Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
Страницы сайта поэта Арсения Тарковского (1907-1989)Публикация стихов Григория Корина в журнале "АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ"
Воспоминания Григория Александровича КОРИНА об Арсении Александровиче ТАРКОВСКОМ
Магнитозапись, август, 1998 г.
Поэт Григорий Корин. Фото А.Н.Кривомазова, 2005. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Эта запись сделана в Химках, в квартире поэта Григория Корина в августе 1998 г. Присутствовали Григорий Александрович Корин (ГК), его супруга Ирина Леонидовна Гилярова (ИГ), ее дочь Наталья Гилярова (НГ). Наводящие вопросы задавал А.Н.Кривомазов (АНК). Магнитозапись расшифрована осенью 1998 г. Н.Горской. Иногда голоса на пленке почти не слышны (мы забывались, отворачивались, ходили и т.п. - теперь остается только извиняться за наш непрофессионализм); или живая речь звучит совсем неразборчиво - в таких случаях в тексте сделаны соответствующие пометки. Это был хороший солнечный день и хорошая беседа о нашем большом друге - и мы все получили от нее огромное удовольствие. А начали мы с того, что Арсений Александрович Тарковский был пожизненным ребенком и до глубокой старости играл в куклы (я этого никогда не знал при его жизни)... Эту запись, как и другие, я собирался включить в третью часть воспоминаний о Тарковском, но многое из того, что я делаю, живет по своим законам... Эта публикация - подарок дорогим читателям шестого номера «Антологии мировой поэзии» 2001 г. А.Н.Кривомазов, 22 мая 2001 г. Н.Г.: Обезьяны у Арсюши были необычные. Они не были похожи на тех, которые тогда были среди мягких игрушек, не похожи и на сегодняшних привозных. Я не знаю их происхождение, но на вид они были не старые. Ну, например, была большая такая взрослая обезьяна, у нее был детеныш. Это были те, которые я помню. Какие-то другие обезьяны тоже были. Арсюша мне показывал, как в них играть. Когда я пришла сначала... я стала искать ребенка в доме, который в них играет. Когда мне сказали, что Арсюша сам в них играет, и он показал, как играть, я долго не могла поверить. Это был единственный человек из взрослых, который мог играть. Это, конечно, меня поразило и подкупило навсегда. Я стала действительно видеть в нем своего друга и мне уже было естественно называть его Арсюшей. Мне было лет 7-8-9-10-11-12. И.К.: Расскажи про (невнятно)... Н.Г.: Да. Это меня попросили Арсюше прочесть стихотворение. Я прочла то, что в школе задали в этот момент и то, что мне очень нравилось. Это «Мой сын, послушай мой рассказ...» Сергея Михалкова. Там такой ритм есть, я его отбивала, читала взахлеб. Меня пытались остановить, но не могли. Там про революцию, ненависть к дворянам, про то как... дворяне запрещали учиться, буквари отбирали у детей... Что-то такое... А потом дома мне уже объяснили, в чем дело, и что Тарковский - дворянин, и что... Мне стало ужасно стыдно. Очень стыдно. Я потом просила прощение у Арсюши. Он простил. А.Н.К.: Какого цвета были куклы? Коричневые или черные? Н.Г.: Обезьянки? Они были рыжей масти. А.Н.К.: Это были только обезьянки? Или это были медведи, коровки... Н.Г.: Нет, только обезьянки, только. (невнятно) А.Н.К.: Получается так, что вам подарили сразу 5-6-7 обезьянок? Это была одна коллекция? Н.Г.: Я запомнила похожих обезьянок, как будто они были из одной коллекции, из одного племени обезьяньего. Я не знаю... Они были очень необычными, не советскими, наверняка. И не диснеевскими. Они были какие-то очень необычные. А.