Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Эти заметки ни в коем случае нельзя назвать исследовательскими — это, скорее, штрихи, замечания на полях старых и новых публикаций, пусть и дополненные попыткой ввести в оборот «бродсковедения» малую толику новых сведений. Непосредственной же причиной явился выход двухтомного собрания сочинений Лидии Чуковской, где впервые опубликованы отрывки из дневника под общим заглавием «Иосиф Бродский» (записи 1963–1972)¹ Книга вышла из печати в юбилейный для Бродского 2000-й год, и была отмечена традиционной выставкой в Доме-музее Корнея Чуковского в Переделкине. В рамках открытия выставки состоялся и научно-просветительский семинар, на котором для небольшой аудитории были озвучены изложенные ниже наблюдения. Некоторые экспонаты выставки, с разрешения Е.Ц. Чуковской, представлены в этом номере «СЛО».

* * *

Рецензировать, а уж тем более подробно пересказывать дневник Чуковской мы сегодня не станем: внимательному читателю книг Лидии Корнеевны хорошо известен образ и характер писательницы, а также неповторимая интонация ее высказываний. Скажу только, что желающим стереоскопично охватить тему «Бродский и Чуковские» надо вооружиться по крайней мере тремя главными книгами: третьим томом «Записок об Анне Ахматовой» Л.К. Чуковской, вторым томом упомянутого двухтомника и вторым томом дневника Корнея Чуковского. При чтении «Записок…» следует учесть, что названная нами тема не только хронологически вплетена в общую ткань повествования, но и — справочно-библиографическим глоссарием — вынесена в раздел «За сцену». А кроме того, пунктирно-отрывочными публикациями некоторых писем и документов эта тема очерчена в авторском приложении «Тяжба» («дело Бродского»).

Знаменательно, что познакомила Чуковскую и Бродского — Анна Ахматова. Это было первое посещение Лидией Корнеевной знаменитой комаровской «будки». Сопровождал ее в этом нелегком для слепнущей Лидии Корнеевны походе поэт и друг Владимир Корнилов² . После обмена приветствиями «высокий, рыжеватый, крупного сложения молодой человек» тут же наговорил Лидии Корнеевне немало «дерзостей», непочтительно отозвавшись о ранней критике Корнеем Чуковским переводческих трудов Бальмонта; о переводах из Уитмена — самого К.И., и, в конце концов, вывел, что поэтического дарования у знаменитого отца гостьи нет и в помине. Воспитанная Лидия Корнеевна смиренно отзывалась репликами «очень может быть», «весьма вероятно» и прочими в том же духе. В конце этого октябрьского дня Лидии Корнеевне пришлось даже успокаивать Владимира Корнилова, испытавшего, мягко говоря, неловкость за молодого поэта: «Я сказала… что рано ему (Бродскому — П.К.) еще иметь характер, а это просто мальчишество, юность <…> ему не нравятся переводы Корнея Ивановича (он, наверное, только что их прочел и статью о Бальмонте) и вот, как услышал мою фамилию — так из него, как пробка, мгновенно и выскочило суждение…».

Однако еще в «середине» визита, когда, высказав свои суждения, Бродский покинул «будку», и Ахматова показала Чуковской его стихи, — Лидия Корнеевна цепко отметила: «…стихи Бродского — трудно уловимые, но несомненные. Голос у него новый, странный и сильный…».³

Даже по этому, пусть и не самому характерному фрагменту «Записок…» хорошо видно, что эта книга не только о поэте, окруженном своим и чужим временем, — это еще и блистательный автопортрет (чаще, думаю, неосознанный) самой собеседницы Анны Ахматовой.

Отношения Иосифа Бродского и Лидии Чуковской развивались поступательно-постепенно, росли как дерево — вверх и вширь. Интересно, что «несомненность» в оценке стихов молодого Бродского уступала место и недоуменному раздражению, тому, что принято обозначать, как «не нравится». И когда случилась вся газетно-судебная история, когда сначала через Ахматову, а потом — плотнее и деятельней — вовлеченная Фридой Вигдоровой, Лидия Чуковская взвалила на свои плечи большую часть борьбы за поэта, — ее, прежде всего, волновало не качество его стихов, а именно звание литератора. Литератора, попавшего в беду. Здесь она пошла по пути, давно ей знакомому и по рассказам отца, — в том числе о его собственных «защитных» поступках в разные годы.  Наконец, она поступала согласно личным принципам человеческого, литературного и общественного поведения.

