Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
СТРАНИЦЫ САЙТА ПОЭТА ВЛАДИМИРА МОЩЕНКО
Вадим Перельмутер, Сергей Воронков и Владимир Мощенко в гостях у разработчика сайта. ПЕРЕД ВЫХОДОМ В СВЕТ Владимир Мощенко закончил работу над книгой "Беженец, или Выигрыши и проигрыши Сало Флора". Повесть о гениальном гроссмейстере, чья жизнь полна не только радостью побед, но и подлинного драматизма, предполагается выпустить в свет в издательствах "ЗебраЕ", а также "Рипол Классик" (с фотографиями и партиями, многие из которых не публиковались в советское время). Кроме того, запланирован перевод на чешский язык. На этом сайте помещена одна из глав книги.
ФОЛКСТОН ДАРИТ ВЕРУ
1
И вот однажды ему, знающему тонкости "Сицилинской защиты", "Защиты Нимцовича", "Защиты Каро-Канн" и всех других, всё-таки пришлось почувствовать прелесть беззащитности. Он встретил свою первую любовь. Звали её Вера. Она сама подошла к Флору. Она и понятия не имела, что в те "баснословные года" Сало не был святошей, а проходил по разряду ветренников. Что уж греха таить. Не Дон-Жуан, но всё-таки… О своём друге Андоре (Андрэ, Андрюше) он когда-нибудь ностальгически напишет: "В молодые годы гроссмейстер Лилиенталь был международным сердцеедом. Но окончательно он оставил сердце в Москве - в сильной конкуренции победила москвичка! После турнира Андрэ отправил домой телеграмму: "Не вернусь, люблю другую. Андрэ". Свою жену, Евгению Михайловну, ставшую колоритной фигурой в зрительном зале московских шахматных соревнований, он называл Женна. В переводе на русский язык, должно быть, Женя. Лилиенталь провёл "рокировку" из Будапешта в Москву. Много позже при встрече Янош Кадар, первый секретарь ЦК Венгерской социалистической рабочей партии, сказал гроссмейстеру: "Это был ваш лучший ход в жизни"". Фолкстоном (или Судьбой!) Флору тоже был предоставлен шанс сделать самый лучший ход в жизни…
(Посмотрите нашу шахматную литературу, говорил Сало Михайлович, - вы нигде не найдёте большинства моих партий, сыгранных до войны на десятках турниров; смею заверить вас, что среди них отыщется кое-что достойное внимания; бывая за границей, я иногда находил случайно в каких-нибудь редакциях или библиотеках запечатлённые нотацией "следы моего пребывания" в Кралике, Свиноуйсце, Билине, Цвикау, Липтовски-Свата-Яне, Брно, Гамбурге, Гётеборге; сразу по диаграммам узнавал свой "почерк", перечитывал комментарии - и мои, и чужие; бумага этих изданий, шрифт, вёрстка, иллюстрации, реклама - на всём этом лежала печать своего времени; по правде сказать, чувствую досаду, что не могу собрать вместе все мои партии, все до единой, откладываю это дело "на потом"; так, наверно, и поэт печалится, если ему не удаётся отыскать все свои стихи, опубликованные и в рукописи, даже черновики, наброски; меня часто преследует это чувство, чувство досады, хуже - утраты; но это ничто по сравнению с самой большой моей потерей - я говорю о письмах Веры; она писала их не так уж и долго - год-полтора, зато чуть ли не каждый день, иногда по два-три в день, писала по-чешски и по-английски, и я замечал, что она всё глубже и глубже познаёт язык Шекспира, которого знала наизусть - особенно "Венецианского купца": "все ваши мысли - там, на океане, где ваши величавые суда, как важные купцы, вельможи моря, проносятся на крыльях из холста, всеобщее вниманье привлекая, едва глядя на мелкий люд торговый, почтительно приветствующий их…"; я просто не понимал, как добывала она столь романтические восторги в своём Фолкстоне, маленьком коммерческом городке, состоявшем сплошь из