Н.К.: Андрей мог привезти... Г.К.: Нет, Андрей не мог. Ему много Гена Русаков привозил, Люда Копылова. Андрей не мог привезти, он его не баловал. А.Н.К.: Гена Русаков - позднее его знакомство... Н.Г.: У Андрея игрушку в руках вообще вообразить невозможно. В отличие от Арсюши. Он не мог привезти игрушку. Он бы привез что-нибудь другое. И.К.: А Вы, Саша, не знали Андрея? А.Н.К.: Нет, никогда. И.Г.: Очень трагическая судьба. У него была написана на судьбе трагедия... Г.К.: Однажды я прихожу к Арсению Александровичу. У него Андрей и внук. Внуку лет 13. Тоже Арсений. Сидят они, перебирают какой-то марочный альбом. Ну, происходит обмен марками. Внук меняется с дедом. Дед как-то неохотно меняет. Я каждый раз говорю, что по-моему равноценный обмен: и это Китай, и это Китай, и это Мао Дзе Дун , и это Мао Дзе Дун. Арсений на меня смотрит косо. Тогда я замолчал и говорю: - Знаете что, мне уже надо уходить! - Гришенька, не уходи, посиди! Андрей молчит все время при этом. На столике стоит какой-то приемничек дешевенький, который он привез отцу, или бритва. Скорее, бритва. Теперь я думаю: не говорят, наверное из-за меня, потому что... Как встану, так он меня за руку: - Нет, не пойдете никуда. Я Вас очень прошу. И.Г.: Наверное, ему тяжело что-то... было. А.Н.К.: Значит, они сидели и молчали? Г.К.: Да. Потому что когда случилось это с Андреем во Франции, когда он умер, то я от Арсюши не отходил несколько дней. И каждый раз, когда мы с ним разговаривали, он-то вообще почти не разговаривал, то я ему говорил, что, Арсюша, он, вероятно, в жизни сделал все, что мог И это, видимо, знает Господь один. Но то, что он сделал, останется навечно и поэтому Вы не должны так горько страдать. Конечно, это пережить невозможно. Это трудно человеку пережить, потому что человек не Бог. А Вам тем более тяжело, потому что у Вас был такой замечательный сын. Он все говорил: - Да, Гришенька, да, Гришенька... Зачем это он? Надо было бы, чтобы это был я. Я говорю: - Арсюшенька! Как вы знаете... Господь нас посылает на землю, и Господь нас призывает к себе. Этого никто не может избежать, никто не знает ни срока своего ухода, ни срока своего прихода. Все это дело Господне. Надо все это принять, как волю Господа. Надо молиться за него, молиться. Все время молиться. Вы сегодня утром молились? Он говорит: «Гришенька, я даже молиться не могу. У меня ничего в голове нет». Так тяжело ему было, так сильно он переживал смерть сына!.. А вот другой случай. Арсений позвонил мне как обычно вечером часов в 11 и сказал: «Я написал новое стихотворение. Если можно, зайдите ко мне, пожалуйста. Я очень вас жду.» Я тут же поехал к нему. И он мне прочитал это стихотворение. Вот оно... Я вам сейчас прочитаю... «Тот жил и умер, та жила и умерла, Это было написано в 75 году... А.Н.К.: А что такое (неясно). Г.К.: Не знаю. В декабре 75 года. Когда он прочитал его мне, он сказал: «Гришенька, никому ни слова. Не дай Бог, Вы не слышали ничего. Но Вы знайте - это стихотворение есть. Не дай Бог, если кто узнает, я вас умоляю...» Я говорю: «Арсюшенька, ну неужели за это время Вы не поняли, что таких слов мне не надо говорить, что все это само собой понятно, что не может быть никаких вообще казусов в этом серьезном деле.» Я про себя подумал: нет, это стихотворение должно увидеть свет, пока он жив. Г.К.: Ничего не выкрал, он сам его дал. Г.