Страницы сайта поэта Арсения Тарковского (1907-1989)

 

 

 

Воспоминания о поэте Арсении ТАРКОВСКОМ
его друга и коллеги Семена Израилевича ЛИПКИНА
3 июня 2000 года[1].

 

Краткое предисловие

С.И.Липкин. Фото А.Н.Кривомазова

В марте-апреле 2000 г. я попросил всеми уважаемого патриарха нашего поэтического цеха С.И.Липкина дать мне магнитофонное интервью о его старом друге поэте и переводчике Арсении Александровиче Тарковском. Я медленно писал (собирал) третью часть воспоминаний об этом поэте и у меня уже были записаны некоторые живые рассказы о нем его друзей. После того как я получил это интервью, оно было набрано и сверстано в редакции для публикации - но файл потерялся... Ни на одном из редакционных компьютеров мы не смогли его найти. Прошел почти год. В воскресенье, 22 апреля 2001 г. я вновь навестил в Переделкине С.И.Липкина и И.Л.Лиснянскую - и, после доброй теплой памятной встречи, вновь предпринял бешеный поиск потерянного файла. Безрезультатно. Тогда 23 апреля я попросил присутствовавшую по делам в редакции студентку Университета Печати Т.Насыбулину выручить меня и заново расшифровать магнитофонную запись...

А.Н.Кривомазов, 23 апреля 2001 г.

 

А.К. (А.Н.Кривомазов): - Сегодня 3 июня 2000 года. Я в гостях у поэта и переводчика Семена Израилевича Липкина. Мы договорились встретиться и поговорить о прошлом, о его друзьях и о поэте Тарковском. Мой первый вопрос. Как возникла знаменитая четверка? Как вы все познакомились? Кто же был с кем ранее в дружбе?

С.Л. (С.И.Липкин): Я познакомился с Тарковским осенью 1929 года в доме Штейнбергов. Тогда же я познакомился и с Марией Петровых. Наше знакомство превратилось в дружбу. Конечно, были и размолвки, как всегда в таких случаях, но в общем, тогда началась наша дружба. Собирались мы у Штейнберга, его отец был врач, важный человек, начальник санатория на Северном Кавказе, часто отсутствовал, поэтому у Штейнберга была своя комната. Тарковский жил рядом. Штейнберг жил на Старобасманной, а он в переулке ближе к Разгуляю. У него (Тарковского) была интересная квартира. Она находилась, я не помню, в одноэтажном или двухэтажном здании на территории заводика, поэтому, чтобы к нему пройти, надо было страже показать какой-то пропуск, еще паспортов не было тогда, в 33-м году. Относились они к этому спокойно, зная, что здесь живет такой жилец. Они жили на первом этаже, поэтому и сами, и их гости часто входили через окно. Вот это - начало знакомства...

А.К.:  Кто из старших поэтов опекал вашу четверку на первых порах?

С.Л.:  По-разному. Ко всем относился хорошо Шенгели.

А.К.:  А как вы с ним познакомились? Тоже через Штейнберга?

С.Л.:  Видимо, я уже забыл, как произошло это знакомство. Он был наиболее близок к Тарковскому. Это одна, так сказать, ипостась знаменитого поэта. Вторая, моя со Штейнбергом, это Багрицкий, который недооценил дарование Тарковского. Тарковский у него не бывал. В 1930-м году у нас был вечер в доме печати. Публика нас очень хорошо встречала, потому что больше половины публики были друзья Штейнберга.

А.К.:  Вечер именно вашей четверки?

А.К.:  Да, вел ее поэт Миних. Он был нам близок по возрасту, но уже печатался в «Красной нови» и других местах. В общем, вечер прошел очень для нас хорошо.

А.К.: А почему было так тяжело публиковаться? Может быть, вы прилагали недостаточно усилий? Ведь было так много журналов, газет... Учитывая, что качество стихов было высокое, наверняка это можно было сделать. Какие были проблемы?

С.Л.:  Это очень правильный и очень сложный вопрос. Еще до моего знакомства с Тарковским он напечатал в «Прожекторе» (был такой журнал) стихотворение «Хлеб». Штейнберг называл это «труд» Тарковского. Меня и Штейнберга печатали первые два года, конец 1929 и начало 1932. Потом, после великого перелома, печатать нас перестали и мы все оказались переводчиками, потому что Шенгели стал редактором «Народов СССР» в Гослитиздате. Тогда штат был небольшой, он был, по-моему, один, без помощников. И мы стали работать, так сказать, для пропитания.

