Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу.
Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)Коллекция фотографий Иосифа Бродского
Название: ВСЕ ТАК! Тема: В газете 24 МАЯ ИОСИФУ БРОДСКОМУ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 65 ЛЕТ - Вы обратили внимание, - спросила меня коллега Марина 24 мая, - что по телевидению о Шолохове говорили, а о Бродском – ни слова? Речь шла о юбилеях нобелевских лауреатов, случившихся день в день. - Да, обратила, конечно, - ответила я. И еще искренне удивилась, что в день рождения поэта многие прогрессивные, уважаемые в обществе газеты ни словом не обмолвились о знаменитом поэте. Между тем, став флагом нашей интеллигенции, во всяком случае той ее части, которую по-прежнему волнуют судьбы русской словесности, поэзия Иосифа Бродского с годами все плотнее входит в «нижние слои атмосферы». Посылая нескольким друзьям вышедший недавно прозаический сборник «Поклониться тени», из Барнаула, к примеру, получаю просьбу: «Пришли его стихи. У нас Бродского не достать». Это так неожиданно читать в нашем городе, где в любом книжном магазине стоит множество книг Иосифа Александровича. Но на наших прилавках задерживаются далеко не все его книжки. Покупая вновь и вновь сборник «Поклониться тени», все чаще не встречаю его там, где совсем недавно приобрела, – «продано». Его издавали снова и снова, но сборник вновь исчезал. Нелегкая эта проза сразу берет в плен неожиданностью высказываний, парадоксами суждений и тем, что и дважды, и трижды перечитав какой-то абзац, понимаешь, что сказанное не просто очень интересно, но (не смейтесь, классики марксизма)- «единственно верно». Много читающие русские интеллигенты прямо-таки «повернуты» инаковостью литературного стиля. Недаром столь любимый Бродским Андрей Платонов стал жадно и пристально читаемым, пусть и поздно «разрешенным» автором. Вот как воспринимал его Иосиф Бродский. «Платонов делает примерно следующее, он начинает фразу в общем привычно, так что почти угадываешь ее продолжение. Однако каждое употребляемое им слово определяется и уточняется эпитетом или интонацией или неправильным местом в контексте до такой степени, что остальная часть фразы вызывает не столько удивление, сколько чувство, что ты себя как бы скомпрометировал ощущением, будто знаешь что-то о складе речи вообще и о том, как нужно размещать эти конкретные слова, в частности. Ты оказываешься в загоне, в ослепляющей близости к бессмысленности явления, обозначаемого тем или иным словом, и понимаешь, что сам себя в эту неприятную ситуацию вверг своей собственной словесной неряшливостью, чрезмерным доверием к своему собственному слуху и к словам как таковым. При чтении Платонова возникает ощущение безжалостной, неумолимой абсурдности, исходно присущей языку, и ощущение, что с каждым новым, неважно чьим, высказыванием эта абсурдность усугубляется. И что из этого тупика нет иного выхода, кроме как отступить назад, в тот самый язык, который тебя в него завел». Цитата, что и говорить, длинновата. Но попробуй сократи в ней хоть строку – узнаешь меньше. Бродский сам понимает, что уж загнул, так загнул. Но иначе с Платоновым не справиться: «Это, возможно, чересчур тяжеловесная и не слишком точная или исчерпывающая (далеко нет!) попытка описать технику письма Платонова. Возможно также, что эффекты подобного рода можно создать только в русском языке, хотя присутствие абсурда в грамматике говорит нечто не только о конкретной языковой драме, но и о людском роде в целом». Когда перед чем-то сложнейшим, вроде этого пассажа, становишься в тупик, так и тянет снизить пафос и сказать что-нибудь эдакое. К примеру – «умри, Степан, ты лучше не напишешь!». К счастью, наш Степан столько оставил нам для чтения, размышления, для восторга, недоумения, для кивков и несогласий, что только читай, не ленись. И учись мыслить. Знающие его биографию никак не сведут концы с концами – парень ушел из седьмого класса и больше в учебных заведениях не учился. Только преподавал. Как профессор американского университета. И, судя по его прозе, так преподавал, что всякий поклонник много бы дал, чтобы побывать на его лекциях. Заметим, что преподавал-то он по-английски. А лет за семь до этого сидел черными зимними вечерами, чуть не при коптилке, в Норинской, когда был в ссылке. И бесконечно читая английских поэтов, листал «кирпич» англо-русского словаря. Зная