Тут я всегда вспоминаю, что едва ли не первым «правозащитным актом» Л. Чуковской было ее письмо Горькому (1928) — в защиту обруганного Круп­ской литератора Корнея Чуковского.⁴

Но был центральный «отправной пункт», выделенный В. Корниловым еще в «знаменской» публикации отрывков из «Общего» дневника Чуковской: «…“Я поняла, что сейчас надо делать в общем и в частном плане. Поняла с помощью двух лиц: Фриды и Герцена”. Чуковская не случайно сопоставляет как бы несопоставимые по их исторической значимости личности, однако сопоставляет их потому, что порыв у них был один...» Забегая вперед, скажу, что в собрании Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, среди личных книг Бродского, хранится и подаренная Л. Чуковской книга — «Былое и думы» Герцена» (М., 1966).

После смерти Фриды Вигдоровой, не дождавшейся освобождения Бродского из ссылки, Чуковская написала книгу «Памяти Фриды», впервые опубликованную в журнале «Звезда» уже после смерти самой Лидии Корнеевны. «Есть какая-то радостная естественность в том, что книга о Фриде Вигдоровой впервые печатается в номере журнала, посвященном Иосифу Бродскому, — написал в своем предисловии к публикации Евгений Ефимов. — Будем только иметь в виду, — без этого не оценить в полной мере величину подвига Фриды Вигдоровой и ее самое, — что спасала она не Нобелевского лауреата и всеобщего любимца, а двадцатитрехлетнего юношу с весьма сложным характером. И к оценке своей записи, признанной всеми, кто ее читал, литературным шедевром, относилась равнодушно: «Мне надо одно: чтобы мальчик был дома».⁵

«Тринадцатым подвигом Геракла» назвала Лидия Чуковская то, что сделала для освобождения Бродского Вигдорова.

Кстати, в некоторых поздних интервью Бродского, его репликах на авторских вечерах, и – тенью – в книге Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» прозвучала мысль, что борьба за поэта была… как бы это сказать? — «фактом биографии борющихся» и только… Секретарь Корнея Чуковского — Клара Израилевна Лозовская, побывав на одном из вечеров Бродского, свидетельствола об этом  в интервью «Известиям»⁶. В чем дело? «Большая книга интервью» Бродского⁷, в принципе, не подтверждает таких оценок. В журнально-газетных интервью Бродский вспоминал хлопоты Вигдоровой с сердечной признательностью, говорил и о других защитниках. Думаю, что к сборнику интервью стоит отнестись пристрастно хотя бы потому, что книга избежала яркой составитель­ско-редакторской окраски, неизбежной, например, в случае с «Диалогами» Волкова.

А может, дело в том, что штатные летописцы и вопрошающие из зала предельно часто педалировали этот факт биографии, дабы жестко встроить его в систему «Трудов и дней», — равно дорогих сердцу обывателя и уму исследователя? Для человека нешаблонного и взрывного тут — полшага до раздражения, за которое, впрочем, тоже приходится отвечать, иногда — посмертно. Во всяком случае, эти реакции можно хоть как-то объяснить. Помню, как год назад мы говорили об этом с Владимиром Корниловым и он подтвердил вероятность таких объяснений.

Вернемся к отношениям. Вчитываясь в общий дневник Чуковской отчетливо видишь, как меняется ритм повествования. Хлопоты, поездки, письма, встречи — события нарастают комом, что-то вот-вот должно лопнуть, выдохнуться: победно или обессилено. Напомню, что в течение всего «дела Бродского» — ареста, суда, высылки, возвращения — по нарастающей случаются многие трагедии и беды.

Умирает Маршак, который с самого начала участвовал в борьбе за поэта. Кроме дневниковых свидетельств Л.К.Ч. (поразительно описание первого эмоционального отклика Маршака на событие!) сохранился черновик их совместного с Чуковским письма чиновнику ЦК КПСС — Н.Р. Миронову. В левом верхнем углу этой рукописи рукой Чуковского указан телефон Самуила Яковлевича.

За переписку с Г.Струве травят и изгоняют из Союза писателей Юлиана Оксмана.

Власти принимают окончательное решение о запрете на публикацию повести Лидии Чуковской «Софья Петровна» (ранее принятой к печати издательством «Советский писатель»).

Цензура корежит ахматовский «Бег времени».

Начинается планомерная травля Солженицына, «всюду ищут самиздат».

