А.Н.Кривомазов, к.ф.-м.н., с.н.с. ИИЕТ РАН
    Генеральный директор ООО "ИНТЕРСОЦИОИНФОРМ"

    У Тарковского есть известный цикл стихотворений, посвященных великому русскому поэту Марине Ивановне Цветаевой (1).

    Первое, что меня поражало в этих прекрасных стихах — чувство колоссальной вины автора перед ушедшим из жизни его другом-кумиром (“Где лучший друг, где божество мое, где ангел гнева и праведности?.. И чем я виноват, чем виноват?”).

    В стихотворении Тарковского “Из старой тетради” (1939) 12 строк — в них невольно чувствуешь какой-то подтекст, легенду:

    Та же вина — и та же легенда! — в других двенадцати строках, посвященных Цветаевой:

Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина,
Поешь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина,
Как трубы ангелов над городом поют,
И только горечью своей неисцелимой
Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд,
Как брали прах родной у стен Иерусалима
Изгнанники, когда псалмы слагал Давид
И враг шатры свои раскинул на Сионе.
А у меня в ушах твой смертный зов стоит,
За черным облаком твое крыло горит
Огнем пророческим на диком небосклоне.

        Сильнее всего эти вина и легенда выражены, мне кажется, в его сонете “Как двадцать два года тому назад” (1941—1963):

И что ни человек, то смерть, и что ни
Былинка, то в огонь и под каблук,
Но мне и в этом скрежете и стоне
Другая смерть слышнее всех разлук.
 
Зачем — стрела — я не сгорел на лоне
Пожарища? Зачем свой полукруг
Не завершил? Зачем я на ладони
Жизнь, как стрижа держу? Где лучший друг,
 
Где божество мое, где ангел гнева
И праведности? Справа кровь и слева
Кровь. Но твоя, бескровная, стократ
 
Смертельней. Я отброшен тетивою
Войны, и глаз твоих я не закрою,
И чем я виноват, чем виноват?
 

    Несколько раз при мне ему задавали вопросы относительно этой ощущаемой легенды, каких-то особых отношений между ними: “Не было ли у вас романа?” — на что он неизменно отвечал: нет, ничего не было (2). Но легенда, ее ощущение — оставалось, и он, мне кажется, сознательно нагнетал эту легенду — он, тридцатитрехлетний, образцово воспитанный, обращается к ней, сорокавосьмилетней, с прямым и твердым “ты”, “Марина”, “научи”... И потом — странно: она покончила с собой, самоубийство — повесилась, а он в стихах постоянно говорит о гибельных водах, ищет ее на дне (“задыхаясь, идешь ко дну”)... Какая-то загадка....

    Один или два раза такой же вопрос (о возможной близости) задал и я, и получил тот же ответ.

    Но один раз, по воле случая, я оказался в центре настоящего незабываемого тайфуна, которому, если уж им присваивают женские имена, надо дать имя — Марина.

    Вот что произошло.

    Вручая Тарковскому снимки, сделанные 26 сентября 1982 г., был им особенно тепло обласкан (честно сказать, больше мы никогда в таком количестве раз не целовались). Он был в каком-то особом эмоциональном настроении.

    У меня ощущение, что в тот день (судя по надписям на фотографиях, это произошло 12 октября 1982 г.) я случайно попал к ним в ключевой, поворотный момент его духовной и личной жизни: я никогда больше не видел его в таком радостном и просветленном состоянии.

    Оказалось, я узнал об этом в тот же вечер, за несколько минут до меня у него был Павел Нерлер, который принес ему другой, абсолютно бесценный дар: публикацию в “Огоньке” последнего стихотворения Марины Цветаевой (“Все повторяю первый стих...”), написанного по памяти в ответ на его стихотворение “Стол накрыт на шестерых — // розы да хрусталь, // А среди гостей моих — горе и печаль...” — и для него это неведомое ранее стихотворение явилось ПОТРЯСАЮЩИМ ДУХОВНЫМ ВЗРЫВОМ ОТТУДА, РЕЛИГИОЗНЫМ ПОДАРКОМ ТОЛЬКО НА ЕМУ ПОНЯТНОМ ПОДТЕКСТЕ И ЯЗЫКЕ, КАКИМ-ТО СУПЕРВАЖНЫМ ПОДТВЕРЖДЕНИЕМ И ПРОЩЕНИЕМ.