А.К.:  А почему именно восточные переводы?

С.Л.:  Потому что Шенгели ведал «Народами СССР».

А.К.:  А из народов СССР культура Востока, как более древняя, была для вас наиболее интересной? Вас тогда интересовала наиболее ранняя поэтическая культура?

С.Л.:  Это был настоящий подарок. А обычно попадались советские стихи, которые никакого художественного значения не имели. Нужно было только аккуратно, чисто это делать.

А.К.:  Опишите, пожалуйста, ранних Штейнберга, Тарковского, Петровых. Какие это были характеры? Кому каждый из них подражал?

С.Л.:  Это были разные люди. Нашим лидером был Штейнберг. Он был наиболее образован, прекрасно знал немецкий, немецкую поэзию. Русскую поэзию мы все хорошо знали. Он был художник, поэтому хорошо знал живопись. Вообще, он был нашим лидером благодаря темпераменту. Я не знаю, это понимали Тарковский и Петровых, я это так понимал.

А.К.:  Вы были их намного моложе?

С.Л.:  Я был самый молодой. Штейнберг и Тарковский были с 1907 года, Петровых - с 1908, а я - с 1911.

А.К.:  Так какими они были?

С.Л.:  У Тарковского характер был очень женский, мягкий.

А.К.:  Сказалось ли то, что в детстве мать воспитывала его как девочку, одевала в платья?

С.Л.:  Этого я не знаю, впервые слышу от вас. Он очень нравился женщинам. Как правило, дамы, с которыми он имел дело, были старше его, порой, лет на десять. Это была не только дружба, а нечто большее...

Вообще мы все подчинялись Штейнбергу. Возможно, потому, что он был наиболее темпераментный и образованный, активный.

Во всяком случае, Тарковский следовал за ним.

Они читали друг другу стихи, говорили честно, нравится или не нравится.

А.К.: А чем отличалась Петровых? Какие качества она привносила в компанию? Если вы приняли ее, значит ее стихи заставили вас уважать ее?

С.Л.:  Мы ценили ее как поэта, она была очень робкая, не всегда читала, надо было ее сильно уговорить. Из нас она наиболее близка была к Тарковскому по дружбе.

А.К.:  То есть, даже ближе, чем Штейнберг с Тарковским?

С.Л.:  Да. Тарковский и Петровых учились вместе. В Брюсовском или в наследии Брюсовского института. А Штейнберг учился во ВХУТЕМАСе.

А.К.:  А где учились вы?

С.Л.:  Я учился в инженерно-экономическом институте на химика.

А.К.:  Вопрос, на который я уже частично получил ответ.

Где вы жили в Москве и были ли переезды?

Где жила Петровых?

С.Л.:  Я жил в разных местах, несколько лет я жил в общежитии на Стромынке. Штейнберг жил в хорошей квартире на Старобасманной. Тарковский где-то в деревянном доме, я никогда там не был, в Сокольниках.

А.К.:  Знаете ли вы, что Тарковский какое-то время жил под столом у Шенгели? И большой ли это был стол, и с чем это было связано? И как долго он там жил?

С.Л.:  Это особая история. У Шенгели была странная квартира в переулке, в районе Поварской. В этой квартире был детский сад. При входе стояли низенькие вешалки с именами детей. Затем была очень большая комната Шенгели, разделенная книжными шкафами. Каким-то образом Тарковский оказался без квартиры, еще до нашего знакомства, поэтому я не знаю подробностей. А так как там были Георгий Аркадиевич, Нина Леонтьевна, домработница, места другого не было и он ночевал под столом, потому что там были подставки для белья.

А.К.:  Расскажите, пожалуйста, где и как вы познакомились с Ахматовой.