Умирает Фрида Вигдорова. Это событие останется для Лидии Корнеевны не заживающей раной во всех ее «бродских» размышлениях и оценках. «25/IX 65. Иосиф. Тот, кого не дождалась Фрида. Не я имела право обнять его в дверях, и жарить ему яичницу, и смотреть, как он ест… Но — это выпало мне. И я старалась радоваться, и мне это почти удавалось…».⁸

Через год с небольшим в «Памяти Фриды» Лидия Корнеевна напишет: «В последние недели Фридиной жизни, или точнее: в последние недели Фридиного умирания, когда она уходила от нас, покидала нас, или еще точнее: когда она покидала себя, лежа неподвижно на тахте в свой милой комнате, меня преследовал один и тот же сон… Возвращается Бродский. Я — во сне — набираю номер: АД 142-97. И говорю: “Сашенька, Иосиф вернулся, скажи маме… Сашенька, скажи маме…” И во сне думаю: как хорошо, что она успела узнать. Что я успела подать ей весть туда, на тахту, которая из веселой, мягкой обыкновенной тахты превратилась в два твердых, как камни, непостижимых слова: смертный одр.

Сон этот осуществился наяву, но к великому нашему горю, не полностью. Бродский был освобожден через полтора месяца после Фридиной смерти. Он пришел ко мне. Мы вместе позвонили в Ленинград Анне Андреевне и его родным. Потом я сняла трубку и набрала номер: АД 142-97.

— Сашенька, Иосиф вернулся, — сказала я Саше, когда та отозвалась. Мы обе замолчали. Продолжения не было. Из горла ничего не шло на губы, с губ ничего в трубку. Я видела Сашу так же ясно, как если бы это был не телефон, а телевизор. Ресницы, волосы. Я видела пустую тахту. Я подумала: пойти, разве, на могилу, прошептать эти слова земле: Фридочка, Иосиф вернулся…».⁹

* * *

По мере борьбы за поэта отношения между И.Б. и Л.К. менялись. Лидия Корнеевна больше узнавала о Бродском, все чаще читала его стихи и в конце концов по-своему привязалась к нему. В их переписке появился доверительный, домашний тон; она стала получать в подарок стихи и открытки с рисунками. И — забежим на двадцать лет вперед — именно она была в той ничтожно-маленькой горстке жителей СССР, кто публично, через иностранное радио, поздравил поэта с Нобелевской премией.¹⁰

«25/V 65. На днях письмо от Бродского — просит для родственника лекарство от бронхиальной астмы. Три стихотворения, из которых одно — “В распутицу” — превосходно…». Сразу скажу, что редакция стихотворений, присланных Бродским — Лидии Корнеевне, отличается от той, которая представлена в первом Собрании сочинений поэта, изданном на его родине. Но это другая тема, исследовательская.

В письме Бродский пишет так: « 16.5.65. Дорогая Лидия Корнеевна! …Новостей у меня никаких — ни хороших, ни слава Богу, плохих. Как правильно угадали на Западе, вожу навоз, гружу навоз — только что не произвожу навоз… Через неделю мне — 25 лет, возраст успеха. Угораздило же родиться в мае.

Как здоровье Ф.А. (Ф.А. Вигдоровой – П.К.)и где она? Хотел ей написать, но, говорят, она не дома, а где-то на даче. Сердечный поклон Льву Зиновьевичу(Л.З. Копелеву — П.К.) и его супруге. Да и всем остальным, кто меня помнит. Будет время, черкните мне, пожалуйста, несколько строк. Давным-давно ни от кого нет писем.

Посылаю Вам парочку стихотворений — более для развлечения в бедной событиями московской жизни, чем для изучения. Стыдно мне за них, да мне за свою жизнь еще больше стыдно: а вот не отказываюсь, живу.

Всего Вам самого-самого доброго, от всего сердца. Как принято говорить в Москве, жму Вашу руку. Ваш Иосиф…».¹¹

На конверте — красное знамя с призывом «Май, Мир, Труд» и штемпель почтового отделения Архангельской области.