гостиниц, пансионатов, торговых домов и домов престарелых; то вдруг она затевала рассказ о "Мраморе Кастора" - античных скульптурах, воровато вывезенных из Турции на борту корабля, затонувшего в водах Ла-Манша, совсем неподалёку от фолкстонского порта; то переходила к впечатлениям о поездке их группы в Лондон - о, Парламент, "Альберт-Холл", Конвент-Гарден, Тауэр, Гринвич - и, видимо, чьё-то изречение: "Если вы устали от Лондона, значит, вы устали жить"; то вдруг воспевала небывалый шторм, который три дня бушевал на море, отчего в классе тряслись стёкла в окнах; то живописала хозяев квартиры, где хозяйка требовала одного - при входе тщательно вытирать туфли о половичок, где жила Вера в одной комнате с подругой: "Мы завтракаем и ужинаем в этой семье - так уж тут заведено, а в дни занятий нам дают обед, упакованный с большим искусством"; и в каждом письме - забота обо мне, о том, чтобы я не питался всухомятку, больше ел фруктов и овощей и не налегал на торты, укутывался в шарф, когда холодно и дуют ветры; она знала, в какую страну я поеду, в каких городах остановлюсь, сообщала о музеях, театрах, филармониях, которые я обязан посетить, а затем - сразу, по горячим следам - поделиться с нею своими чувствами; да, может, может быть, мои партии в конце концов я разыщу, но Верины письма, которые я хранил в Праге, пропали навсегда…)
Сало Флор 2
Она сказала: - Добрый вечер. Он приподнял шляпу, худенький, элегантный, лучистоглазый, и поклонился: - Добрый вечер. - Я заходила в зал - туда, где проходит Олимпиада, - сказала она. - Наблюдала, как вы играете. - И сочувственно вздохнула: - Проиграли? - Проиграл. Бывает и такое. Это ведь не зазорно, правда? Завтра выиграю А вы что, шахматистка? - Конечно, нет. Так, передвигаю фигуры. Знаю, что конь ходит буквой "Г", а офицеры передвигаются по белым и по чёрным диагонолям, - на этом и кончаются мои познания. В Фолкстоне я изучаю английский. Со мной немало наших землячек. У нас, в Чехословакии, всюду объявления - чтобы ехали сюда: "нигде не изучишь язык лучше, чем в этом городе". Традиция . А в зал заглянула, чтобы посмотреть, какое положение у нашей команды. В общем, "поболела". И за вас - тоже. - Вы чешка? - Ну, догадаться об этом нетрудно. Она засмеялась. Сало тоже засмеялся. Ему нравилась девушка. Даже очень, очень нравилась. Таких ему прежде встречать не доводилось. - Давайте зайдём в кафе, - предложила она. - Прохладно стало, дождиком пахнет. А в кафе - уютный камин. Там вообще уютно. Вы пробовали хэмпширский пудинг и лондонские хрустящие шоколадные пирожные? - Нет, не пробовал! - Сало искренне обрадовался. - И с удовольствием принимаю ваше приглашение. Я, если признаться, - лакомка. Это как раз для меня. - Ну, тогда идёмте. Тут, за углом. Они уселись за столик, и перед ними зажгли две свечи. - Что это за книга у вас? - спросил Флор, когда им подали чай и сладости. - Это? Это Герберт Уэллс. Пытаюсь читать на английском. Видите - закладка? Как будто я догадывалась о нашей сегодняшней встрече. Хотите убедиться? Несколько строк прочитать? - Пожалуйста! - Ну, тогда слушайте: "Он рассматривал её, глядя поверх чашки с чаем. Вот она перед ним, не во сне, а наяву. Это ли не чудо!.." - Вы надо мной посмеиваетесь? - воскликнул смущённый Флор. - На ходу, что ли, сочиняете? - Сочиняю?! Посмеиваюсь?! Да Бог с вами. Убедитесь сами, что вам стоит! Он взял книгу у неё из рук, пожал плечами. - Точно. Так и сказано. А вот что дальше: "Он отметил уже не в первый раз, как легко и свободно ложатся её тёмные волосы, отброшенные с красиво очерченного лба назад, на уши, как