К.: Подожди! Принес, значит, в издательство и представил наряду с другими 5-ю его стихотворениями. Потом я пришел к Тане и говорю: «Танечка, это стихотворение, мне его сейчас прочитал Арсюша, его надо непременно напечатать!» Она говорит: «Я тоже думаю, что надо, только как это сделать?» Я говорю: «Я беру все на себя. Как будто я был у вас дома и взял все эти стихи, не глядя, пачкой. Положил в конверт и унес. А это стихотворение как-то попало ко мне, Вы не знаете. А я скажу в издательстве, если возникнет вопрос, что оно такое же, как все остальные стихи. Я в этом ничего такого не видел. Ну и что?» Это я заранее приготовил. Прихожу. Не помню, кто там был редактор. Прихожу, читаю стихи. Все на этом стихотворении останавливаются, вздыхают, выражают какое-то чувство облегчения: сказано, главное сказано. Между прочим, это, возможно, лучшее стихотворение, может быть, века вот об этом. Я невинные глазки все время какие-то строю. Сам не знаю, чего я строю - стой и смотри как обычно. А я туда смотрю, сюда смотрю, в потолок смотрю, на землю смотрю. Говорю: «Все издатели подписывают акт. Так, да? Так. Да. Т.е. вся редколлегия «День поэзии». (Это был ежегодный журнал Союза Писателей, который мог опубликовать не более 200 авторов из 2000 поэтов Москвы. Там каждому доставалось 1-2-5 стихотворений. (невнятно). У него все члены редколлегии подписали в печать все стихи. Я ушел. Потом пришла верстка. А я все следил за этим. Попросил секретаря - там было мое одно стихотворение - сообщить: пройдет оно или нет. Пришла верстка. Стихотворение мне дали посмотреть. Я посмотрел: - Прекрасно все! Слава Богу, все на месте! - И ушел. Теперь-то уже главный редактор будет читать, чтобы подписать в печать. Подписал... Минут шесть прошло... Подписали все... Пошло в печать! Надо было подготовить его как-нибудь, чтобы он не ахнул. Я говорю: «Стихотворение Ваше никак не могу забыть. Вы знаете, все время у меня оно перед глазами... и т.д. А чего Вы его не напечатаете? А что, если показать его какому-нибудь члену редколлегии?» - Давай покажем кому-нибудь. - Хотите я покажу Соколову? - Ну, скажите Володе, что если «нет», чтобы молчал. Я потом прихожу и говорю: - Он говорит, что можно вполне напечатать, только ему нужен экземпляр на машинке и оформленный как следует. Тут же отдал это стихотворение на машинку и копию отдал ему. Приходит «День поэзии», я приношу ему журнал. - «Тарковский», - он открывает. - Господи, помилуй, откуда это? Я же не просил давать это. Как это получилось? И к Тане: - Танечка, что ты делаешь? Меня же посадят. Это же кошмар. Это же ужас. Здесь же все видно- что это такое. Кого убили и кто убил. «Земля прозрачнее стекла» - что это, ты это понимаешь или не понимаешь? А Гриша куда смотрел, вообще? Она говорит: - А Гриша при чем? Стихи я относила без этого стихотворения, а как это стихотворение попало туда, я не знаю. Я говорю: - Арсюша, Вы сказали, что стихотворение можно показать Соколову. Я показал. Соколов взял. Н.Г.: Наверное, надо сказать, что время было не такое уж страшное, потому что спокойное время тоже было. Г.К.: Средненькое... 75-й год. Короче, стихотворение пошло «на ура», как сами понимаете. Я был счастлив. И.