Не знаю, нашла ли Лидия Корнеевна то лекарство, о котором спрашивал Бродский, но вот книги она ему высылала: «Я прочитал Донна… примерно в 1964-м. Благословенная Лидия Корнеевна Чуковская прислала мне его книгу, когда я жил в деревне на Севере» (интервью Дэвиду Бетеа, 1991). И в другом месте: «В шестьдесят четвертом году я получил свои пять лет, был арестован, сослан в Архангельскую область, и в качестве подарка к моему дню рождения Лидия Корнеевна Чуковская прислала мне — видимо, взяла в библиотеке своего отца издание Донна…».¹² Эта книга — «The Complete Poetry and Selected Prose of John Donne» (N.Y., 1952) — с инскриптом: «Дорогому Иосифу с уважением, благодарностью и надеждой. Лидия Чуковская. 6/5 1964. Москва», — хранится в упомянутом собрании Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме.¹³

Уже после ссылки, после очередных неприятностей у поэта, Лидия Чуковская обозначит в дневнике новый, сложившийся характер их отношений: «14 июля 69. Дважды за это время был Бродский. Это тоже радость. Мы с ним до сих пор встречались как-то “официально”: сначала, при АА, до ссылки, он мною вообще не интересовался, а мне не очень нравился, потом, после беды с ним и его ответов на суде, я поняла, что это за человек, потом — что за поэт; потом он приходил ко мне, но все как-то не клеилось — с его стороны это был скорее “долг благодарности”. И только теперь я почувствовала с ним какой-то контакт…».¹⁴ Она дает ему (в числе немногих!) читать свои «Записки об Анне Ахматовой», он ей — все чаще читает свое, новое. Дарит «тамиздатские» книжки и публикации.

* * *

В октябре 1971 года, читая вслух своей помощнице Фине (Ж.О.Хавкиной) стихотворение «От окраины к центру», — Лидия Корнеевна заплакала. «Многое мощно и берет за душу, а многое мне не по силам. И как грустно, что К<орней> И<ванович>, встречаясь, не встретился с ним (выделено мною – П.К.) и так и не понял, кого он помогал спасать…».¹⁵

Помощь Чуковского общеизвестна. Вместе с Маршаком и Ахматовой он подписывал телеграмму А.Микояну, писал письма в Верховный Суд, в другие инстанции. Судя по дневнику Чуковской, он собирался вставить переводы Бродского в новое издание «Высокого искусства». Он звонил «наверх», встречался с «верхами» лично.

Но человек, нетвердо знающий об этой деятельности, читая дневник Корнея Чуковского, где личность молодого, задиристого поэта выведена, возможно, не слишком комплиментарно, — не сможет оценить какого напряжения стоили ему эти хлопоты, «направляемые» другом Фридой и дочерью Лидой.

Процитирую из «некомплиментарного»: «Кома (Вяч. Вс. Иванов — П.К.) же предложил мне подписаться под телеграммой к Микояну о судьбе Бродского. Я с удовольствием подписал и дал Коме десять рублей на посылку телеграммы. Там сказано, будто Бродский замечательный поэт. Этого я не думаю. Он развязный...» (Запись от 2 июля 1965 г.). Или: «Был Иосиф Бродский. Производит впечатление очень самоуверенного и даже самодовольного человека, пишущего сумбурные, но не бездарные стихи. Меня за мои хлопоты о нем он не поблагодарил. Его любовь к английской поэзии напускная, ибо язык он знает еле-еле. Но человек он в общем приятный. Говорит очень почтительно об Анне Ахматовой...» (Запись от 6 января 1966 г.).¹⁶

Но есть и другие записи, где К.И. пересказывает свои разговоры с начальством, отстаивая И.Б., где говорит о самостоятельности суждений Бродского и прочее. По контексту дневника видно невооруженным взглядом, как непросто ему давались все его «ходы» и «приемы».

Он применял даже свои актерские таланты, чтобы помочь другому и выдержать самому. И — сохранить то, что Солженицын в «Теленке» назвал «чувством литературного наследства и общелитературного масштаба». Когда на дачу Чуковского явился секретарь ЦК КПСС Д.А.Поликарпов — с уговорами, чтобы лауреат Ленинской и Оксфордских премий Чуковский снял свою подпись под поручительством за Бродского, Корней Иванович решил, по своему обыкновению, сказаться больным.

На одном из празднований Дня рождения Чуковского в его Доме (1989), вслед за авторским чтением «бродских» фрагментов из «Записок об Анне Ахматовой», — секретарь Корнея Ивановича, Клара Лозовская тоже взяла слово (цитирую по магнитофонной записи из архива Е.Ц. Чуковской):

«Поликарпов приезжал к Корнею Ивановичу при мне. И Корней Иванович очень волновался и боялся, как пройдет их встреча. Поэтому он оделся, как следует, а потом сказал: “Пожалуй, я буду больным”. Я его укрыла одеялом, он лежал и ждал прихода Поликарпова.