    Это самое последнее в ее жизни цветаевское стихотворение было многократно прочитано-произнесено в тот вечер и мне хочется, чтобы читатель тоже получил возможность прочесть его в данную минуту.

    Но сначала давайте вспомним исходное стихотворение тридцатитрехлетнего Тарковского (1940):

Меловой да соляной
Твой Славянск родной,
Надоело быть одной -
Посиди со мной...

Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
 
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
 
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
 
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
“Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!”
 
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
 
— Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
 

    И вот как взволнованно и сильно ответила Марина Цветаева, припоминая его стихи:

    Он был в состоянии сильнейшего радостного потрясения, которое можно назвать счастьем или эйфорией: одновременно рад, горд, добр, мудр, высок и умен, и удивительно расслаблен, мягок, как желе, постоянно улыбался и доверчиво касался, словно опасаясь, что это не сон, Татьяны Алексеевны и меня, мило шутил, радовался жизни, готов был трепетно отозваться на любой вопрос, одарить развернутым ответом. И в каждом слове, как у ребенка — бездна чувств... (4)

    Возможно, его нужно было снимать в этот момент, но я был без сумок с фототехникой (откуда я мог знать, что это будет узловой вечер в его жизни), дав своему позвоночнику редкую передышку.

(1) Первое из мне известных специальное биографическое исследование взаимоотношений Тарковского и Цветаевой (которую Бродский называл первым поэтом ХХ века) выполнила биограф Цветаевой М.Белкина. Ниже излагается только мой читательский взгляд и мои воспоминания о беседах с поэтом на эту тему.

(2) Он сказал, что как-то с молодыми поэтами пришел читать свои стихи Мандельштаму, а тот их прогнал. Другое дело Цветаева: она его выделила, приблизила и у них сразу же возникли дружеские отношения.

(3) Даты могут свести с ума кого угодно. Такое ощущение, что отвечая ей стихотворением от 16 марта 1941 “Все наяву связалось...” (процитировано выше) он благодарит ее за это стихотворение от 6 марта 1941 г. — разве не так?

(4) Я где-то прочел, что у женщин правое и левое полушария мозга общаются между собой на вчетверо большем количестве нейронов, чем у мужчин, и подумал, что воспитывая его в детстве как девочку, мать, возможно, уберегла в детские годы его психику от мальчишеского огрубления и упрощения, что очень пригодилось ему как поэту.

Дополнение от 30.12.2006. Мне показалось, что было бы правильно поместить на эту страницу как можно больше материалов, отражающих связи Тарковского и Цветаевой. Вот такое место из его воспоминаний:

Мои любимые поэты — Тютчев, Баратынский, Ахматова, Мандельштам, Ходасевич. С Мариной Ивановной Цветаевой я познакомился в 1939 году. Она приехала в очень тяжелом состоянии, была уверена, что ее сына убьют, как потом и случилось. Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам — в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом... Марина была сложным человеком. Про себя и сестру она говорила: “Там, где я резка, Ася нагла”. Однажды она пришла к Ахматовой. Анна Андреевна подарила ей кольцо, а Марина Ахматовой — бусы, зеленые бусы. Они долго говорили. Потом Марина собралась уходить, остановилась в дверях и вдруг сказала: “А все-таки, Анна Андреевна, вы самая обыкновенная женщина”. И ушла.

Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже — немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница.

Она могла позвонить мне в четыре утра, очень возбужденная: “Вы знаете, я нашла у себя ваш платок!” — “А почему вы думаете, что это мой? У меня давно не было платков с меткой”. — “Нет, нет, это ваш, на нем метка “А. Т.”. Я его вам сейчас привезу!” — “Но... Марина Ивановна, сейчас четыре часа ночи!” — “Ну и что? Я сейчас приеду”. И приехала, и привезла мне платок. На нем действительно была метка “А. Т.”.