С.Л.:  Я с ней знакомился дважды. В первый раз в 1943 году в Ташкенте. После Сталинградской битвы меня отпустили на свидание с матерью. Дело в том, что я был мобилизован, а моя мать с сестрой жили в Одессе. Я не знал, живы они или нет. Я приехал в Москву в 1943 году, потому что меня вызвали. Дело в том, что я Сталинградскую битву провел на корабле, на канонерской лодке... и я написал очерковую книжечку «Сталинградский корабль». Ее наше начальство направило в Военмориздат, и меня вызвали, чтобы я внес некоторые поправки. Там, в Москве, я встретил одного человека, который сказал мне, что моя мать в Ташкенте. Я попросил у начальства разрешения туда поехать. Мне дали пять суток без дороги, а дорога туда и обратно длилась 20 дней, все же было разрушено. Оказалось, моя мать и сестра жили на улице Жуковского в том доме, где жила Ахматова. А я был знаком со вдовой Мандельштама еще в Москве. Итак, в Ташкенте мы встретились, и она отвела меня к Ахматовой. Оказалось, Ахматова меня уже видела и попросила Надежду Яковлевну Мандельштам привести меня к ней. Ее отец служил по морской части, и она с детства привыкла к морской форме. Так что она интересовалась мною не как поэтом, а как моряком. Я провел у нее час, рассказывал о Сталинградской битве. Предлагать ей послушать свои стихи я не стал.

Потом, в 50-х, нас вновь познакомила Петровых. Петровых с ней познакомилась гораздо раньше, через Мандельштама.

А.К.:  Как состоялось ваше знакомство с Мандельштамом?

С.Л.:  В Одессе я посещал кружок при комсомольской газете «Молодая гвардия» и как-то выделился в этом кружке. И руководитель кружка, вернее, его председатель, старый комсомолец по фамилии Абель собрал несколько стихов и отправил в журнал «Молодая гвардия». Стихами там заведовал поэт Кудрейко-Зеленяк. Как-то в редакцию зашел Мандельштам. И там же был Абель. Кудрейко дал Мандельштаму стихи, предназначенные для ближайшего номера. Там были и его стихи, и еще чьи-то, и мои. И Мандельштам отметил мое стихотворение. Тогда Абель сказал, что я хочу приехать в Москву и что я очень люблю его. Мандельштам написал записочку мне, что стихотворение ему понравилось, пригласил в гости. Я эту записку в Одессе спрятал в корзину, а когда мать и сестра оттуда уезжали, они ее не взяли. Когда я приехал, узнал адрес Мандельштама, он меня пригласил к себе. Вот так началось знакомство.

А.К.:  И насколько я знаю по вашим воспоминаниям, оно было очень длительным и сердечным.

С.Л.:  Я бы не сказал, что дружеским. Он очень снисходительно ко мне относился. Что-то ругал, что-то хвалил. Больше ругал, чем хвалил. Вообще, я стал часто у него бывать.

А.К.:  Дружили ли вы с Пастернаком? Или кто-то из ваших друзей?

С.Л.:  Нет, я с ним был знаком. Близко с ним познакомилась Петровых, а Штейнберг и Тарковский с ним знакомы не были.

А.К.:  Тарковские мне говорили о том, что когда Пастернак написал «Доктора Живаго», он давал им читать и спрашивал их отзывы.

С.Л.:  Этого я не знаю, я только знаю, что Тарковский не любил поэзию Пастернака. Как к нему относился Пастернак, я не знаю.

А.К.:  Вы, наверное, знаете, что Тарковский не любил поэзию Бродского.

С.Л.:  Нет, так резко сказать нельзя. Он мне говорил, что Ахматова очень увлечена мальчиком по фамилии Бродский. Он живет в Ленинграде. Дети Ардова позже дали мне стихи Бродского. Поэму «Шествие» и несколько других стихотворений; я был потрясен силой этой поэзии, хотя понимал, что «Шествие» - это еще молодые стихи. Тарковский со мной не соглашался. Он мягко говорил, что это способный мальчик, но не более того. Такова его оценка.

А.К.:  То есть не резкое неприятие?

С.Л.:  Нет, такого не было. Я восхищенно говорил, а он смягчал.

А.К.: Известно теплое отношение Каверина к творчеству Тарковского. Известны ли вам имена литераторов, которые также поддерживали его, когда его не печатали?

С.Л.:  Был один литератор, не помню его фамилию, он описывал разные путешествия. Так вот, он был страстный его поклонник. А однажды мы встретились с Тарковским в Карловых Варах, где в это время был Лихачев. И Лихачев также восторженно отнесся к Тарковскому.

А.К.:  Это уже после публикации его книжек?

С.Л.:  Нет, его книжка вышла в 1962 году, а мы были там в 1960-м или в 1961-м.

А.К.:  Но Лихачев уже знал его стихи и высоко их ценил?

С.Л.:  Да. А вот Багрицкий не оценил его стихов.

