Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
СТРАНИЦЫ САЙТА ПОЭТА АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО
А.А.Тарковский и К.В.Ковальджи, 1985, Переделкино (снимок сделан кем-то фотоаппаратом КВК).
ОБ АРСЕНИИ ТАРКОВСКОМ Арсении Александрович, узнав, что я бессарабец, оживился: - Моя мать родом из Бельц, - сказал он. - Она училась в кишиневской гимназии, была наполовину молдаванкой, наполовину полячкой... Это всплыло в памяти в связи с воспоминаниями А.Лаврина, где говорится, что мать А.А. родилась в Бессарабии. Как и Лаврину, мне тоже А.А. рассказывал, как хоронили Любовь Дмитриевну Менделееву-Блок: - Она с годами стала огромной жуткой бабищей. Умерла внезапно. Кто-то к ней пришел, она открыла дверь и упала на спину, замертво. С трудом сколотили ей громоздкий гроб. Яма на кладбище быстро наполнилась водой, пришлось опускать гроб прямо в жижу. Провожала кучка людей... Страшный изнаночный конец романтического начала... Надо сказать, Арсений Александрович почему-то не жаловал Блока. Лаврин пишет, как А.А. любила Татьяна Алексеевна Озерская. Да. Но я еще помню, как он в ЦДЛ прыгал на одной ноге, с трудом подавая ей пальто. Я потом попенял ей, а она: "Я нарочно, чтоб он не чувствовал себя ущербным..." Да. Но она все-таки третировала его. Однажды, когда я был у них в Переделкине, пришли две поклонницы, студентки. Прямо молились на него. Он был в ударе, острил, читал стихи. Время шло незаметно, стемнело. И вышло так, что Тарковским нужно было в Москву, мне и девочкам предложили ехать с ними вместе. Вела машину Татьяна Алексеевна. Не успели отъехать и ста метров, как она спохватилась. А.А. что-то должен был взять с собой, но забыл. Боже мой, как грубо она его отчитала, обозвала бестолочью и еще не помню как. Поклонницы остолбенели. А Арсений Александрович виновато-ласково успокаивал ее: "Прости, Танюша, ну ничего, давай вернемся..." Вернулись. Я растеряно шептал девочкам: "Не обращайте внимания. Он выше этого, он большой поэт!" А.А. спасало чувство юмора, он как-то поведал мне: Я единственный в нашей семье, Кто женат на гремучей змее. И еще спел: Наши жены - кошки раздражены, Вот кто наши жены! Он тоже мне рассказывал про Марину Цветаеву. "Будила Ариадну среди ночи: - - Что тебе снилось? - Что, что? Ничего не снилось! - Ну и дура. Спи." В ЦДЛ показал мне старенького лысого драматурга: "Он в молодости ухаживал за Мариной. Когда она вернулась в 39-ом году, он здесь в ЦДЛ-е попался ей на глаза. Он сделал вид, что ее не заметил и пытался обогнуть ее по дуге. Тут она его окликнула и поманила пальчиком. Он подбежал, семеня. И она при всех влепила ему пощечину с размаху!" Перед отъездом в Елабугу ночью сказала А.А. с ужасом про Гитлера: "Он пройдет по России церемониальным маршем!". Как-то Арсений Александрович рассказал мне сон, приснившийся ему в мае 1941 года: Гоняются за ним разбойники, настигают, спасенья нет в пространстве, но можно - во времени. Вот лес помолодел, вот поляна, на которой мальчик учит девочку маршировать. Мальчик вроде знакомый. - Как тебя зовут? - Марк. - А фамилия? - Тарловский. - Почему ты маленький? Какой сейчас год? - 1914-ый. - А месяц? - Май. - Веди меня скорей к твоему отцу! Марк его ведет, А.А. волнуясь, говорит отцу Марка: - Я из 1941 года. Я буду дружить с Вашим сыном. Я знаю, что будет дальше - война, революция... - Еще одна революция? - Да. Мировой пожар... И просыпается. Рассказывает сон жене. Тут же Мария Петровых. Она говорит: - Это что! Я могу доставать из воздуха лидийские розы. - И делает движение руками. На ее ладони сыплются лидийские черные розы... И тут А. А. просыпается окончательно. Звонит Марку Тарловскому, придирчиво расспрашивает его о летних днях 1914 года. - Тебе отец ничего не оставлял? - Нет, только перед войной говорил, что будет "мировой пожар"... Тогда звонит Марии Первовых: - Ты знаешь, что такое лидийские розы? - Нет, но что-то как будто помню. Они черные?.. В Малеевке году в 57-ом я дал ему прочитать свою поэмку "Чужая молодость". Он сказал несколько общих вежливых слов, потом помолчав улыбнулся: - А все-таки поэт должен быть тигром! Только в середине семидесятых годов я удостоился серьезного одобрения от А.А. Он позвонил по поводу моего венка сонетов, обрадовано похвалил (я дал ему рукопись, напечатать не удавалось). Сделал несколько стилистических замечаний, я их учел. Познакомился я с Тарковским в Малеевке, в декабре 56 - январе 57 г. Впервые тогда узнал его как поэта, поразился его стихам, и некоторые из них слету запомнил. Когда при следующей встрече я стал читать ему наизусть его же стихи, он не столь удивился, сколь испугался: умолял не распространять, не пропагандировать его, он не желает, хватит с него... Оказалось, он был жестоко травмирован в 46-ом году, когда под горячую руку (вслед за Зощенко и Ахматовой) уничтожили его готовый к выходу первый сборник. В свою очередь удивился и я, стал его убеждать, что года через два-три он будет знаменит, - как Заболоцкий, не меньше. Я оказался, так сказать, пророком. Но мог ли я тогда подумать, что мне доведется писать вступительную статью к его посмертному трехтомнику? Через несколько лет, после сборника "Перед снегом", принесшим ему запоздалую славу, я навестил его вместе с женой, Ниной. Он жил тогда на Аэропортовской. Почему-то принял нас лежа в постели (после болезни?), был радостно возбужден, удивлялся самому себе ("я написал в последнее время сто стихотворений!") и читал нам с упоением. Это был праздник. Подарил какие-то книжки про бабочек для нашего маленького Саньки... А.А. страстно любил шахматы, хотя играл слабовато. С годами уровень игры еще снижался. Помню, однажды я, выиграв у него несколько партий и видя его глубокое огорчение, решил следующую проиграть. Я стал осторожно поддаваться, но, увы, он от волнения не замечал подставок. С большим трудом я свел партию вничью... Еще через несколько лет он и вовсе перестал играть, но, живя в Переделкине, часами следил за игрой других (как правило, сражения происходили под лестницей Дома творчества), переживал и наслаждался как истинный болельщик... Когда его хоронили, я окаменело стоял у его гроба, и в уме вертелись строки - как эхо его стихотворения "Я жизнь люблю и умереть боюсь…": …И лежит он, уже ничего не боясь, Утопая в цветах. Для него началась - Не расскажет какая - дорога; Нам еще горевать у порога И бояться черты роковой, Где рыдает Шопен, как живой… Источник: получено разработчиком в письме от автора (Sent: Sunday, August 24, 2008 7:55) для публикации на этом сайте.
Деград |