Г.: Я хочу добавить. Это было написано в декабре, а 25 ноября у Татьяны был день рождения. Почему-то туда я попала. Они были вдвоем, и я. Мы втроем праздновали ее день рождения. И это было. Я, чтобы порадовать, говорю: «Арсений Александрович, у нас сейчас выставка «Автопортрет» в Третьяковке. Потрясающая выставка. Рядом выставлены: кто убил и кто убит. Висят все подряд картины. Я все время цитирую около каждой картины Ваше стихотворение. И представляете - такой эффект! Такой эффект! Меня на руках носят!» Лицо его совершенно меняется, вытягивается. Он говорит: «Что Вы делаете?! И Вы называете мою фамилию?!» Я вижу - дело плохо. Говорю: «Да нет. Я говорю всем - анонимный автор.» - Поклянитесь! Поклялась. Он тогда успокоился и говорит: - Я Вас заклинаю, ради Бога, не читайте больше! Меня же посадят! Я продолжала, конечно, цитировать. У него патология была, страх тот еще... ...Однажды мы пришли к нему. Он открыл дверь. Лицо было рыдающее, но без слез. Я подумала - с Татьяной что-то. - Арсений Александрович, что такое? - У меня горе. - Какое? - У меня сменили стукача. Я теперь не знаю, кто мой стукач! Г.К.: Мне тоже как-то сказал: - Сейчас ко мне должен придти один человек - стукач мой. Смотрите, при нем никаких разговоров. Я Вас прошу очень. Договорились? - Я, - говорю, - уж лучше уйду. Я буду мешать вам вести такую приятную беседу. - Нет, не уходите. Я Вас прошу, умоляю! И.Г.: Я хочу отметить еще один момент. С тех пор, как умер Арсений, Переделкино кончилось. Для меня оно превратилось в сарай. А когда там был Арсений, это было какое-то чудо! Это был какой-то столп! Олимп! Это было такое счастье! Только сейчас я понимаю, какое это было счастье! И каким он выходил каждое утро! Он, с больной ногой, с фантомными болями, несчастный, одинокий, с этим бросившим его сначала Андреем, а потом и умершим Андреем... Потому что Андрей его бросил... Он был с иголочки одет, как денди. Белоснежный, сверкающий, сияющий, прическа строгая - волосок к волоску, радостный. - Ой, Арсений Александрович! Какой Вы безумно красивый сегодня! Как только его увидишь - жить хочется. Г.К.: Где моя собака из искусственного меха? - говорил. И.Г.: Где моя шуба из фальшивой собаки? -Татьяна не завела ему дубленки ни разу. Только шуба из искусственного меха. Г.К.: Он сказал мне однажды: - И у Вас, Гриша, не будет дубленки. Мы с Вами - люди без дубленки. И.Г.: Без него Переделкино - сарай. С ним был - Олимп! Это был дворец!.. Г.К.: А сейчас пенсии не приносят... И.Г.: Ой, не надо про деньги. Арсений был такое чудо! Вокруг него аура была, наверное, на весь околоток. Это был волшебный человек! Но в жизни, конечно, разное было. Были и неприятности. И огорчения. Он плакал здесь на этом месте у меня на плече. Плакал. Настоящими слезами. Что он одинок. Г.К.: Его можно было утешить, читая стихи. Впрочем, иногда эффект был обратный. Помню, я начал читать стихи ему новые, и он так расплакался, так расплакался... Н.Г.: Это было на последнем дне рождения? Г.К.: (читает стихи): 1) Надо выдумать биографию, а потом в ней родиться... 2) Все кончилось тихо, без ссоры... 3) Боже, меня помилуй!... 4) Та, которая мне подарила Евангелие... 5) Лопнет страх в глазах человеческих... 6) Господь меня спросит... 7) Товарищи, давайте смотреть друг на друга... И.Г.: За что полюбил он тебя, а ты его? Г.К.: Ну, не знаю... Откуда я знаю... Мне с ним понравилось. Он умный, он какой-то добрый, он какой-то лучащийся человек. Светлый, чистый, как небо чистое.... поэтому он сразу привлек меня. Потому что вокруг в чье лицо не посмотришь, обязательно грязинка какая-то, расчет какой-то, и все, что хочешь... А он - бескорыстный человек. Вот почему... О его стихах я вообще не говорю... Надо сказать, что к стихам его я не сразу привык. Я об этом даже написал. У меня есть опубликованные тексты... Я пришел с фронта. Пацаном. 