отныне и навеки

Я вас не разлюблю, две маленьких руки,

Которые в конце закроют наши веки.

 

*  *  *

 

Голос гордости: рога протяжный раскат;

Звезды крови на золоте рыцарских лат;

Путь сквозь пламя и дым по земле обожженной.

Миг - и голос умолк, словно рога раскат.

 

Голос ярости: в море трезвон, приглушенный

Снегопадом. Как зябко! Как тягостны звоны!

К дамбам жмется трусливая жизнь, к берегам,

Чтоб не слышать сигнала трезвон приглушенный.

 

Голос плоти: бессвязного говора гам;

Пьют, едят, веселятся с тоской пополам;

Имена и глаза и звенящие склянки;

В духоте задыхается говор и гам.

 

Чей-то голос: туманные дали, гулянки,

Свадьбы, толпы, снующие торжища, банки,

Пестрый цирк, балаган всех культур и эпох -

Все плывет под скрипичные всхлипы гулянки.

 

Возглас ярости, жалоба, горестный вздох.

Вот и слушай, покуда совсем не оглох,

Тупо слушай безмолвие мирных идиллий,

Возглас ярости, жалобу, горестный вздох.

 

Голоса, умирайте, и так вы в могиле!

Словеса, изречения в вычурном стиле,

Треск избитой риторики - все это прах.

Голоса, умирайте, и так вы в могиле!

 

Мы не ваши. Умрите на наших губах!

Не звучать вам вовеки в смиренных мольбах,

Их питает могучее вечное Слово.

Мы не ваши. Замрите на наших губах!

 

Сгиньте в отзвуках к небу летящего зова,

Он откроет врата бытия неземного,

Он сжимает Последнего Часа печать.

Сгиньте в отзвуках к небу летящего зова!

 

Грозный голос любви вам велит замолчать!

 

*  *  *

 

Враг прикинется смертной тоской,

Спросит: "Что тебе, бедненький, худо?"

Усмехнусь и пройду стороной.

Вожделеньем прикинется враг,

Скажет: "Глянь! Что за девочка! Чудо!"

Не иду на приманку никак.

 

Враг, святым прикрываясь обличьем,

Скажет: "Что твоя жалкая прыть

Перед истинной веры величьем?

Ты ли Бога постигнешь, невежда?

Ты ли в силах до гроба любить?"

Говорю: "Мне осталась надежда".

 

Я не в силах ему отвечать,

Этот старый софист и проныра

Заставляет меня замолчать

Пронизал мою душу и плоть

Страх утратить сияние мира.

О, даруй мне смиренье, Господь!

 

*  *  *

 

Не мешкая, иди своим путем.

Он долог. Впереди крутой подъем.

Знай, помешает лишнее в дороге,

В походе ты, оставь свой скарб убогий,

Будь нищим, и Господь всегда с тобой.

 

А главное, надежде верен будь.

Что мрак? Что муки? Твой прекрасен путь.

В конце его ты встретишь смерть, но прежде

Не падай духом, верен будь надежде.

Потом в могиле обретешь покой.

 

И надо, чтоб душа была добра.

Пусть жизнь горька - она твоя сестра.

Карабкайся по кручам, пой при этом,

Гони благоразумье, чьим советам

Легко смутить наивный разум твой.

 

Будь, как подвижник, кротостью силен,

Будь как дитя! Карабкайся на склон,

Не унывая, напевая что-то

Наперекор печали, чья забота,

Чтоб ты уснул в пути над крутизной.

 

Над кознями лукавого глумись,

Тебя покоем вечным встретит высь,

Она сияет в звуках трубной меди,

Иди сквозь ночь, где мрак и свет - соседи.

Уже простер твой Ангел над тобой

 

Свои крыла, несущие к победе.

 

*  *  *

 

Ты в тоске? Ты несчастна?

О душа, что с тобой?

Ты совсем безучастна

К зову жизни самой,

Ко всему безучастна.

 

Разве жизнь так пуста?

Что же, руки ломая,

Ты сжимаешь уста

И молчишь, как немая,

А в глазах темнота?

Ты не веришь, быть может,

В то, что верность - не ложь?

Если боль не тревожит,

Разве радость найдешь?

Что, скажи, тебя гложет?

 

Прочь гони этот сон,

Он слезлив и не нужен.

Солнцем день озарен,

И трезвоном разбужен

Заревой небосклон.

 

Словно мастер гравюры,

Свет жестоких лучей

Черным чертит фигуры,

Четкий контур вещей,

Лик повинности хмурый.

 

Что же мешкаешь ты?

Приближайся вплотную.

Тени были густы,

Примут форму иную:

Вмиг смягчатся черты.

 

Вот он, добрый твой гений.

Страж сокровищ твоих:

И любви, и стремлений,

Что и гор золотых,

И всего драгоценней.

 

Клад невидимый твой:

Жар, восторг, вдохновенье,

И борьба, и покой,

И мечта, и забвенье

Всей докуки земной,

 

Всей докуки земной!

 

*  *  *

 

Городской рожденный гущей,

Сын толпы, на штурм идущей,

Я стремился к новизне,

Миг ловил… но, как во сне,

Все проходит - раньше, позже,

 

И всему, что прах - не боле,

Я сказал " прощай" без боли:

Счастью, радости земной

И любви. Теперь со мной

Только Ты, Пресветлый Боже!

 

На могучих крыльях веры

Уношусь в иные сферы,

Где раскаянья приют,

Где подвижнический труд,

 

Где покой всего дороже.

О смирение святое,

Ты мне душу добротою,

Как живой водой, омой!

Сердце, век недолгий твой

Кончится на смертном ложе.

 

*  *  *

 

Дух древних, суетный и дикий,

Мог только испытать испуг,

Узрев страдальческие лики,

И поразиться силе мук.

 

И это двойственное чувство -

В двух образах далеких дней,

В двух бликах светлого искусства,

В двух скорбных ликах матерей.

 

Одна - царица Илиона,

Чьи дети сражены врагом,

Чья боль, чье горе исступленно

Вопит на берегу морском.

 

Вдоль кромки пенистой прибоя

Взлохмаченная мчится мать,

Неистово скуля и воя,

Собаке бешеной под стать.

 

Вторая - это Ниобея,

Чей горестный направлен взгляд

Туда, где стынут, каменея,

Тела ее убитых чад.