Я Поликарпова встретила внизу, он мне показался очень невзрачным, и больше всего меня удивила папка, какая у него была. Я предполагала, что он приедет с каким-нибудь портфелем, таким, необыкновенным, – а это была простая папка, красная, которую все вы можете купить в магазинах. При этом мы с Корнеем Ивановичем договорились, чтобы я раза два вошла к нему в кабинет с рюмкой, чтобы там была вода, как будто он принимает лекарство. “А если он что-нибудь заставит меня подписывать, Кларочка, я просто упаду в обморок...”

Да, а когда Поликарпов позвонил, я сказала: “Вы знаете, Корней Иванович очень нездоров”. — “Ну, Вы не беспокойтесь, волновать Корнея Ивановича я не буду”.

И он взошел наверх, и минуточек через пять я туда вошла с рюмочкой, сказала: “Корней Иванович, примите лекарство”. Корней Иванович подмигнул мне, выпил эту воду... Я еще раз так вошла, они мирно беседовали. Потом, когда ушел Поликарпов, я спросила Корнея Ивановича: “Ну как прошла встреча?” — “Прекрасно. Я его боялся, а он боялся меня...».

Таким образом, снять свою подпись Чуковский отказался.

* * *

А вот пересказывать «встречу-невстречу» Иосифа Бродского и Корнея Чуковского не будем. Заинтересованный читатель разыщет двухтомник Лидии Чуковской и прочитает этот душераздирающий эпизод сам. По атмосфере произошедшего, мне показалось, что поэт читал собеседнику Репина и Блока свои стихи, — заранее готовя себя к их, скажем так, не абсолютно восторженному восприятию. Возможно, он сам создал дополнительное напряжение, из которого даже не стал выпутываться.

Или так: «Бродский был весь в поту. Я видела, что он мучительно хочет курить. Я его увела. У меня ни от чего разрывалось сердце. Отчего? Оттого, что после стихов нельзя “обращаться к своим делам”… Оттого, что К.И. в силах смотреть на него просто как на одного из талантливых молодых поэтов (выделено мной — П.К.), а не как на Фридину, нашу тоску и бессонницу…».¹⁷

По справедливому замечанию литературоведа и писателя Льва Шилова, Корней Иванович Чуковский мог быть просто еще не готов абсолютному восприятию новой, иной поэзии.¹⁸ Кстати, насколько мне известно, сам Бродский этот досадный день нигде не вспоминал, и о К.И. говорил всегда тепло и уважительно. А для Лидии Корнеевны эта «невстреча» была, пусть и не самой большой, но — трагедией. И это тоже — к ее портрету.

* * *

Среди «бродских» записей Лидии Чуковской — и в Общем дневнике и в «Записках…», есть две, написанные языком художественной прозы. Это — то самое знакомство в комаровской «будке» с «нападками» на поэтический дар Чуковского и сцена прощания.

«18 мая, четверг. Переделкино. <…>

Он поднялся, что-то сказав о времени. Я тоже встала. Мы обнялись. Я поцеловала его в колючую небритую щеку.

— Да хранит вас Бог, — сказал он (мне бы ему!).

Мы быстро прошли в переднюю, я отворила перед ним дверь.

— Вот и нету мальчика, — сказал он, перешагнув порог.

— Все есть, — сказала я».¹⁹

P.S. И чтобы не заканчивать грустным (все-таки этот текст готовился в юбилейный для Бродского год, — смешное. Одно шутливое наблюдение и один апокриф.

1. Шутливое.

Как известно поэтический дар народного поэта Корнея Чуковского составляли не только его версификационные, ритмические, реминисцентные, «детско-психологические» и другие открытия. Не только умение писать в характерном для ребенка состоянии счастья (см. книгу «От двух до пяти» и эссе «Признания старого сказочника»).

 Этот дар, в частности, составляли и те имена-лексемы, и те, выражаясь научным языком, контаминации, которые он сам «из головы» выдумал. Через свои сказки, он привил их тому самому русскому языку, — орудием которого, по собственному выражению, был поэт Иосиф Бродский.