А.К.:  Вы, Семен Изралиевич, единственный из всей четверки, кто мог бы помочь какие-то акценты правильно расставить или какие-то факты привести, которых мы, новое поколение, не знаем. В частности, я хотел бы вас расспросить о размолвках. Много всяких толков о вашей ссоре с Тарковским. Согласились бы вы сами рассказать об этой размолвке? Кто помирил вас, Татьяна Алексеевна Тарковская-Озерская или Инна Львовна Лиснянская?

С.Л.:  Помирила нас Инна Львовна. Мне не хочется говорить о причинах. Виноваты мы были оба. Тарковский и одна поэтесса вместе что-то переводили. Поделили гонорар. Потом это опять напечаталось, а поэтесса не получила свою часть. Она сказала Ахматовой, а та очень любила Тарковского и не любила его жену, она вообще не любила жен писателей. Анна Андреевна попросила меня поговорить с Тарковским, чтобы он вернул причитающуюся ей часть. Я с ним говорил очень грубо. Я не должен был этого делать, зная его мягкий характер. Я должен был сказать, что Анна Андреевна поручила мне некрасивое дело, которое нужно как-то решить. А я его стал ругать. Он обиделся на меня и мы на много лет поссорились, потом нас Инна Львовна помирила.

А.К.:  Должен сказать, что слышал другую версию. Тарковский перевел эпос «Сорок девушек», по-моему, а вы на каком-то литературном собрании будто бы сказали, что это байский эпос, и его не нужно публиковать. Теперь вы видите, как будет сложно тем, кто пойдет за Вами следом, можно запросто заблудиться в миражах.

С.Л.:  Нет, в литературе у нас никогда не было разногласий, это просто бытовой момент.

А.К.:  Почему охладели друг к другу в последние годы жизни Тарковский и Штейнберг?

С.Л.:  Они оба переводили югослава Радуле Стийенского. Когда Штейнберга арестовали, эти переводы выходили только под именем Тарковского. Штейнберг, когда вернулся из лагеря, попросил свои деньги. Тарковский отказался. Как это было, я знаю только со слов Штейнберга. Но Штейнберг был добрый человек, и когда был вечер Тарковского, Штейнберг выступил и очень любовно о нем говорил, как мне говорили те, кто там был. Но когда потом стали проходить в ресторан, Тарковский его не позвал, и Штейнберг был этим пренебрежением очень обижен.

А.К.:  Спасибо большое. Последний вопрос в ряду этих ссор. Похоже на то, что и Тарковский с Петровых в последние годы стали редко видеться. Говорят, что причина этому - Татьяна Алексеевна.

С.Л.:  Причина в начале была та же, что со мной. Та поэтесса была ее подругой. Они разошлись с Тарковским, и тот даже говорил, что она не написала ничего хорошего, кроме одного стихотворения. Но потом они помирились, и Тарковский очень хорошо к ней относился.

А.К.:  Мы с вами проводим очень хорошую беседу. Ваши откровенные ответы позволяют закрыть целый ряд сплетен и миражей. Спасибо вам за это большое. Я продолжу задавать вопросы относительно творчества Арсения Александровича. Откуда у него такая тяга к архаике?

С.Л.:  Я считаю его одним из крупнейших поэтов второй половины XX века. Его, Заболоцкого и Бродского. Я не чувствую у него архаики.

А.К.:  Под архаикой я имею в виду то, что у него есть раннее стихотворение «...О, матерь Ахайя, Пробудись, я твой лучник последний...» (Из тетради 1921 г.) или:

Это не мы, это они - ассирийцы,

Жезл государственный бравшие крепко в клешни,

Глиннобородые боги-народоубийцы,

В твердых одеждах цари, - это они!

                                                                                          (В музее)

С.Л.:  Это не архаика, это тема, на которую он откликнулся. Никакой архаики у него нет, у него живой русский язык, очень музыкальный.

А.К.:  Можете ли вы что-нибудь сказать о том, когда он увлекся астрономией? Есть ли в вашей памяти что-нибудь любопытное, связанное с этим увлечением?

С.Л.:  Точно не могу сказать, но перед войной. Он купил при мне телескоп на Арбате. Он стал специалистом в этом деле. Кроме того, он хорошо разбирался в музыке.

А.К.:  В моих воспоминаниях о Тарковском я ему говорю о том, что у нас с ним получился дуэт и привожу по памяти фрагмент из украинской оперы. И он тут же назвал композитора, автора либретто, исполнителей, роли. У него было много пластинок. Ему было очень тяжело утратить свои пластинки, ведь в последние годы его не пускали в их квартиру на Маяковке. Они произвели обмен с первой женой Андрея, она переехала в их двухкомнатную квартиру, им отдала свою однокомнатную, они однокомнатную отдали Союзу кинематографистов и получили право жить пожизненно в Матвеевском. Но у них остались в квартире все вещи. А их не пускали на порог.