хороши белые руки, схваченные у запястий простыми белыми манжетами. - Они опять захохотали (надо же, надо же), и он продолжил: - Немного погодя она вдруг посмотрела на него и улыбнулась легко, спокойно, дружески. "Вы ведь тоже пойдёте, правда? - спросила она и пояснила: - На концерт". - "Если ещё буду в Фолкстоне, пойду, - ответил Киппс, деликатно откашлявшись, - от волнения он даже охрип. - Я не больно разбираюсь в музыке…"" - Флор тоже перевёл дыхание. - Это про меня. И я ведь не больно в музыке разбираюсь. Слон на ухо наступил. Дворжака от Сметаны не отличу . - Очень жаль, - откликнулась Вера. - Будем в Праге - я вас вытащу в оперный театр. Вы там были? Нет?! Кошмар! Но почему? Это один из самых красивых театров в Европе! Потрясающее неорокко, золото, бархат, необыкновенные люстры… Мы пойдём туда на "Русалку" Дворжака. Вам понравится - ручаюсь. И ещё мы с вами послушаем его Девятую симфонию, "Славянские танцы" и "Библейские песни". Это… это… - Это уж как выйдет, - деликатно прервал поток её красноречия Флор. И, чтобы перейти к другой теме, спросил: - Ты уже давно в Фолкстоне? - Месяца три. А ты здесь сколько пробудешь? Как пишут романисты, они незаметно перешли на "ты". На следующий день они опять гуляли по городу. - Ты, оказывается, здорово знаешь английский, - сказала она. - Ну, не совсем здорово. Главное - писать по-английски научился. Заметки, статьи, что придётся. Партии для лондонских, нью-йорских изданий комментирую, информацию кое-какую даю. А ты про Рихарда Рети слыхала? - Это тот, что в сорок лет умер в Праге от детской болезни - скарлатины? - Да. Вот он знал несколько языков, но не владел ни чешским, ни словацким, хотя был чехословацким гражданином. - Правда? Почему?! - Своё детство и юность он провёл в Вене. Потому и пришлось ему навёрстывать упущенное, но… не успел. Он был приятелем моего старшего приятеля - Макса Эйве. А вообще-то все гроссмейстеры - полиглоты. Ведь у них так: с турнира - на турнир, из одной страны - в другую.
(Спустя годы он напишет об одном гроссмейстере: "Кем можно считать тогда шахматного профессионала? Вечным странником. Хлеб - это хорошо. Но человеку хочется хлеба с маслом. И <�он > начинает путешестововать с одного турнира на другой. Какие были призы? Не спрашивайте! Не то что сегодня. Кроме того, приз ещё надо выиграть, а <�…> это не всегда удавалось".)
- Ты совсем молод - чуть больше двадцати, а уже среди самых сильных… И человек ты известный. - Да что ты, Вера, мне ещё расти и расти.
3
Он ничуть не кривил душой. И он вспомнил вслух о том, кем восторгался, и поведал ей о НЁМ - Мыслителе с сигарой в зубах, Искателе Новых Идей, Художнике, который прежде всего добывал красоту, а затем уже - очки, которому аплодировали не только за победы, но и за способ, каким он добивался их. - А на этом турнире ты победишь? - Но это же не турнир. Ты ведь знаешь: это Олимпиада. Главное - команда, а не ты сам по себе. - И спросил: - Тебе тут не бывает страшно? Одна в восемнадцать лет! - Ну что ты, как поётся в детской песенке: "Нет, не страшно в графстве Кент! В графстве Кент - кругом веселье!" Родители обо мне позаботились. Я им благодарна. Это всё называется "Сады Англии". Гляди: отели на вершинах утёсов! А какие замки, какие парки, какой скалистый берег! Нужно перо Артура Конан Дойла, чтобы достойно описать графство Кент - холмы, дубовые рощи, болота Ромни, друидические памятники. А тебе известно, что на этих самых берегах высаживался Цезарь? Одна из дорог, по которой он проезжал, сохранилась до сих пор. - Я смотрю, ты времени зря здесь не теряла!