16-летним я ушел на войну добровольцем. Пришел с фронта, мне было 19 лет. Что я знал вообще? Ничего я не знал. У нас с Арсюшей в 62-м году вышли первые книги - первая у меня и первая у него. У меня была о войне, а у Арсюши совсем о другом. Потому что я жил войною. А Арсюша, бедненький, оставил там свою ногу и всю свою жизнь превратил в ад. А когда я его увидел, я понял, что есть человек на этом свете. Как подойти к нему и как с ним подружиться - вот это было задачей какой-то сложной. Но он даже сам однажды как-то ко мне подошел... И.Г.: Мы в Переделкино были втроем - я, Наташка маленькая и ты (Г.К.). Мы сидели за столиком, а напротив сидели Татьяна и Арсений. Арсений стал играть с Наташкой. Я говорю: - Это трудный ребенок! Он говорит: - Нет! И он с ней играл в мячик. Естественная любовь у Арсюши к ней, потому что они оба - дети. Арсений - это тоже ребенок! Г.К.: Арсений сразу пригласил меня домой. Когда потом ему было как-то не так, я всегда сразу к нему шел. Я все это делал любя. Он, что бы ни делал, делал это любя. Когда я дал ему прочитать книгу стихов о любви, он сразу меня предупредил, чтобы мне не обидеть Ирину этими стихами (ревность и т.п.) То есть он меня все время чему-то учил. Он, например, открыл мне Франциска Асизского. Он мне открыл многие вещи, которые составляют духовную ценность этого мира, которых я, естественно, не знал. Не знал, во-первых, потому, что я был намного моложе - лет на 20. И потом - и культуры поменьше. Жил я в провинции, Азербайджанской провинции, в Баку. Представляете, какая там жизнь, какая культура. Чему там можно было научиться? Когда я вернулся с войны, то пошел, естественно, получать паспорт. Паспорт получил, а в нем фамилия: Корин-бек. Я говорю: - Это неправильно написано, надо поменять. - Мне говорят: - Пиши заявление... и т.д. и т.п. Ну, я все это сделал, мне выдали паспорт уже с правильной фамилией. Только спрашивают: - Когда родились? - Не помню, - говорю. - 9 мая! Пойдет!? Думаю, что с ними разговаривать... Невозможно! Подаю Арсению книжку и говорю: «Знаете, какую фамилию мне написали? Корин-бек!» - Гриша, какую Вы сотворили страшную глупость! Вы бы жили сейчас совсем по-другому... Путешествовали бы по всему миру! Он мечтал построить самолет, человек на 10. Получить премию и чтобы человек 10 (он называл нас поименно) проехали по всему миру и немного пожили, как люди живут. И он говорит: - Что же Вы наделали! Вы были бы там у кормила, а Вы сами все разбросали. Зачем Вы это сделали? Теперь Вы и сами страдаете, и мы за Вас тут страдаем... Хотите я покажу, когда он написал это? (непонятный шум) И.Г.: У нас была собака доберман. Мы с ней как-то пришли к ним в гости. Она испугалась и стала громко лаять. Дело было на Маяковке. Я сама испугалась, схватила ее за шкирку и куда-то сунула. Через какое-то время раздался дикий Арсюшин крик: - Гера! Таня! Скорее сюда! Мы влетели в его комнату и видим: сидит Арсений в обнимку с доберманом на кровати. Этот доберман разлегся вальяжно у него на постели. Они оба в обнимку. Собаку приручил буквально за полторы минуты! А еще была книга Данте... Арсений подарил Грише Данте «Новая жизнь». И там было написано «Дорогому любимому другу и поэту Гришеньке от Арсения». Мой папа, сильно пожилой человек, решил эту книгу кому-то подарить. Он ее выкрал потихонечку. Самое главное - стер эту надпись. И уже уезжал в Артем на родину в гости. А я говорю ему: - Пап, что-то у тебя чемодан больно тяжелый. Сколько ты костюмов взял? Он говорит: - Пять. Я