это, всегда почему-то вспоминаешь рассказы о Пушкине, который тоже, кстати, в ссылке листал англо-русский словарь. Этот язык он знал много хуже французского. Включая телевизор, я всякий раз думаю, как заполонили экран отечественные сериалы. О чем же они? Почти сплошь – о разборках бандитов. Дубасят друг друга одинаково и «мочат» тоже. На чем же у нас, законопослушных граждан, в таком случае сердце успокоится? Как нам заплакать, чем умилиться? А жизнь наша, между тем, подсказывает еще те исторические сюжеты. К примеру, необычайная, почти мистическая, сага вышедшего из всех передряг, из которых почти не выходят, нашего патриарха Солженицына? Или жизнь Иосифа Бродского? Это же все кино! Самое настоящее захватывающее кино! Психушка с ее издевательствами, побои на допросах, ссылка на конец света, родители, ленинградские интеллигенты, абсолютно бессильные защитить от власти единственного сына. О торжествах в честь его Нобелевской премии уже не говорим. Сплошной с неба свалившийся американский хэппи энд. И все это про нашу жизнь, которую мы либо не замечали, либо приветствовали. Итак, первый и весьма осознанный шаг Иосифом сделан в седьмом классе. А оказалось - рубикон перейден. Потому далее все было, может быть, уже не так страшно. Вот как описывал Бродский сам момент, когда он, собрав нехитрые школьные вещички, навсегда покинул школьный класс. «Помню, когда я бросил школу в возрасте 15 лет, это было не столько сознательным решением, сколько инстинктивной реакцией. Я просто не мог терпеть некоторые лица в классе, и некоторых однокашников и, главное, учителей. И вот однажды зимним утром, без всякой видимой причины, я встал среди урока и мелодраматически удалился, сознавая, что больше сюда не вернусь. Из чувств, обуревавших меня в ту минуту, помню только отвращение к себе за то, что я так молод и столькие могут мной помыкать. Кроме того, было смутное, но радостное ощущение побега, солнечной улицы без конца». Дальше поэт образовывался сам. Его близкий друг, писатель Яков Аркадьевич Гордин, пригласил как-то 18-летнего Бродского в университет, на семинар по литературе 20-х годов. Ни о чем плохом не думая, Иосиф попросил слова, а поскольку до этого он читал статьи Троцкого, то его и начал цитировать. Злейшего врага советской власти. С преподавателем случился удар. Путая от ступора две фамилии, он истошно кричал: «Троцкий, вон из зала!» Не повезло Иосифу Александровичу со школой, не повезло и с университетом. «Я – поэт. Этим и интересен», - сказал Маяковский, явившийся в мир со своей поэтической стилистикой. Благодаря ей он стал признан и знаменит. Свой поэтический язык, свой стихотворный размер, своя мелодия – и ты сразу выходишь из ряда. Но ведь правда и то, что никто не виноват в том, что одному Бог дал и то, и то, и это. А другого – не заметил, обошел. Бродский тоже явился со своим незаемным поэтическим стилем, своим поэтическим ритмом, сразу узнаваемым. И в дорогу отправился, не равняя шаг с общей шеренгой. Он – поэт сложный. Однако погружаешься в его поэзию по грудь, по шею, иногда уходишь в нее с головой, и будто мощный колокол посылает тебе свой резонанс - ты плывешь в новой для тебя реальности. И она тебе очень нравится. Повторим: Иосиф Бродский сделал себя сам. Как, спросят, каким же это образом? Благодаря абсолютным способностям. В таком случае другим как быть, ведь многие стремятся к совершенству. Нам кажется, у всех есть запасной аэродром – «терпенье и труд все перетрут». Загвоздка в том, что и работать надо хотеть. У нас до сих пор слышишь от иных пожилых людей: «Условий для учебы не было». И говорят они чистую правду. И все же одни шли против тяжких условий на таран, другие – не штурмовали. «Упорный труд ему был тошен. Ничто не вышло из пера его», - Пушкин, говоря об Онегине, сказал и о нас. Бродский был прекрасным сыном своих родителей. И после смерти они продолжали жить в его душе. «Вот две вороны приземлились у моего крыльца и расхаживают вблизи старой поленницы. Одна поменьше другой. Вроде того, как мать приходилась отцу по плечо. И хотя я не в состоянии определить их образ, они мне кажутся старой супружеской четой. На прогулке. У меня не хватает духа прогнать их прочь, и я не умею хоть как-то наладить с ними общение. Если у истоков мифологии стоят страх и одиночество, то я еще как одинок. И представляю, сколь многое будет мне еще напоминать о родителях