 

Она в отчаянье застыла,

Лишась дыханья и тепла.

Недвижный мрамор. Что за сила

На землю глыбу принесла?

 

Боль христианская безмерней,

Любой душе близка она,

Ступает по дороге терний,

В раздумия погружена,

 

И у распятья на вершине

Льет молча слезы в три ручья.

О, как она скорбит о сыне!

Мать! Но какая мать! Но чья!

 

Ей та же боль дана в избытке,

Но во спасенье всех людей,

Ее любовь смягчает пытки

Всей беспредельностью своей.

 

Мы все ее души частица,

И в мир, где слабостей дурман,

Кровь милосердия сочится

Из всех ее сердечных ран.

 

Настанет день и явит славу

Распахнутых вовсю высот,

Отринет грешных и по праву

Всех верующих вознесет

 

На двух крылах благословенных

К Сиону, в край святых холмов,

К вершинам радостей нетленных,

Где светится Ее Покров.

 

*  *  *

 

О Боже, я пронзен Твоей любовью,

Зияет в сердце рана до сих пор,

О Боже, я пронзен Твоей любовью.

 

О Боже, Ты свою обрушил кару,

И до сих пор я чувствую ожог,

О Боже, Ты свою обрушил кару.

 

О Боже, я постиг, что все ничтожно,

И лишь Твоим величием живу,

О Боже, я постиг, что все ничтожно.

 

Пускай в Твоем вине душа утонет,

А жизнь моя в Твой превратится хлеб,

Пускай в Твоем вине душа утонет.

 

Вот кровь моя, непролитая, Боже,

Вот плоть моя, не ведавшая мук,

Вот кровь моя, непролитая, Боже.

 

Вот лоб мой, часто красный от позора,

Твоим подножьем он достоин быть,

Вот лоб мой, часто красный от позора.

 

Вот непривычные к труду ладони,

Чтоб угли жечь и ладаном кадить,

Вот непривычные к труду ладони.

 

Вот сердце, бившееся понапрасну,

Ему от смертных мук Твоих дрожать,

Вот сердце, бившееся понапрасну.

 

Вот ноги - беззаботные бродяги,

Они идут на зов Твоей любви,

Вот ноги - беззаботные бродяги.

 

Вот голос мой, охрипший и фальшивый,

Он служит мне для покаянных слов,

Вот голос мой, охрипший и фальшивый.

 

Вот очи - две мигающих лампады,

Погаснуть им в молитвенных слезах,

Вот очи - две мигающих лампады.

 

О Боже правый, Боже милосердный,

Вот тьма неблагодарности моей,

О Боже правый, Боже милосердный!

 

О Боже гневный, Боже всемогущий,

Вот бездна черная моих грехов,

О Боже гневный, Боже всемогущий!

 

О Боже мира, Боже благодати,

Вот страх мой и неведенье мое,

О Боже мира, Боже благодати,

 

Всеведающий Господи, Ты видишь

Убожество и нищету мою,

Всеведающий Господи, Ты видишь,

 

Все, что могу, Тебе я отдаю.

 

*  *  *

 

Ты молчишь, Ты мольбы ожидаешь от нас,

Исповедного шепота, скромных желаний,

Сокровенных Ты ждешь от сердец излияний

И смиренья, хоть часто оно напоказ.

 

Ты охотно приемлешь бесспорные мысли,

От которых ни шуму, ни лишних забот,

Ждешь у дерева жизни: вот-вот упадет

Хоть один из плодов, что на ветке повисли.

 

От объятий Твоих, от безмерной любви

Не вздохнуть: мы Твоею придавлены дланью,

Ты нас учишь спокойному самопознанью,

Но не всякому впору уроки Твои.

 

О Всевышний, Вселюбящий, Всемолчаливый,

Если грешник душою к Тебе устремлен,

Он обязан всегда и везде, как закон,

Свой обет исполнять, подавляя порывы,

 

Пряча душу от мира земной суеты.

От безумного мира, вместилища бредней.

Даже в час просветленья и в миг наш последний

В тайны сердца лишь пастырь проникнет и Ты.

 

Дай заблудшим любовь и спокойствие, Боже,

Добрых дел покровитель, сокрытый от глаз,

Дай и тем, чье смирение лишь напоказ,

Все земное постичь - так, чтоб холод по коже.

 

Дай им, Боже, побольше терпенья и сил,

Дай им разум и веру в юдоли плачевной,

Чтоб на Страшном Суде Сын Твой,

       Агнец Твой гневный,

В новом граде Сиона за все их простил.

 

Чтоб честно сказали они и по праву:

"Боже, верили мы!" - и чтоб Агнец святой

Им ответил: "Входите, дарю вам с лихвой

За смиренье Мой мир, за страдания славу".

 

*  *  *

  I

- Люби Меня, Мой сын, - так говорил мне Бог, -

Взгляни: Мой бок пронзен, пылает сердце в муке,

На Мне твои грехи - взгляни на эти руки,

На язвы ног взгляни, их оросил поток

 

Слез Магдалининых! Вот крест Мой и венок,

Вот гвозди, губка, кровь - вернее нет поруки.

Люби же плоть Мою и вечной речи звуки

В юдоли горестной, где царствует порок!

 

До гробовой доски тебя любил не Я ли?

Ты Мне по Духу сын, ты по Отцу Мне брат,

Не Я ли за тебя земной изведал ад,

 

Не Я ли слезы лил в часы твоей печали

И проливал Свой пот в твоем тяжелом сне,

Мой горемычный друг, взывающий ко мне?

 

II

 

 - О Боже! - молвил я. - Ты говорил со мною.

Да, я Тебя ищу, хотя надежды нет.

Но как Тебя любить? Твои любовь как свет,

А я, увы, земной, и все во мне земное.

 

Ты жаждущих поишь Своей живой водою,

Взгляни, я изнемог, блуждая столько лет,

О Боже, смею ли поцеловать Твой след,

Припасть к Твоим стопам? Ведь я того не стою!

 

И все-таки зову, ищу Тебя всегда,

Молю, чтоб мой позор Своей прикрыл Ты тенью,

Но тени Ты лишен, как свет, и, к сожаленью,

 

В источнике Твоем порой горька вода,

Ты светишь только тем, кому не застят взора

Лобзанья грешные! Ты только тем опора!\

 

III

 

- Люби Меня, Мой сын! Я Сам уста и взор,

Я поцелуй для всех и свет слезы горючей.