С.Л.:  Я этого не знал. Когда мы помирились, уже не было прежнего общения...

А.К.:  Для любителей творчества Тарковского известна его первая любовь к некой Ф. из Кировограда.

С.Л.:  Мне об этом ничего не известно.

А.К.:  Были ли вы свидетелем его поэтической работы? Переводил ли он что-нибудь при вас? Может быть, стихотворение какое-то написал?

С.Л.:  Нет, никогда.

А.К.:  То есть, вы можете согласиться с тем, что он был совой, работал по ночам, когда никто этого не видел?

С.Л.: Даже если он работал днем, я этого не видел, как он не видел, как работал я.

А.К.: Известно ли вам что-нибудь о том, что Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская написала ему подстрочники неких «паровозиков», то есть дала ему некоторые темы, которые могли способствовать тому, что его первые книжки были изданы? Синельников в своих воспоминаниях о Тарковском-переводчике написал об этом и сказал, что чуть ли не пять стихотворений таких было сделано.

Некоторые из них, будучи зарифмованными, стали поэтическим событием.

С.Л.:  Нет, об этом я не знал.

А.К.:  Какова, на ваш взгляд, эволюция творчества Тарковского? Только ли накопление мастерства? Почему он избегал крупных форм?

С.Л.:  Во-первых, он написал поэмы...

А.К.:  «Слепой» и «Чудо со щеглом»...

С.Л.:  Инна мне даже рассказывала, что он говорил: “Я напишу поэму лучше, чем ваш...” Я забыл, как он меня называл. “Начальник” или “хозяин”...

А.К.:  Он знал ваши поэмы? Вы ему их читали, или он у кого-нибудь брал их читать?

С.Л.:  Я помню вечер в Союзе писателей, где он слышал их.

А.К.:  Относительно эволюции его творчества... Что это было, просто накопление мастерства или что-то иное? Все-таки, на ваших глазах это все происходило.

А.А.Тарковский. Фото А.Н.Кривомазова (1987)

С.Л.:  Я заметил рано эволюцию, потому что в первые наши годы он был очень зависим от Мандельштама и не сразу он расстался с этим. Теперь, когда вышли его книги, и там напечатаны его ранние стихи, я вижу, что там не так уж Мандельштам и существует. Но тогда нам, близким, казалось, что это перепев Мандельштама. Перелом у него произошел где-то во время войны. Сильный перелом.

А.К.:  Некое возмужание?

С.Л.:  Да, возмужание, война...

А.К.:  Потери, не исключено... Нога...

С.Л.:  Конечно, конечно...

А.К.:  Спасибо... Кого, вам кажется, следовало бы назвать учителями или предшественниками Тарковского? Мандельштама Вы назвали. Может быть, кого-то еще нужно поместить в этом ряду?

С.Л.:  Ну, во-первых, вся русская поэзия... Больше всего Тютчев, я думаю. Думаю, и от Ходасевича он тоже что-то важное взял.

А.К.:  Сохранились ли в Вашем архиве какие-нибудь ранние стихи Тарковского? Или письма его к Вам? Был ли он плодовитым в юности?

С.Л.:  Нет... Нет...

А.К.:  То есть, когда Вы читали друг другу стихи на Ваших встречах, то плодовитым был Штейнберг?

С.Л.:  Плодовитым был Штейнберг...

А.К.:  Спасибо.

С.Л.:  Я добавлю немного... Почему мне было трудно? Я понимаю так... Во-первых, я был религиозен. У Тарковского такого прямого чувства религии не было.

А.К.:  По крайней мере, вначале, да?

С.Л.:  Да... Я старался так сделать, чтобы не видно было, что речь идет о том, КТО нас создал... В издательствах это все очень быстро «раскручивалось»... Потом у меня были стихи, из которых ясно было, что я не согласен с нашим государством... У Тарковского этого не было... Я думаю, его не печатали потому, что его считали «мертвым» поэтом, который далек от магистральной линии развития советской поэзии, далек не только от Маяковского, но даже и от Пастернака, что он весь в каком-то мире серебряного века... Вот причина.