Слова «айболит», «цокотуха», «бармалей» прячутся в стихотворениях Иосифа Бродского «Черные города…» (1962—1963), «Эклога 5-ая (летняя)» (1981) и «Муха» (1985). Надеюсь, есть и другие примеры.

2. Апокриф.

Во второй половине 80-х годов, когда автор настоящих заметок робко начинал водить свои первые экскурсии по Музею Корнея Чуковского, — секретарь Корнея Ивановича, Клара Израилевна Лозовская, рассказала мне странную историю про своего старинного знакомого — поэта Александра Галича. В середине 70-х она слушала радио «Немецкая волна», где Галич рассказывал, как однажды ночью они вместе с Бродским утащили из чуковского дома бутылку водки. И вдруг она вспомнила, как в середине 60-х она, действительно, застала окно столовой открытым и, оказавшись в роли Робинзона Крузо, увидела на ковре отпечаток большого башмака. Из буфета пропала бутылка водки, а кухарка указала еще и на отсутствие в холодильнике сливочного масла.

В начале 1996 года я услышал этот апокриф в эфире ныне несуществующего радио «Ракурс» (авторский эфирный день Нины Крейтнер и Олега Хлебникова «В четверг и больше никогда»).

Насколько я могу судить, в эфире «Немецкой волны» передача звучала не раньше 2-й половины 1975 года. Этой историей и закончим, а деление на «документальное» и «художественное» оставим исследователям, оговорившись только, что Корней Чуковский был яростным противником употребления алкогольных напитков.

Из авторской программы Александра Галича на радио «Немецкая волна» (1975)²⁰ :

«…С поэтом Иосифом Бродским в последний раз в России мы встретились при довольно странных обстоятельствах. Есть под Москвою, как многие, вероятно, знают, такой писательский городок Переделкино. В этом писательском городке есть удивительный дом. Построил его, в свое время, спятивший с ума — от внезапно привалившего богатства — писатель, в эдаком романтическо-русском стиле: дом в петушках, весь похожий на пряник. Писатель этот был богатым недолго, и поэтому вскоре он продал этот дом другому спятившему от богатства писателю; и этот писатель недолго был богатым… И для того, чтобы как-то поддержать этот «пряничный» дом, он стал сдавать комнаты в нем для желающих.

И вот как-то, зимою, в этом доме поселились мои друзья. Я пришел к ним вечером в гости, была такая зимняя, морозная ночь, мы сидели, беседовали, и вдруг раздался стук в дверь, и появился Иосиф Бродский, который разыскивал меня, — ему сказали, что я в этом доме. Он пришел, разделся, и почти сразу же сказал: «Слушайте, я хочу читать стихи». Мы ужасно обрадовались, сказали: «Ну, давай!» Он сказал: «Нет, я не могу читать стихи, мне необходимо сначала выпить рюмку водки».

Он вообще человек не шибко пьющий, как говорится, но тут ему почему-то — то ли с мороза, то ли потому, что он почему-то нервничал, захотелось выпить для начала рюмку водки. Но рюмку водки достать уже было трудно, потому что было уже часов этак десять вечера. И я сказал ему: «Знаете, Иосиф, есть одно предложение, — только в том случае, если вы часть вины (не половину даже, а хотя бы часть) возьмете на себя… Перелезем сейчас через забор на дачу к Корнею Ивановичу Чуковскому — старейшине русской советской литературы… Перелезем к нему через забор, — сам Корней Иванович уже спит, но я знаю, как пройти в дом по секрету, и я знаю, где у Корнея Ивановича стоят водки и коньяки. Мы с вами утащим у него одну бутылку водки, а потом, завтра, придем и повалимся в ноги, и будем просить прощения.

Так мы и сделали. Мы перелезли через забор. Собаки Чуковского знали меня хорошо, так что особенного лая не подняли. Мы проникли тайком в дом, вытащили бутылку, принесли ее… И тут выяснилось, что Иосифу пить в общем и не очень-то и хочется, он пригубил, как говорится, водку, и стал читать стихи. Читал он долго, допоздна. Читал прекрасно и удивительно…

После этого мы с ним почти не виделись, если не считать двух беглых встреч на улицах Ленинграда. А увиделись мы с ним довольно много лет спустя. И увиделись просто на другом конце земли: в Нью-Йорке, в Америке, на дне рождения Мстислава Ростроповича. Мы как-то охнули, увидев друг друга, обнялись, и даже чуть ли не стали друг друга ощупывать, чтобы удостовериться в том, что мы — это мы, по-прежнему…»

Далее Галич говорит, что Бродский продолжает жить в Америке, вытащить его к микрофону довольно затруднительно, поэтому он (Галич) сам прочитает поэму «Посвящается Ялте», напечатанную в 6-м номере «Континента».