Я твой недуг и жар, ты зря себя не мучай,

А возлюби Меня! Боишься? Что за вздор!

 

Моя любовь летит в распахнутый простор,

В то время как твоя страшится горной кручи,

Но вознесу тебя Я, как орел могучий,

К лугам заоблачным, к туманным граням гор.

 

Лучи Моей луны в твоем сияют взгляде,

О, этот свет ночной на ложе водной глади,

Вся эта чистота, блаженство и покой!

 

Я, твой всесильный Бог, причастный

  к высшей славе,

Твержу: "Люби Меня!" - склоняясь пред тобой,

Я мог бы повелеть, но принуждать не вправе.

 

IV

 

- Да что Ты, Господи! Не слишком ли? Постой!

Любить? Кого? Тебя? С моей ничтожной силой?

Не смею! Не могу! Дрожит мой дух унылый.

Ты свежий вихрь любви и дышишь чистотой!

 

Ты был Израилю защитой и судьбой!

Ты сердце всех святых, Ты пчелкой легкокрылой

Садишься на цветок! О Господи! Помилуй!

Мне страшно! Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой.

 

Вы обезумели?[4] Я жалкое творенье,

Я грешен, и во мне все чувства - слух и зренье,

Нюх, осязанье, вкус - все грешно! Стыд и срам!

 

Все существо мое исполнено гордыни,

Не чувство - чувственность владеет мной поныне,

Горю в ее огне, как некогда Адам!

 

V

 - Люби Меня, Мой сын! Мое безумье свято.

Я - нынешний Адам, и Я в тебе самом,

Я пожираю Рим, Париж твой и Содом,

Как алчущий бедняк на трапезе богатой.

 

Огнем любви Моей земное все объято,

Все плотское горит, восходит дым столбом,

Любовь Моя потоп, и тонет все кругом,

И гибнут всходы зла, взращенны когда-то,

 

Чтоб сколотили крест, где должен Я страдать,

Чтоб милосердие явило благодать,

И ты во Мне возник, дрожащий и смиренный.

 

Люби Меня! - зову в надежде сокровенной.

Несчастная душа, не надо трепетать,

Любви достоин Я один во всей вселенной!

 

VI

 

 - Мне страшно, Господи! В душе моей тревога.

Хотелось бы любить, но разве стану я

Избранником Твоим, суровый Судия,

Когда и праведных Ты судишь очень строго?

 

Ты сотрясаешь свод вселенского чертога,

Где жаждет обрести покой душа моя,

В меня течет простор небесный, как струя,

И я к Тебе стремлюсь, но где, скажи, дорога?

 

Десницу протяни могучую, Господь,

Чтоб дух мой укрепить и немощную плоть!

Могу ли я прийти в Твои объятья, Боже?

 

Мне к сердцу Твоему возможно ли прильнуть

И голову свою Тебе склонить на грудь,

Где только праведным найти случалось ложе?

 

VII

 

 - Что ж, быть по-твоему, раз ты стоишь на том,

Пускай твоя душа неверие отринет,

И Церковью Моей в объятья будешь принят,.

Как золотистый шмель раскрывшимся цветком.

 

Ты боль свою излей в молении святом,

Раскаянье твое ушей Моих не минет,

Будь искренним со Мной, пускай тебя покинет

Гордыня и придет смиренье. А потом

 

Охотно трапезу Я разделю с тобою

И яствами тебя такими удостою,

Каких и ангелам отведать не дано.

 

Возрадуешься ты, испив Мое вино,

И, опьяненная его струей хмельною,

Проникнет кровь твоя в бессмертье, как зерно.

 

Но веру ты и впредь храни! Не оттого ли

Все существо Мое в тебе воплощено?

В Мой возвращайся дом, чтоб снова пить вино

И снова есть Мой хлеб, без коих жизнь не боле,

 

Чем даль пустынная, где глухо и темно,

Моих Отца и Мать моли в своей юдоли,

Смиренным агнцем стань, что сам по доброй воле

Безропотно готов отдать свое руно,

 

Стань чистым, как дитя в невинном одеянье,

Забудь свою любовь, свое существованье,

Будь на Меня похож, лишь о других скорбя,

 

Как был Я, твой Господь, во времена Пилата,

Иуды и Петра похожим на тебя,

Ведь Я же Сам страдал и умирал когда-то!

 

Мой сладостный обет исполнить Я готов,

Тебя вознагражу за подвиг твой упорный,

Прими Мои плоды, Мой дар душе покорной:

Мир, благо нищеты и чары вечеров,

 

Когда воспрявший дух стремится из оков

И тянется испить из чаши животворной,

И благовест плывет, малиновый и черный,

И в небесах луна скользит меж облаков,

 

И дух в Моей любви ждет приобщенья к тайнам,

Покоя ждет в моем сиянии бескрайном,

И жаждет услыхать хвалы начальный звук,

 

И вдохновенья ждет, и ждет на все ответа,

Слияния со Мной и яростного света

Твоих и, наконец, Моих блаженных мук.

 

VIII

Всевышний, что со мной?

         Сдержать я слез не в силах,

От счастья плачу я: Твои слова дарят

Смятенным чувствам рай и в то же время ад,

О боль! О благодать! - я разом ощутил их.

 

Я плачу и смеюсь. В моих струится жилах

Твой голос, как труба, и этот медный лад

Зовет в сражение, и ангелы летят,

Я вижу голубых, я вижу белокрылых!

 

О, как Ты милосерден! Ну кто я? Жалкий прах!

И стал избранником! Какой восторг и страх!

Как тяжко и легко! Я верю и не верю,

 

Что слышал голос Твой, и я молюсь в ответ.

Я столько получил, что не снести потерю,

Стремлюсь и трепещу...

 

IX

 

 - Иного, сын Мой, нет!

 

*  *  *

 

Наказанный за страсть к вещам

Теперь узрел иные цели,

Он стал мудрей и по ночам

Спокойно может спать в постели,

 

Всему решивший предпочесть

Того, Кто сотворил когда-то

Глаза и свет, порыв и честь

И все, что в нашем сердце свято,

 

Он, мудрый, может наблюдать

Событья жизни скоротечной,

И созерцать морскую гладь,

И ветру подпевать беспечно.