А.К.:  Спасибо большое. Осталась самая малость. Почему в нем сохранилось так много детских черт?

С.Л.:  Такой характер... Вообще он был очень женственный...

Характер у него был, как говорят, «сложный, но в действительности хороший»... Он никому не делал зла... не хотел зла... сочувствовал несчастным...

Все то, о чем я вам рассказывал, он тоже делал как ребенок. Ему казалось, что все должны радоваться, что ему помогают. Он был женственной натурой. Хотя и как мужчина он был большой молодец...

А.К.:  Самым продуктивным в его творчестве оказался период совместной жизни с Татьяной Алексеевной Озерской-Тарковской. Вы знали и первую его семью, и вторую, и третью... Что-нибудь Вы могли бы сказать по этому поводу? Может быть, те жены не очень соответствовали ему как поэту?

С.Л.:  Я знал его первую жену Марусю... Знал так хорошо, что я даже не знаю ее отчества. Это была прелестная милая женщина, которая его боготворила... Затем возникла Тоня... (Тренина, по первому мужу)... Это была женщина красивая, добрая, мягкая, но она не была властной... Она была куколкой... Прелестной, милой, доброй, порядочной, - и ему было тяжело... Квартира была такая: на первом этаже (на Серпуховской где-то, если я не ошибаюсь)... одна комната темная (без окна), другая хорошая; в темной спала дочь Тони, которая его очень не любила (почему, я не знаю)... Ему было очень тяжело: путь к дому часто заливался водой, а ему было очень трудно, на костыле... на костылях... Мое мнение, которое я доказать не могу, заключалось в том, что у Татьяны была хорошая квартира, в удобном месте, и это по-человечески понять можно... Как женщина, она была, по-моему, непривлекательна... Сухая... Например, мы жили в одном доме на Черняховской; встречаемся, - она жалуется, что Арсик не переводит, ленится... Мне она не нравилась... Ну... ничего такого плохого о ней я сказать не могу... Я не думаю, что он ее любил.

А.К.:  Я слышал от супруги Корина (Гиляровой), что Татьяна Алексеевна очень часто говорила Тарковскому: «Ты - гениальный», «Ты - суперспособный», «Ты - должен!», «Ты - можешь!» - и тем самым его активно мобилизовала на работу, помогла ему раскрыться...

С.Л.:  Ну... не знаю... может быть... Мне она жаловалась, что он не переводит...

А.К.:  Были ли Вы вместе с Тарковским в компании с Цветаевой? Какие у них были отношения?

С.Л.:  Не был... Не знаю, какие у них были отношения...

А.К.:  И последний вопрос: с кем еще дружил Тарковский в 30-е, 40-е, 50-е годы?

С.Л.:  У него были друзья... Горнунг, кажется... Есть такая фамилия?

А.К.:  Есть, есть.

С.Л.  Но я его не видел. Слышал... Я с ними вместе не сталкивался...

А.К.  Это был известный для меня фотограф...

С.Л.  Он еще и стихи писал.

А.К.  Кстати, знаете ли Вы об этом или нет, Горнунг - это фамилия мужа дочери Тарковского Марины... Если Александр Горнунг - это сын того Горнунга, то это интересно...

С.Л.  Вот как? Я ничего не знал об этом...

А.К.  Семен Израилевич, большое Вам спасибо за все сегодняшнее длительное наше общение, крепкого Вам здоровья, долгих лет жизни, и побольше творческих удач! Ваши последние стихи мне очень понравились.

С.Л.  По случаю вспомнил почти анекдот (хороший) из той жизни. Мы выступали где-то в одной из республик...

А.К.  С Тарковским? Или с кем-то?

С.Л.  Тарковский... и я... и Долматовский... и Ошанин... Ведущий сказал: «К нам приехали знаменитые поэты: Евгений Долматовский, Лев Ошанин, Михаил Луконин... а также переводчики - Липкин и Тарковский». И это его так рассердило, что он в президиуме - и все это видели! - поднялся и вышел за кулисы... Я ему потом говорю: «Ведь этот человек не имел в виду ничего плохого... ведь он нас не знает как оригинальных поэтов... Он сказал то, что есть...» Но он был очень раздосадован.

А.К.  Спасибо огромное! Все эти воспоминания очень теплые, и последняя деталь - только Вы о ней можете рассказать... очень важная деталь - и только Вы ее свидетель. Большое, большое Вам спасибо!

Первая публикация в журнале "АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ", № 5, 2001, с. 69-78.