Примечания

¹ Сокращенный вариант отрывков ранее опубликован: Дело Бродского по дневнику Лидии Чуковской (декабрь 1963 – декабрь 1965). Предисл. Вл.Корнилова // Знамя. 1999. №7. С. 140—160.

² Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. В 3-х томах. Т. 3. 1963 – 1966. М.: Согласие, 1997. С. 68—75.

³ Там же. С. 71, 73.

⁴ См. Чуковский К.И. Собр. соч.: В 15 т. Т.2. Сост., коммент. Е. Чуковской. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2001. С. 610—611.

⁵ Чуковская Л. Памяти Фриды. Предисл. Евг.Ефимова / Иосиф Бродский. Неизданное в России // Звезда. 1997. 1.С. 104.

⁶ Известия. 2000. 11 авг. С. 11.

⁷ Бродский И. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000.

⁸ Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.2. М.: Гудьял-Пресс, С. 293.

⁹ Чуковская Л. Воспоминания. Памяти Фриды / Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.1. С. 372.

¹⁰ А тогда, в марте 1964-го, в день суда над Бродским, она простодушно-точно запишет у себя в дневнике: «…И никому из власть имущих не приходит на ум, что Бродский совершенно безопасен, ибо он человек не антисоветский, а просто а-советский… Если же правда, что он хотел бежать за границу (чего я не думаю), то почему бы его туда не отпустить? У нас 200 миллионов населения. Почему бы КГБ не воскликнуть: “одним дураком меньше! Скатертью дорога!”»

Кажется, в «безопасности» для режима таких «просто а-советских» людей Лидия Корнеевна ошибалась. К тому же не знала, не знала тогда, что в будущие нобелевские дни, пользуясь ее же выражением, на Бродского будут спущены новые собаки (см.: Горелов П. «Мне нечего сказать…» // Комсомольская правда. 1988. 19 марта; Казиев Б. Лауреат из штата Нью-Йорк… Или об очередной фальшивке «Огонька» // Молодая гвардия. 1989. № 12; Лернер Я. Маскарад // На страже Родины. 1990. 1 июля 1990). (Тот самый Яков Лернер! В своей статье он заявит, что Чуковская и Вигдорова не были знакомы, и обнаружит незнание того, что «А. Раскина» – это дочь Ф.В. — П.К.) Через четверть века ей еще предстоит «обогатить» свой личный «бродский» архив этими новыми «документами».

¹¹ Фрагмент письма Иосифа Бродского публикуется впервые. Архив Лидии Чуковской. За предоставленную рукопись благодарю Е.Ц.Чуковскую и Ж.О.Хавкину — П.К.

¹² Бродский И. Большая книга интервью. С. 513, 154.

¹³ Муравьева И. Автографы и библиотека Иосифа Бродского в собрании Музея Анны Ахматовой (Фонтанный Дом) / Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб.: Журнал «Звезда», 1998. С. 252—256.

¹⁴ Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.2. С. 302

¹⁵ Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.2. С. 303.

¹⁶ Чуковский К.И. Дневник (1930–1969). М.: Совр. писатель, 1997. С. 374, 383—384.

¹⁷ Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.2. С. 299.

¹⁸ На упомянутом семинаре в Музее Корнея Чуковского Лев Шилов обратил внимание присутствующих на нечто общее в убеждениях Чуковского и Бродского. Оба писателя горячо (с почти религиозным пафосом!) отстаивали мысль, что литература (поэзия, в частности) «спасает мир» и способствует «исправлению нравов». Корней Чуковский много писал (в статьях, письмах и в дневнике) о том, что чтение хорошей литературы меняет состав крови и цвет глаз человека, в разные годы жизни строил библиотеки, рассылал книги. Иосиф Бродский говорил и писал о том же: начиная от «Нобелевской лекции» и заканчивая проектом массового издания поэтических антологий с рассылкой по гостиницам и супермаркетам.

¹⁹ Чуковская Л. Сочинения в двух томах. Т.2. С. 305.

²⁰ Аудиозапись хранится в архиве Валерия Гинзбурга. Публикуется впервые. Сердечно благодарю Люсю Чудновскую и Нину Крейтнер.