 

Он сквозь людской водоворот

Пройдет без трепета. Не так ли

Завзятый театрал идет,

На скверном отсидев спектакле?

 

И чтобы спуску не давать

Опустошающей гордыне,

Он повернет к былому, вспять,

Навстречу гибельной стремнине,

 

К зеленым травам у реки,

Где волны омывают берег,

Грустя о днях былой тоски,

О всех ошибках и потерях.

 

Он высь полюбит и луга,

Гармонию вселенской шири,

Простит злодея и врага,

Чтобы они почили в мире.

 

Он явится из наших дней,

Простой в своем добросердечье,

И трепетной душой своей

Поймет поступки человечьи.

 

Покинув мир житейских драм,

Презрев обычаи и моду,

Всем вашим смрадным городам

Он, мудрый, предпочтет природу.

 

*  *  *

С постели убогой

Следишь за звездой

В ночи ледяной,

А в сердце тревога,

И в мыслях разлад:

Мечтой ли свободной,

Тоской ли бесплодной

Твой разум объят,

Не знающий меры,

И сердце без веры!

 

Засох чернобыл,

Крапива завяла

За кручею вала,

Где рог протрубил,

Где ветер напевен,

Где синий Маас,

Где пил ты не раз

У стоек харчевен,

Где кубки звенят,

Где трубки дымят.

 

Холодная сказка:

"Снега, как во сне,

И в узком окне

Лишь снежная пляска!

О белая блажь

Полярных туманов,

Моих караванов

Извечный мираж!

О небо, как в сказке,

Над ширью Аляски!"

 

Здесь мрачный квартал,

Здесь глушь, и к тому же

Здесь небо от стужи

Как тусклый кристалл.

Здесь вереск ползучий,

Здесь пыль на пути,

Попробуй пройти -

Вздымается тучей…

Какой же тропой

Идешь, как слепой?

 

Вот черное зелье

И мертвый запой,

И в споре с собой

Стремленье - в веселье

Уйти от забот,

От совести скрыться,

Вот бездны граница

И гибельный взлет.

Ты, снов порожденье,

Страшись наважденья!

 

Чей зов за окном,

Манящий и лгущий?

"Гадюка из пущи

Со сплющенным лбом!"

Очнись, безрассудный,

Твой грех я приму.

Кому здесь, кому

Поступки подсудны?

"Исчадие зла!

Зачем приползла?"

 

Вот море! От скверны

В нем душу отмой,

В стихии родной,

Чьи недра безмерны,

Ты к ней припади,

Утешит пучина,

Качая, как сына,

Тебя на груди.

- Но море так вздорно, -

Ты скажешь, бесспорно.

 

Нескладно ты жил!

Ты тратил впустую

И душу живую,

И силы, и пыл!

Хоть кровь напитала

Цветок золотой,

В ней веры святой

Пока еще мало,

Но ты погоди,

Ведь все впереди!

 

Лишен ты опоры,

Безумье влечет,

Но душу спасет

Мессия, Который

Забыт был тобой,

В то время как мчалась

По венам усталость

Волной голубой

И рифы мечтаний

Грозили в тумане.

 

Спеши не спеши -

Исполнятся сроки.

Смятенье души

К чему? И упреки?

Ты волен во всем,

Но в дебрях желаний

Ты волею длани

Незримой ведом.

Знай: там, где отвага,

И шквалы во благо.

 

Обрушится рок

Всей мощью напасти,

В чьей гибельной пясти

Прекрасный цветок!

"Терновник колючий!"

Как лилия бел.

"В груди он засел".

О, запах могучий!

"Он сердце пронзил".

Как пахнет! Нет сил!

 

"Снедаем досадой,

Я гибну в огне,

Два сердца во мне…"

Но духом не падай.

"Мне крест мой нести".

Возвысься при этом

Над суетным светом.

"Но как обрести

Мне веру?" Лишь звери

Не мыслят о вере,

 

Не писан закон

Для плоти и крови.

"Я пойман на слове,

Попал я в полон,

В силки Люцифера,

Души не сберег

И отдал в залог.

О, где моя вера?

Она и во сне

Не грезится мне!

 

"Вновь голос манящий

Звучит в забытьи.

Ты вновь на пути,

Гадюка из чащи?

Ты жалишь опять!"

Ты бредишь. Во сне ты.

Ох эти поэты!

Что с этаких взять?

Опомнись! Утратил

Ты разум. Ты спятил.

 

Превыше всего

Тепло человечье,

Негромкие речи,

Добра торжество!

Простым, просветленным

Останься в тени,

Свой ум подчини

Словам немудреным

Наивной души,

Счастливой в тиши!

 

Будь кротостью славен,

Гордыню убей,

Стань Авелю равен

По сути своей,

Скитанья, блужданья

Свои заверши

В смиренье души,

В блаженном страданье,

Ищи высоты...

"Господь! Это Ты?"

 

*  *  *

 

Надежда светится соломинкам под стать.

Не сторонись осы, хмелеющей в полете.

В закут пробился луч, и пыль вся в позолоте.

Зачем ты у стола склонился? Время спать.

 

Несчастный, вот вода - студеный дар колодца.

Напейся. И усни. Ты видишь, я с тобой.

Я убаюкаю тебя. Усни и пой

Дремотно, как во сне младенческом поется.

 

Бьет полдень. Ты уснул. Как странно: в этот миг

Стук женских каблучков в сознании возник.

Он спит, сударыня, уйдите, Бога ради!

Бьет полдень. Я водой обрызгал твой закут.

Надежда светится - булыжник в темной пади.

Когда ж придет сентябрь и розы расцветут?

 

КАСПАР ХАУЗЕР ПОЕТ:

 

Пришел я робким сиротой

К вам, люди, в каменные стены.

Что я принес? Лишь взор смиренный

Да нрав беззлобный и простой.

 

Я муку в двадцать лет познал,

Был обуян любовной жаждой,

Тянулся к женщинам, но в каждой

Лишь отвращенье вызывал.

 

Без родины, без короля

И доблести не удостоен,

Мечтал я пасть в бою, как воин,

Меня не приняла земля.

 

Я опоздал прийти сюда.

Иль поспешил? И вот мне кара.

За душу бедного Каспара

Молитесь, люди, иногда!

 

*  *  *

 

Тону я во сне,

Как в черном провале,

Усните во мне,

Надежды, печали!