впредь.» Он посвятил им изумительное, полное сыновней благодарности эссе «Полторы комнаты». Старинный друг Бродского, голландский ученый Кейс Верхейл, написал о нем замечательную книгу «Танец вокруг мира». Он, бывший аспирант, познакомился с поэтом в самые тяжелые для него годы. Каким же прозорливым оказался голландский друг Иосифа, если уже тогда столь высоко оценил мало кому, кроме узкой ленинградской тусовки, известного юношу. Ведь и в самом прекрасном сне Кейс не мог бы представить Иосифа, которому шведский король вручает Нобелевскую премию! А позже Кейс в мгновение ока сорвался с места и прилетел в Америку, когда узнал о внезапной смерти друга. «При отпевании в Епископальной приходской церкви в Бруклин Хайтс, а потом при поминовении на сороковой день в величественном соборе Св. Иоанна Богослова на Манхэттене читали его стихи. Произошло своего рода чудо. Многие из нас знали эти тексты наизусть, но почти никто никогда не слышал их иначе, чем произнесенными голосом Иосифа. И теперь, когда с амвона их робко читал кто-то из его близких, слова становились новыми, мы сидели с прямыми спинами, обратясь в слух. Я уже и раньше часто думал о том, что торжественным скандированием собственных стихов Бродский заглушал их подлинную поэзию, быть может, скрывая ее из чувства целомудрияѕ Но читающий Бродского для себя всегда сумеет расслышать тот его голос, которым при жизни он разговаривал в минуты непринужденности и тепла.» С юных лет, еще в комаровские времена Анны Андреевны Ахматовой, Иосиф Бродский постоянно встречался и с ее секретарем - поэтом Анатолием Найманом. Их не весьма гладкие, не лишенные соперничества отношения также длились всю жизнь: от поездки Анатолия в Норинскую до встреч в Америке. Эти отношения, можно сказать, продолжаются и сейчас. Так, в последнем номере «Московских новостей» А. Найман напечатал изысканное по смыслам эссе, посвященное 65-летию Бродского, под неожиданным названием «Не так». «Всю вторую половину дня до самой ночи, - вспоминает автор публикации, - мы проговорили, причем ему это напоминало какие-то наши вечера в Комарове: сосны, сырой снег, огонь в печи (ну, в камине), спешить некуда - а мне в Норинской, где он жил в ссылке: спешить некуда, огонь в печи, тьма за окном, и неизвестно где, в какой дали от места, называемого домом, находимся. Комарово или Норинская, все равно четверть века назад, и оттуда бесконечно выскакивали темы для разговора, четверть века назад устремленные к кульминациям, захватывающие, сейчас в виде эпилогов». А еще Найман рассказывает, как часто Бродский в их разговорах о том или ином авторе не соглашался с собеседником. Отсюда это вынесенное в заголовок «не так». Найман будто перечеркивает великолепные эссе Бродского, посвященные путешествиям в Турцию, Венецию, Рим. Он будто ловит автора на слишком свободных, абсолютно независимых и нетрадиционных суждениях. «И Византия не такая, как он ее проглотил, а потом переварил в своем эссе, и Рим не сходится с фактическим, и стоицизм не выводится из поздних стоиков вроде Марка Аврелия, и даже английские метафизики не вполне такие, и даже его возлюбленный Джон Донн». В общем – все не так. А если бы у Бродского все было «как надо», то стоило ли его сегодня вспоминать? Бродский, по воспоминаниям друзей, был очень веселым человеком. Кейс Верхейл оставил нам прямо-таки уникальное описаниеѕ похорон Иосифа Александровича. И самое главное в них, на наш взгляд, – это «бух-бубух». Читайте сами. «На этой постройке и был остановлен выбор, поскольку окончательно похоронить Бродского предполагалось в Венеции. После заключительных молитв у места его захоронения в глухой стене из полированного гранита некоторые остались ждать, пока не запаяют – весьма прозаически – цинковый гроб. И в то время, как мы здесь тихонько разговаривая или молча стояли и мерзли, вдруг раздался мощный удар, от которого задрожали стены. Едва мы успели сообразить, что это работает каменщик, как послышалось еще два удара, словно от кулака титана. Потом все стихло. Когда страх в моей душе утих, я представил себе Иосифа с довольным выражением лица. Я знал его достаточно хорошо, чтобы не сомневаться, что эти удары бух-бубух при прощании с нами он оценил бы как простейшее воспроизведение его любимого стихотворного размера». Елена ШВЕЦОВА Источник: http://www.vesty.spb.ru/modules.php?name=News&file=print&sid=6240
Деград |
