Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
СТРАНИЦЫ САЙТА ПОЭТА АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО
Некоторые главы из второй части (Опубликовано в журнале "Компьютеры в учебном процессе", 1998, № 6, с. 103-160) А.Н.Кривомазов ЕГО КТО-ТО СИЛЬНО РАССТРОИЛ 
Фото А.Н.Кривомазова, 1982 Теплый день, но небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, хотя по всему видно, что дождя не будет. Приехал без фототехники; после приветствия, показывая на небо за окном, как мог, выразительно прочел строчку из другого своего студенческого классика: "Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни..." Внимательно всмотрелся в их лица, увидел, что у них произошло что-то жуткое, какая-то катастрофа: Арсений Александрович растерян и потерян, а Татьяна Алексеевна пытается бодриться и ничем не выдать своего подлинного состояния, но я отчетливо вижу, что ей безумно тяжело и больно (потом они упомянут, что у них - незадолго до меня - была родственница)... "Мне исчезнуть сразу, Татьяна Алексеевна? Извините, что я неожиданно и не вовремя..." - "Еще как вовремя!.. Вы всегда желанны и знаете об этом... У меня к Вам большая просьба: мне нездоровится и я сейчас прилягу, а Вы прогуляйте, пожалуйста, Арсения Александровича в парке: минут 10-15 пешком, остальное время можете посидеть на скамейке - только не все время на скамейке! Будьте с ним все время рядом! Часа через два возвращайтесь... Я тоже постараюсь отлежаться и прийти в форму..." Приказ есть приказ: старший лейтенант запаса во мне растерянно смотрит на левую руку: часы на руке, засекает время, предлагает поэту пройтись, подышать свежим воздухом - и мы уходим... После пешей прогулки, сев на выбранную Арсением Александровичем скамейку, погружаюсь в мысли о человеческой старости и ее проблемах (спрашивать его ни о чем не решаюсь - ему очень плохо, а помочь реально я ничем не могу). Мне тогда подумалось, что боли и обиды в старости переживаются не менее мучительно, чем в детстве и юности, что стариков, как правило, не понимают и не слушают (не слышат!), что ужасно, когда каждый день приносит с собой какие-то невозвратные потери - он вдруг перестает ощущать руку или ногу, не может сам помочь себе в ванной, напрочь забывает какой-то огромный пласт своей жизни - и только силится припомнить: как ему было до этих потерь... А потом его в любой момент запросто могут обидеть члены его семьи... Бросив на него взгляд, вижу обильно выступившую влагу в углах его глаз и понимаю, что его мысли и чувства гораздо больнее и печальнее моих... Понимаю также, что должен как-то отвлечь его от слезливых тем, что вернуть его Татьяне Алексеевне в слезах - значит не оправдать ее надежд... Придвигаюсь к нему, наклоняюсь к его уху и начинаю быстрым ровным глухим бесстрастным голосом, как бы не глядя на него, рассказывать без всякого зачина об увиденных в жизни яркостях и неожиданностях, услышанных чужих мудростях и высмотренных тайнах, вкрапливая в повествование строчки из разных стихотворений (в том числе и его). Он слушает, потом тихо с тоской говорит: "Я все это знаю..." - и продолжает смотреть вперед и вверх: на небо в нависшей сизой длинношерстной бараньей шкуре, на согнутые холодным ветром деревья, на серые и синие крыши домов, на металлически блестящие далекие квадратики окон, на редкие согнутые фигурки пешеходов... Через какое-то время я возвращаю его в руки Татьяны Алексеевны, слушаю ее теплые слова, мы пьем чай, жуем печенье с вареньем, беседуем о пустяках, смотрим друг на друга вполнакала, как будто живем в одном доме в соседних комнатах и видимся ежедневно - и обречены видеться ежедневно до конца жизни... * * * Т. О.-Т. Вечерний, сизокрылый, Благословенный свет! Я словно из могилы Смотрю тебе вослед. Благодарю за каждый Глоток воды живой, В часы последней жажды Подаренный тобой. За каждое движенье Твоих прохладных рук, За то, что утешенья Не нахожу вокруг. За то, что ты надежды Уводишь, уходя, И ткань твоей одежды Из ветра и дождя. 1958 ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ Свиданий наших каждое мгновенье, Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла. Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: "Будь благословенна!" - Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла. А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И — Боже правый! — ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово ты раскрыло Свой новый смысл и означало: царь. На свете все преобразилось, даже Простые вещи — таз, кувшин, — когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода. Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам с нами было по дороге, И рыбы поднимались по реке, И небо развернулось пред глазами... Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке. 1962 ШИПОВНИК Т. О.-Т. Я завещаю вам шиповник, Весь полный света, как фонарь, Июньских бабочек письмовник, Задворков праздничный словарь. Едва калитку отворяли, В его корзине сам собой, Как струны в запертом рояле, Гудел и звякал разнобой. Там, по ступеням светотени, Прямыми крыльями стуча, Сновала радуга видений И вдоль и поперек луча. Был очевиден и понятен Пространства замкнутого шар — Сплетенье линий, лепет пятен, Мельканье брачущихся пар. 1962 Примечение от 24.02.2006: Помещая сегодня в Интернете страницу Из прозы поэта, наискосок пробежал хорошо знакомый текст, который мы ранее публиковали в моих журналах с разрешения дочери поэта М.А.Тарковской: поразило, что в процессе лихорадочной верстки и сверки до меня не дошел (не резанул по сердцу) смысл его слов (которые он мне с болью и величайшей неохотой говорил прямо - и я писал об этом в первой части этих воспоминаний): "Я как-то очень постарел в последние годы. Мне кажется, что я живу на свете тысячу лет, я сам себе страшно надоел... Мне трудно с собой... с собой жить... Но я верю в бессмертие души. <1982>"
Деград |