 

Окутала мгла

И память, и совесть:

Ни блага, ни зла…

О горькая повесть!

 

В зияющем рву

Столь зыбко качанье.

Как в зыбке плыву.

Молчанье, молчанье.

 

*  *  *

 

Над кровлей синеву простер

Простор небесный!

Над кровлей листву простер

Навес древесный,

 

Воскресный звон плывет в простор,

Он льется, длится.

С ветвей свою мольбу в простор

Возносит птица.

 

О Господи, какой покой,

Какой бездонный!

Доносит город в мой покой

Свой говор сонный.

 

 - Но что ты сделал? Что с тобой?

Ты с горя спятил?

Скажи, что сделал ты с собой?

Как жизнь растратил?

 

*  *  *

 

Не пойму, почему

Дух мой, словно во сне,

Беспокойно над морем парит,

припадая к волне.

 

Все, что дорого мне,

На крылах подниму,

В глубину окуну, чтобы в пене

 укрыть. Но к чему?

 

Дума реет, как тень альбатроса,

Пролетает над зыбью в печали,

Свод небесный ветра укачали,

То взовьется, то падает косо,

 

Дума реет, как тень альбатроса.

Пьет она допьяна

Солнце, волю, полет,

Подчиняясь чутью,

Над бескрайнею ширью плывет.

 

Над мерцанием вод

Распласталась она,

Легким ветром овеяна,

Теплой волной полусна.

 

Часто плачет в тоске и заботе

И страшит мореходов бедою,

Как ветрило, скользит над водою,

И ныряет, и снова в полете.

Снова плачет в тоске и заботе.

 

Не пойму, почему

Дух мой, словно во сне,

Беспокойно над морем парит, припадая к волне.

 

Все, что дорого мне,

На крылах подниму,

В глубину окуну, чтобы в пене укрыть. Но к чему?

 

*  *  *

 

Законы, запахи, цвета.

Слова - кудахчущая стая.

Пятой растоптана мечта.

 

И рвется плоть с креста, страдая.

Соблазн вокруг и суета,

И скалится толпа чужая.

 

Угрюмый облачный покров,

Цветы, в которых нет нектара,

Скользящий жест, хмельная чара

И трепет сладостный сосков,

 

И ночь, и нега, и альков.

Что значит миг такого дара?

Что значит наслажденье, кара?

Наш грех и ваш, святые, зов?

 

*  *  *

 

Рыдает рог за чащею лесной,

Его печаль, сиротская, глухая,

К пригорку припадает, замирая,

И только ветер вторит кочевой.

 

И в этом звуке рвется волчий вой

К лучам заката у земного края,

Предсмертной дрожью сердце пробирая,

Пронзая душу горькою тоской.

 

И вот на рану алую заката

Ложатся хлопья снега, словно вата,

И эта боль не так уж тяжела.

 

И воздух, словно вздох поры осенней,

Так тих и нежен в сумеречной тени,

Где сонная окрестность залегла.

 

*  *  *

 

Сколько болей и несчастий в этом теле!

Докучают мне, ведут со мной игру.

От кошмаров изнываешь, как в жару,

А проснешься - в жесткой маешься постели.

 

После краткой лихорадки еле-еле

Отойдешь, исходишь потом поутру,

Мелкой дрожью бьет, как птицу на ветру!

А в дороге ноют ноги - онемели!

 

Плоть - увы! - сосуд непрочный, бренный прах!

Стонут ребра от побоев постоянно,

А кровавые уста - сплошная рана!

 

А глаза! Мерцают в них тоска и страх

Перед мукой у последнего предела…

Тело бедное! Наказанное тело!

 

*  *  *

 

Студеный ветер гнет кусты,

Зеленые до черноты,

И снег на солнечном пригорке

В заледенелой ломкой корке.

Острее запахи лесов,

На горизонте слышен зов,

И сельских колоколен шпили

Сиянье к тучам устремили.

Шагать отрадно по земле

Навстречу этой легкой мгле,

Летящей с ветром над полями.

Пылай во мне, как прежде, пламя!

Гудят подошвы, дрожь берет.

Вставай, душа моя! Вперед!

Весна пока еще сурова,

Но снизойдет она, и снова

Повеет ласкою тепла,

И мы поймем, зима прошла,

И за добро восславим Бога…

Ведет к надежде нас дорога.

 

*  *  *

 

Порывы добрые, так вот вы где, бедняги!

Надежда и печаль о невозвратном благе,

Суровый ход ума и сердца взлет живой,

Тревога смутная и сладостный покой.

Вас всех не перечесть, души моей порывы,

Вы быстры и смелы, ленивы и пугливы,

И сбивчивы во сне, и мешкотны подчас,

Бескрайний свет луны страшит ночами вас,

 

Мелькающей чредой вы движетесь бессонно.

"Так овцы робкие выходят из загона:

Одна, две, три...… Идут. Склонили низко лбы,

 

Потупили глаза, покорные рабы,

Бредут за вожаком. Он стал - недвижно стадо.

Стоят, не ведая, зачем все это надо,

Лишь головы кладут передним на хребет".

Овечки милые, не я ваш пастырь, нет!

Он знает все и вся, хозяин ваш законный,

На вагон гонит вас и ставит вас в загоны,

Он в срок назначенный отпустит вас в поля.

Ступайте же за ним. Он ваш пастух. А я,

Его велениям послушный, встану рядом,

Овчаркой преданной пойду за вашим стадом.

 

*  *  *

 

Здесь ряды живых оград

Как барашки в океане,

Эти волны в мглистой рани

Запах ягоды хранят.

 

Реют в мареве зеленом

Дерева и ветряки,

И резвятся стригунки,

Скачут взапуски по склонам.

Этой дымкою сквозной

Ширь воскресная объята,

Нежно светятся ягнята

Тонкорунной белизной.

 

Вознесясь волной отвесной,

Рушатся колокола,

Песня меди поплыла

В млечной выси поднебесной.

Стикни, 1875

 

*  *  *

 

Род людской, несметный, многоликий,

Прошлое хранит из рода в род.

Все идет на славу, и растет

Град неколебимый и великий!

 

В нем жива история сама.

Человек один - еще не эра.

Тяжкою завесой атмосфера

Нависает, и повсюду тьма.

 

О, цивилизованное стадо!

Как святыню чтит оно закон!

Пажить Божья вспахана как надо,

Жнец на этой ниве только Он.