Их чешская речь была ничуть не чужда духу романтики, носившей имя короля Эдварда, который, как знал весь мир, отказался от трона ради Уоллис Симпсон. Love Story Эдварда и Уоллис произвела на всех огромнейшее впечатление! Эта история заполонила первые страницы газет и журналов. - Ты такая юная, - сказал Сало, - и такая взрослая. Ты мудрее меня. Честное слово! И действительно, Вера во всём оказалась вровень Флору, а кое в чём по-житейски превосходила его.. - Взрослой я не сразу стала, меня звали малышкой, - призналась она, - и в детстве я этим пользовалась… А где прошло твоё детство? Расскажешь? Сало ответил ей не сразу. Он помрачнел. Погромы. Дороги Галиции. Огонь. Смерть. Всё разом навалилось на него… - В другой раз расскажу. Идёт? Она мгновенно почувствовала, что растревожила незаживающую его рану, что-то неладное почуяла. И поцеловала его в щёку. Вот так оно всё и произошло. Вера привязалась к нему, сумела разглядеть в нём самое потаённое - то, что могут увидеть глаза юности, если в них - первая любовь. Она позвала его на экскурсию в кафедральный город - Кантерберри. - Это всего в тридцати минутах езды отсюда, ты успеешь подготовиться к следующему туру. Разработаешь какой-нибудь дебют. - Ты слишком многого хочешь от меня, Вера, - сказал он нарочито сурово. - На разработку дебюта уходит порой не один год. Олимпиада шла к концу. Впереди - Москва, Ленинград, Гастингс, Будапешт, Цюрих, Либерде, Розас, Барселона… От него ждали побед. Надеялись на него. Он должен быть в форме, чтобы оправдать эти ожидания. Он должен быть сильным, и он не имеет права тратить свои силы на ерунду. И его озарило: такая женщина, как Вера, никогда не подведёт его, она будет его опорой. Они двигались вместе с потоком шумных туристов, нахлынувших в живописный Кантерберри и остановились у роскошной гробницы Чёрного Принца, павшего в столетней войне с Францией. Сало, неожиданно погрустневший и поникший, будто им предстояло расстаться навсегда, любовался Верой, её иссиня-чёрными волосами, исходившим от неё обаянием молодости. Забыв о том, где они находятся, он спросил: - Ты из тех самых Мейснеровых? - Ну да, из них, - не вникая в суть этих слов, ответила она. - Значит, ты самая богатая женщина в Бенешове? - Да, наша семья и вправду богатая.. Раньше я об этом просто не думала, да и не была в этом уверена, а теперь, когда появился ты, я действительно стала самой богатой! Он чуть было не спросил: "А что, если в моих турнирных клеточках будет много нулей и мало единичек?", но заранее знал, что с легкомыслием юности она мгновенно скажет: "Нет, нет, такого не произойдёт, ты всех положишь на лопатки; да мне, в общем, всё равно, проиграйся хоть в пух и в прах - я тебя буду любить!"
Её легко принимали в любой компании, она всем без исключения нравилась своей непосредственностью, своим обликом, изяществом, покладистым нравом, лёгкой, летящей походкой, очаровательным акцентом. Сало страдал, когда покидал Веру, уезжая на всё новые и новые турниры, мчался сломя голову за её письмами, написанными на адрес почты до востребования, и строчки её были прекрасны, в них угадывались ум и доброта, а самое главное - тайна её женственности, которую он должен был разгадать до самого донышка. Она писала: "Предполагаю, что ты не откажешься от своего шахматного трона, как Эдвард - от королевского. Я ведь угадала? И всё равно я на тебя нисколько не обижаюсь - и благодарна за всё!" Непродолжительных встреч в Праге (если Вера там появлялась) для них уже было мало, они их не устраивали, это вызывало беспокойство, неудовлетворённость; и у неё, и у него оставалось множество вопросов, ответы на которые можно было получить только в устной форме. И этих вопросов становилось всё больше и больше…
Деград |