Последнее стихотворение Цветаевой было написано в ответ на мое “Стол накрыт на шестерых...”. Стихотворение Марины появилось уже после ее смерти, кажется, в 1941 году, в “Неве”. Для меня это был как голос из гроба.

Ее прозу трудно читать — столько инверсий, нервных перепадов. Я предпочитаю Ахматову.

Дополнение от 10.05.2007. С недавнего времени мне не дает покоя мысль,
что на исходное стихотворение Тарковского "Стол накрыт на шестерых..." могло повлиять
ахматовское стихотворение "Новогодняя баллада":

Новогодняя баллада

И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе.
И один только пуст прибор.

Это муж мой, и я, и друзья мои,
Встречаем Новый год.
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?

Хозяин, поднявши полный стакан,
Был важен и недвижим:
"Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!"

А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: "А я за песни ее,
В которых мы все живем!"

Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: "Мы выпить должны за того,
Кого с нами рядом нет".

Конец 1922 года


Стихотворение о пире с мертвыми друзьями было впервые опубликовано в журнале "Русский современник", 
1924, № 1, с. 41. После публикации этого стихотворения печатание стихов 
А.Ахматовой было прервано почти на 15 лет.





Дополнение от 01.07.2007.
О жуткой жестокости и несправедливости судьбы М.Цветаевой лучше и короче всех сказала Мария Петровых:

* * *

                Памяти М.Ц.

Не приголубили, не отогрели,
Гибель твою отвратить не сумели.
Неискупаемый смертный грех
Так и остался на всех, на всех.
Господи, как ты была одинока!
Приноровлялась к жизни жестокой...
Даже твой сын в свой недолгий срок — 
Как беспощадно он был жесток!
Сил не хватает помнить про это.
Вечно в работе, всегда в нищете,
Вечно в полете... О, путь поэта!
Время не то и люди не те.



1975




Дополнение от 10.03.2008.
И, конечно, нам никуда не деться от еще одного стихотворения-предшественника. Его автор - Марина Цветаева.

Марина Цветаева 

* * *

Идешь, на меня похожий, 
Глаза устремляя вниз. 
Я их опускала – тоже! 
Прохожий, остановись! 

Прочти – слепоты куриной 
И маков набрав букет, 
Что звали меня Мариной 
И сколько мне было лет. 

Не думай, что здесь – могила, 
Что я появлюсь, грозя... 
Я слишком сама любила 
Смеяться, когда нельзя! 

И кровь приливала к коже, 
И кудри мои вились... 
Я тоже была, прохожий! 
Прохожий, остановись! 

Сорви себе стебель дикий 
И ягоду ему вслед, – 
Кладбищенской земляники 
Крупнее и слаще нет. 

Но только не стой угрюмо, 
Главу опустив на грудь. 
Легко обо мне подумай, 
Легко обо мне забудь. 

Как луч тебя освещает! 
Ты весь в золотой пыли... 
– И пусть тебя не смущает 
Мой голос из-под земли.

1913

* * *

* * *

Автор воспоминаний — Кривомазов Александр Николаевич — выпускник МИФИ, кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Института истории естествознания и техники Российской Академии наук, академик Нью-Йоркской Академии наук, генеральный директор ООО «ИНТЕРСОЦИОИНФОРМ». За годы дружбы (1981-1988) с выдающимся русским поэтом и переводчиком Арсением Александровичем Тарковским (1907-1989) сделал и опубликовал большое количество снимков поэта; ныне готовит к печати книгу воспоминаний о Тарковском, две части из которой им опубликованы в 1997 и 1998 годах: Кривомазов А.Н. К 90-летию поэта и переводчика Арсения Тарковского. — Компьютеры в учебном процессе, 1997, № 6, с. 103-166; Кривомазов А.Н. Воспоминания о поэте Арсении Тарковском (часть вторая). — Компьютеры в учебном процессе, 1998, № 6, с. 103-164.