Лондон, 1875 - 1877

 

*  *  *

 

Прекраснее море,

Чем своды собора,

Баюкают в горе

Объятья простора,

Где в дали лучистой

Молитва Пречистой.

 

Страшны и добры

Дары глубины:

Покой до поры

И ярость волны,

Чей гнев, хоть велик,

Смягчается вмиг.

 

В пучине волнений

Немало терпенья,

В рокочущей пене

Нам слышится пенье:

"Измучась в юдоли,

Усните без боли!"

Как светится даль,

И цвет ее ал,

То сер, словно сталь,

То зеленью стал…

Краска без прикрас!

Прекраснее нас!

 

Борнмут, 1877

 

*  *  *

 

Вот "великий ваш град"! Груды белых камней.

Город, отданный солнцу, лучам исступленным.

Все грехи расползлись по дворцам и притонам

В раскаленной пустыне из белых камней.

 

Среди гула и смрада скитается сердце

Здесь, где вечная пыль и песок на зубах,

Преступленья повсюду таятся и страх

В одиночестве этом, где мается сердце.

Скит найдет здесь мудрец, как в безлюдной глуши,

Среди этой печали парящей и скуки,

Он суровою святость найдет в этой муке,

В горьком стоне своей рассеченной души.

Париж, 1877

 

*  *  *

 

По кругу! Быстрей, деревянные кони!

По кругу, быстрей и быстрей друг за другом,

Без отдыха круг пролетая за кругом

Под звуки трубы в бесконечной погоне!

 

Малыш раскраснелся, мамаша бледна,

Девица вся в розовом, в черном юнец,

Кто весел, а кто измотался вконец,

Медяк - этой шумной забаве цена.

 

Отрада сердец, деревянные кони,

По кругу, быстрей - под прищуренным взглядом

Плута продувного, стоящего рядом,

Летите под звуки рожков и гармони.

 

Как странно, что пьяны и вы без вина,

Что кругом дурацкий плывет балаган:

Блаженство в крови, а в сознанье дурман,

Душа вместе с этой толпою пьяна.

 

По кругу! Ведут вас смычки и трещотки,

Гобои, тромбоны - раскат за раскатом.

Вы ласковы, кони, подобно ягнятам,

Подобно народу восставшему, кротки.

 

А ветер трехцветное знамя взметнул,

Качнул парусину, стекло и металл,

Штанины надул и подолы задрал,

И гром прокатился повсюду, и гул.

 

По кругу, лошадки, вперед неизменно!

Без отдыха тур совершайте за туром!

Вы мчитесь стремительным плавным аллюром,

Не требуя шпор, не надеясь на сено.

 

Быстрей, мои кони, утеха души!

Ждет всадников ужин и мирный досуг,

Спускается сумрак и манит пьянчуг

У стойки последние тратить гроши.

 

Под небом, как бархатный плащ златотканый,

Под звездными блестками мчитесь бессонно

По кругу под медь погребального звона,

По кругу, быстрей, под раскат барабанный!

 

*  *  *

 

В любой любви есть капля яда,

Любовь прошла - в душе досада,

И горечь сердце обожгла.

Взять, например, любовь сыновью,

Супружескую или вдовью,

И вместе с братскою любовью

Любовь к отчизне и сословью -

Любая жалит, как пчела.

Отца и матери не станет,

Изменит брат, жена обманет,

Забудет сын. А твой народ

Живет в раздорах, правит казни,

Его грехи все безобразней,

Враг сеет козни без боязни,

Погрязла плоть твоя в соблазне,

Душа в безумных снах плывет.

Сказал Господь: люби собратьев!

Свои иллюзии утратив,

Из них капеллу учреди,

Как пастырь, ты свои химеры

Веди как трагик в час премьеры,

Как жрец - ревнитель древней веры,

Как предок в глубине пещеры, -

Пусть реет сердце впереди.

 

Веди свой хор по всем регистрам

То в темпе медленном, то в быстром,

Чтоб громок был напев и тих,

Чтоб в звуках твоего хорала

Твое страданье замирало,

Чтобы надежда оживала,

Чтобы душа свободной стала

Во имя смертных мук Моих!

 

*  *  *

 

Согласно мнению Терезии Святой

Корона нищеты превыше всех регалий.

Не углубляется наставница в детали,

И речь ее, подчас, нам кажется скупой,

 

Однако суть ясна, ее поймет любой,

Недаром нищету святые восхваляли:

Свободен выбор твой, все толком взвесь вначале

И отправляйся в путь, ведомый нищетой.

 

Кто может помешать? Желаний нет в помине,

В число избранников ты сам войдешь отныне,

Всесильный властелин, всесильный раб мечты,

 

Великий в щедрости, презревший все земное,

Как неусыпный страж хранишь совсем иное!

Свободный! Подданный царицы - нищеты!

 

*  *  *

Парижанин, собрат мой, на зрелища падкий,

На пригорок взойдем, чтобы в миг этот краткий

Встретить солнце. Языческий трепет проймет!

Не встречал ты в театре подобных красот.

Здесь колышутся ветви, и дымка, и тени.

И прохладно. Пойдем же. Весь мир, как на сцене,

Так все видно, как будто мы в лучшей из лож,

Декорации красочнее не найдешь:

Высоченный собор, каланча еще выше,

Под зеленой листвой черепичные крыши,

Мишура украшений, узоры оград,

Колокольни и башни. Над ними парят

Облака золотые - темнее к закату,

Все богатства на эту положены вату.

 

Драгоценный ларец! Все за это отдашь!
Долог путь, но в награду подобный пейзаж!..

Вниз пойдем, если ноги твои не устали.

Отдых нужен глазам, ты ведь видел едва ли

Столько разом. Монмартр? - это, брат, пустяки:

Зелень чахлая да в лишаях чердаки.

(А фабричный удушливый дым! А отбросы!)

Двинем дальше тропинкой, где травы и росы,

В городок над речною спокойной водой,

Весь в тени тополей, от лучей золотой.

Проходи! В переулок ведут нас ворота.

Здесь местечко что надо! Покой и дремота,

Белизна невысоких старинных домов,

Над покатыми кровлями лиственный кров,

А извилистый путь этой улочки сонной,

Как ручей, протекающий в чаще зеленой,

Окаймленный тенями, лучам вопреки,

Вдалеке от извечной столичной тоски.