говорю: - Папа, хватит тебе двух костюмов там. Он вынимает. Вижу - лежит книга. Эта книга, подаренная Арсением Грише. Я говорю: - Зачем же ты взял ее? Надпись стер... Представляете? Было очень, очень не весело. Я рыдала!.. В доме кошмар. А Наташка, крошечка: - Дедушка, эта надпись будет стоить когда-нибудь дороже, чем все в нашем доме! А папа захохотал: - Ха-ха-ха! Он даже не народный! Мой папа был святой человек, но этого он не понимал... И Гришенька ему ничего не сказал. Честное слово! Я так ему благодарна. Это же ужасно!.. Г.К.: Иногда он ссорился с Таней... Приезжают к нам в гости, а мы видим, что-то у них не так... Например, так было тогда, когда последний раз был день его рождения... Он несколько раз бывал у нас особенно печальным... Не знаю, что там у них было между собой и как. Они как-то приехали. Оба были в тревоге. Они очень были взволнованы. Их оскорбила родственница. (невнятно). Они успокоились у нас. И.Г. Я так готовилась! Клубника была, курица жареная... Было все. Я так ловко подготовилась, что у нас было все. Г.К.: Мне показалось, мало было!.. И.Г.: Все было нормально!.. Он плакал. Сидел здесь. Обнял меня и плакал: «Ирочка, я пропадаю!» Не буду плохого про Татьяну говорить... Г.К.: Он ведь человек был зависимый. От всех зависимый. Из-за того, что у него одна нога, он ничего не мог сделать, пойти купить... И все было ему трудно, потому что протез был очень глубокий, болезненный. И носил он его очень тяжело. Скакал на одной ноге по комнате без протеза. А иногда хватался за костыль и с костылем ходил, если ему надо было чай вскипятить... Иметь какую-то опору... А так ему трудно было все делать. И во всем он был зависим от Тани - от поданной ею чашки чая, от обеда... от ужина. А Таня сама была нездорова. Между прочим, Таня иногда еле-еле писала. Что сказать? Старость - не радость!.. И была у них еще одна страшная проблема - Алеша. Танин сын. Однажды я прихожу, потому что мне позвонил Арсений: «Гришенька, умоляю, поскорее приходите!» Я понял, что там плохо. Я даже взял такси. И поднялся быстро наверх, позвонил. Что-то долго не открывали. Потом открыли... Таня сидела на полу... На Тане сидел он - Лешка... Таня его обняла, чтобы ножом, который он держал в руке, он не пырнул в себя куда-нибудь... Арсюша говорит: «Гришенька, посмотрите, он же ее убьет!» Я подошел. Вспомнил свои военные годы. Вывернул нож у него быстренько из рук, поднял. Думаю - сейчас он бросится на меня. Ничего, я справлюсь. Он был накурившийся... Такие сцены кошмарные... Арсений беспомощно таких сцен боялся. Он был один, сидел на кухоньке и дрожал. В его комнате как раз сидела Татьяна. Арсений боялся. Боялся... Что делать? Ничего не сделаешь... Есть люди, которые составляют дух общества и дух времени, в котором живут, а есть люди, которым духовные порывы и подвиги духа не ведомы. Они рождены и живут слепыми... И что это именно так, видно в стихотворении «Тот жил и умер, та жила и умерла...». Это стихотворение надо взять за первооснову всего Тарковского. Потому что это стихотворение является абсолютно гениальным стихотворением. Оно объемлет все - и землю, и небо. Оно - как Мекка всего. И нам бы так, чтобы время и общество, и его Дух - не уходили далеко. И когда будете, молодые, дальше расширяться, помните, что когда-нибудь и как-нибудь вдруг придется и вам возвращаться... Помните об этом. Первая публикация в журнале "АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ", № 6, 2001, с. 31-44. 
Деград |