Здесь лукавы прохожих беспечные лица,

Как пленительно их просторечье струится!..

Все пьянит - щебет ласточек, воздух, трава,

Здесь былое свои защищает права

Черепицей, железом решеток балконных,

Эти двери на страже устоев исконных,

Охраняют засовами честь и семью…

Все спокойно живет, смерть встречает свою.

А театр? Здесь к нему интерес незаметен.

Не нужны и газеты - разносчицы сплетен.

К благородной любви здесь душа не глуха,

Волокитство здесь высшая степень греха.

Что же здесь от Парижа? - вчерашние моды?

От прогресса - его перезрелые всходы?

Мы же тотчас их рвем, чтоб неспелыми есть.

Наконец, здесь покой и достоинство есть,

Здравый смысл, сохранение давних традиций,

Здесь досуг уважают, умеют трудиться,

А далекой дороги страшатся всегда.

Видишь сам, что в провинции жизнь хоть куда.

Что жалеть о чудовищной дряхлой громаде,

О ее лихорадочном пульсе и смраде!

Аррас, 1877

 

*  *  *

Это праздник хлебов, праздник

         царственных нив!

Здесь я снова и чувствую радость возврата!

Затопил и людей и природу разлив

Столь слепящих лучей, что и тень розовата.

 

Свищут косы, и рушится злаков стена,

Отражается луч на сверкающей стали.

Вся равнина страдою заполонена,

Лик ее то смеется, то меркнет в печали.

 

Все в движении, все устремилось вперед

Под лучами: они-то и создали зерна,

И наполнили соком и сладостью плод,

И еще продолжают работать упорно.

 

Дай же, старое солнце, нам хлеба сполна,

Дай нам пищи земной и налей нам по праву

Крепкой влаги священной, хмельного вина!

Виноградарь и жнец! Урожай ваш на славу!

 

Ибо хлеб и вино нам дарует Господь,

Делит с нами труды, делит радости наши,

Земледелец - он кровь нам дарует и плоть

Для еды и питья, для причастья и чаши!

Фанпу, 1877

 

ПЬЕРО

 

            Леону Валаду

Нет, он уже не тот мечтавший под луной

Насмешник озорной, как бабушки певали;

Угас он, как свеча, и к нам из дальней дали

Приходит призраком, светясь во тьме ночной.

 

И леденящий луч окрасил белизной

Широкий балахон, летящий в резком шквале,

Подобно савану; зияет рот в оскале,

Вопя, как будто червь снедает гробовой.

 

Как птиц ночных крыла, шумящие во мраке,

Трепещут рукава и подают нам знаки,

Но кто их разберет? Кто примет их всерьез?

 

От рампы фосфорной и пудры стали резче

Провалы черных глаз, весь этот лик

             зловещий

Еще бескровней стал и заострился нос.

 

КАЛЕЙДОСКОП

 

     Жермену Нуво

Эта улица, город - как в призрачном сне,

Это будет, а может быть, все это было:

В смутный миг все так явственно вдруг

           проступило -

Это солнце в туманной всплыло пелене.

 

Это голос в лесу, это крик в океане.

Это будет - причину нелепо искать,

Пробужденье, рожденье опять и опять.

Все как было, и только отчетливей грани:

 

Эта улица, город - из давней мечты,

Где шарманщики мелют мелодии танцев,

Где пиликают скрипки в руках оборванцев,

Где на стойках пивнушек мурлычут коты.

 

Это будет, как смерть, неизбежно: и снова

Будут щеки в потеках от сладостных слез,

Будет хохот рыдающий, грохот колес,

К новой смерти призывы, где каждое слово

 

Так старо и мертво, как засохший цветок.

Будет праздничный гомон народных гуляний,

Вдовы, медные трубы, крестьянки, крестьяне,

Толчея, городской разноликий поток,

 

Шлюхи, следом юнцы, в пух и прах разодеты,

И плешивые старцы, и всяческий сброд.

Будут плыть над землею пары нечистот,

И взмывать карнавальные будут ракеты.

 

Это будет как только что прерванный сон,

И опять сновиденья, виденья, миражи,

Декорация та же, феерия та же,

Лето, зелень и роя пчелиного звон.

 

СБОР ВИНОГРАДА

 

     Жоржу Раллю

 

Тогда как что-то в голове поет,

Исчезла память, нет ее в помине,

Прислушайся, в нас кровь запела ныне…

О, музыки далекой легкий взлет!

 

Прислушайтесь, в нас плачет кровь хмельная,

Когда душа уходит за предел,

А голос тот, что несказанно пел,

Вот-вот замрет, в пространство улетая.

 

Ты брат по крови розовым кистям,

Брат по вину набухшим черным жилам.

Вино и кровь! Вот путь наш к небесам!

 

Рыдайте! Пойте! С безотчетным пылом

Гоните память и до темноты

Пьяните наши бедные хребты.

 

ПОСЛЕДНЕЕ ИЗЫСКАННОЕ

ПРАЗДНЕСТВО

 

Настало время расставаться нам,

О господа любезные и дамы.

Вкусили всяческих услад сполна мы,

Пожалуй, хватит нам эпиталам.

 

Ни драм, ни сожалений, ни печали,

Одно лишь нас тревожит: каково

Признать свое с баранами родство,

Которых виршеплеты увенчали.

 

Смешно мы выглядели под конец,

В печали показной хватили лишку.

Нам бог любви дарует передышку.

Он прав, а ведь совсем еще юнец.

Вновь говорю, что нам расстаться вскоре,

Что наши души, блеять перестав,

Отныне требуют особых прав,

Хотят отплыть к Содому и Гоморре.

 

САМООПРАВДАНИЕ

 

Я странной личностью слыву среди людей:

Для некоторых я - отъявленный злодей,

Другие говорят, что я - кретин убогий,

А кое-кто меня возводит в полубоги

 

Или в апостолы. За что такое мне!

О Господи, за что? Приличен я вполне,

Хотя мне выдержки подчас недоставало.

 

Познал я радости, но и страдал немало.

Несчастья, всякий раз вы для меня горьки,

Хотел я мирно жить, порывам вопреки,

 

Разумно жить хотел, не преступать приличий,

Как учат мудрые и как велит обычай

Отцов и пращуров. Короче, я скорбел,

Страдая от своих от недостойных дел,

 

Я кровью исходил, униженный, похожий

На жалкого раба. Всегда по воле Божьей

Раскаивался я, и душу совесть жгла.

За все недавние и давние дела,

За прихоти свои я расплатился разом.

 

Отныне я живу с оглядкою на разум,

Который я обрел с приходом зрелых лет

Как плод всех радостей, всех горестей, всех бед.

Вот почему слыву безумцем в мире этом,

Хоть я совсем иной, иной по всем приметам.

Нелеп я? Может быть. За это кто винит?

 

Да, мне не нужен грим, не нужен реквизит,

Мой жест, исполненный веселья и печали,

Всегда был искренним, хотя вы замечали,

Что он медлителен и холоден подчас.

 

Таков, приятели, мой образ без прикрас,

Таков природный нрав. Вы думаете, глыба?

Ничуть. Вполне простой. Не весь, конечно, ибо

Бывает путаным. Вам кажется, он прям?

О нет. Я человек и не сродни зверям,

Бесхитростным, прямым медведям дикой пущи.

 

Я сердцем не хитрю, лукав язык мой лгущий.

Я лгал, конечно, лгал… но часто лгать не мог.

Есть у меня грехи, не спорю, видит Бог!

Пороки тоже есть, о горькая досада!

Друзья, но на войне как на войне, и надо

Мне многое простить, и надо горячо

Любить. Я жду любви. Хочу сказать еще:

 

Меня благословил Господь наш Вседержитель,

Я снова заслужил блаженную обитель,

В слезах раскаянья я искупил свой грех,

Я много лучше стал. Я, право, лучше тех,

Кто слабости мои столь строго судит ныне.

 

О Господи, спаси безумца от гордыни!

 

Александр Ревич

 

ПОСВЕЩАЕТСЯ ВЕРЛЕНУ

 

ГОРОД ВЕРЛЕНА

           Dans une rue au coeur d ^,une ville de reve…

                  Paul Verlaine. Kaleidoscope[5]

 

Спасибо, что память нетленна,

хотя и не держит обид,

спасибо, что город Верлена

в сиреневой дымке рябит,

 

рябит и колышется, старый,

надежный, как все, что старо,

и заново пишет бульвары

прилежной рукой Писсарро.

 

Спасибо, ах, Господи Боже, -

и снова знакомый квартал,

случайный пришелец, похоже,

ты здесь до рожденья бывал,

 

сидел за столом под маркизой,

прихлебывал аперитив

и видел, как в сутеми сизой,

глаза в никуда обратив,

 

в промятом цилиндре, куда-то

ступал, не сгибая колен,

старик с головою Сократа,

нетрезвый блаженный Верлен,

 

и скрылся на том перекрестке

за краем кирпичной стены,

оставив фонарные блестки,

дожди, подворотни и сны.

 

ПАРИЖ В ОКТЯБРЕ

   Il pleure dans mon coeur

   Comme il pleut sur la ville.

     Paul Verlaine[6]

 

От площади Etoile

пешком до Rivoli[7]

не бог весть что за даль,

за полчаса прошли.

 

Шел теплый дождь грибной,

и золотой туман

дрожащей пеленой

к продрогшим льнул домам.

 

И под дождем Париж,

как марево, вставал:

то крыши из-за крыш,

то за торцом портал.

 

Над башней кружевной,

летящей в небеса,

все то же дождь грибной

и света полоса,

и вьются надо мной

столетий голоса.

 

И что-то говорят

в туманном далеке,

дождинками горят,

мерцают на реке.

 

Здесь над чужой рекой

ни горя, ни забот,

лишь осень да покой,

но за сердце берет.

 

 

ПАРИЖ. МАРК ШАГАЛ

 

Над Эйфелевой башней облака,

прозрачные, как переплеты башни,

в гранитных берегах течет река,

и тут же, как из пропасти вчерашней,

на набережной, там, где берега

протяжный ряд фасадов подпирали,

растут домишки, ветхих крыш стога,

как будто смерч принес их на спирали

из юношеской витебской поры.

и отраженные рекой дворы

на этих берегах навечно встали,

и, заслоняя башню и Париж,

столпотворенье площадей и крыш,

большой петух из невозвратной дали

провинциальную тревожит тишь.

 

ПАРИЖ. ПЛОЩАДЬ ОПЕРЫ

 

Налево лежит и направо бульвар Капуцинок,

застыл посредине узорный портал Опера.

Простите меня: я не сверхчеловек и не инок,

лишь Божье творенье, мне по сердцу эта игра.

 

Конечно, не хватит валюты сходить на премьеру,

но сцена просторней простерлась теперь впереди

без всяких там "фигаро-фигаро" - скажем к примеру -

вся площадь гудит, отдается в груди.

 

Я видел развалины, видел горящие зданья,

казалось бы, что вам Гекуба и этот квартал,

но все в нашем мире душе назначает свиданье,

и кажется, ты эту площадь с рожденья искал.

 

И листья бульвара, и лица, которые вижу,

меня провожают, и я здесь уже не один.

Я выжил затем, чтоб однажды пройти по Парижу,

на миг отразиться в реке и в глубинах витрин.

 

ОБЛАКА

 

В распахнутом окне моем

затмили ветви окоем,

полнеба, полземли закрыли,

но вплыло с синевой в окно

кудели светлой волокно,

подобье ангельских воскрылий.

 

Так возникают облака,

плывущие издалека,

на солнце золотясь сквозь хвою,

сквозь листья, - к далям голубым

плывущий пар, лучистый дым,

формотворение живое.

 

Все дальше, выше, все вольней,

то парус, то волнистый змей,

всегда как сон, всегда впервые,

в просторах неба без границ

осенними путями птиц

плывут небесные, земные.

 

*  *  *

   Car mon reve impossible a pris corps…

     Paul Verlaine. Nevermore[8]

 

В сон врывается листва,

море лиственного леса,

кров древес, ветвей завеса,

древний облик естества.

 

В сон врывается, как звон,

осеняя, укрывая,

эта песня ветровая,

эти зовы шатких крон.

 

И несут дорогой сна

в глубь зеленого чертога,

где кончается тревога,

где сквозит голубизна.

 

Этот сон как жизнь твоя,

где под ветром все в движенье,

где повтор и продолженье

колыбели бытия.

Опубликовано в журнале «АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ», 2000, № 8, с. 77-102.