Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь

Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996)

Коллекция фотографий Иосифа Бродского

Иосиф Бродский

                    Представление

                                  Михаилу Николаеву

    Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
    Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
    Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
    Многоточие шинели. Вместо мозга -- запятая.
    Вместо горла -- темный вечер. Вместо буркал -- знак деленья.
    Вот и вышел человечек, представитель населенья.

       Вот и вышел гражданин,
       достающий из штанин.

       "А почем та радиола?"
       "Кто такой Савонарола?"
       "Вероятно, сокращенье".
       "Где сортир, прошу прощенья?"

    Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -- папироса.
    В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
    И нарезанные косо, как полтавская, колеса
    с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
    оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
    обдавая содержимым опрокинутой бутылки.

       Прячась в логово свое
       волки воют "і-моЈ".

       "Жизнь -- она как лотерея".
       "Вышла замуж за еврея".
       "Довели страну до ручки".
       "Дай червонец до получки".

    Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -- меццо-сопрано.
    В продуктовом -- кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
    Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
    превращается в тирана на трибуне мавзолея.
    Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
    под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.

       Хорошо, утратив речь,
       встать с винтовкой гроб стеречь.

       "Не смотри в глаза мне, дева:
       все равно пойдешь налево".
       "У попа была собака".
       "Оба умерли от рака".

    Входит Лев Толстой в пижаме, всюду -- Ясная Поляна.
    (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
    Он -- предшественник Тарзана: самописка -- как лиана,
    взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
    Се -- великий сын России, хоть и правящего класса!
    Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.

       Чудо-юдо: нежный граф
       превратился в книжный шкаф!

       "Приучил ее к минету".
       "Что за шум, а драки нету?"
       "Крыл последними словами".
       "Кто последний? Я за вами".

    Входит пара Александров под конвоем Николаши.
    Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
    По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
    натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
    Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
    чтобы выпалить в начале непрерывного террора.

       Ой ты, участь кораб**:
       скажешь "пли!" -- ответят "б**!"

       "Сочетался с нею браком".
       "Все равно поставлю раком".
       "Эх, Цусима-Хиросима!
       Жить совсем невыносимо".

    Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
    Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
    Лучший вид на этот город -- если сесть в бомбардировщик.
    Глянь -- набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
    размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
    Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.

       Ветер свищет. Выпь кричит.
       Дятел ворону стучит.

       "Говорят, открылся Пленум".
       "Врезал ей меж глаз поленом".
       "Над арабской мирной хатой
       гордо реет жид пархатый".

    Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
    Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
    и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
    и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
    И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
    Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.

       Друг-кунак вонзает клык
       в недоеденный шашлык.

       "Ты смотрел Дерсу Узала?"
       "Я тебе не всЈ сказала".
       "Раз чучмек, то верит в Будду".
       "Сукой будешь?" "Сукой буду".

    Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
    и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
    Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
    придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
    восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
    Рафаэль с Буонаротти -- ни черта на обороте.

       Пролетарии всех стран
       Маршируют в ресторан.

       "В этих шкарах ты как янки".
       "Я сломал ее по пьянке".
       "Был всю жизнь простым рабочим".
       "Между прочим, все мы дрочим".

    Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
    Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
    Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
    Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
    И, как вдовые МатрЈны, глухо воют циклотроны.
    В Министерстве Обороны громко каркают вороны.

       Входишь в спальню -- вот те на:
       на подушке -- ордена.

       "Где яйцо, там -- сковородка".
       "Говорят, что скоро водка
       снова будет по рублю".
       "Мам, я папу не люблю".

    Входит некто православный, говорит: "Теперь я -- главный.
    У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
    Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
    Дайте мне перекреститься, а не то -- в лицо ударю.
    Хуже порчи и лишая -- мыслей западных зараза.
    Пой, гармошка, заглушая саксофон -- исчадье джаза".

       И лобзают образа
       с плачем жертвы обреза...

       "Мне -- бифштекс по-режиссерски".
       "Бурлаки в Североморске
       тянут крейсер бечевой,
       исхудав от лучевой".

    Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
    с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
    и вполголоса по-русски произносят: "ВсЈ пропало,
    а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
    б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
    Но -- не хватит алфавита. И младенец в колыбели,

       слыша "баюшки-баю",
       отвечает: "мать твою!" ".

       "Влез рукой в шахну, знакомясь".
       "Подмахну -- и в Сочи". "Помесь
       лейкоцита с антрацитом
       называется Коцитом".

    Входят строем пионеры, кто -- с моделью из фанеры,
    кто -- с написанным вручную содержательным доносом.
    С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
    одобрительно кивают им, задорным и курносым,
    что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
    выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.

       Что попишешь? Молодежь.
       Не задушишь, не убьешь.

       "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
       "Я с ним рядом срать не сяду".
       "А моя, как та мадонна,
       не желает без гондона".

    Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
    взвод берЈз идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
    Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
    только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
    Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
    с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:

       "Инвалид, а инвалид.
       У меня внутри болит".

       "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
       "Это -- сука или кобель?"
       "Склока следствия с причиной
       прекращается с кончиной".

    Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
    Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
    То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
    обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
    И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
    челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.

       Знать, надолго хватит жил
       тех, кто головы сложил.

       "Хата есть, да лень тащиться".
       "Я не б**дь, а крановщица".
       "Жизнь возникла как привычка
       раньше куры и яичка".

    Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
    Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
    Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
    хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
    Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
    кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?

       Эх, даешь простор степной
       без реакции цепной!

       "Дайте срок без приговора!"
       "Кто кричит: "Держите вора!"?"
       "Рисовала член в тетради".
       "Отпустите, Христа ради".

    Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
    Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
    Исключив сердцебиенье -- этот лепет я в кавычках --
    ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.
    Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
    Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,

       кто пророс густой травой.
       Впрочем, это не впервой.

       "От любви бывают дети.
       Ты теперь один на свете.
       Помнишь песню, что, бывало,
       я в потемках напевала?

       Это -- кошка, это -- мышка.
       Это -- лагерь, это -- вышка.
       Это -- время тихой сапой
       убивает маму с папой".

                                             1986

Нет сил остановить поток воспоминаний!




Упомянутый в прошлой статье Иосиф Бродский весной 95-ого года преподавал в Mt.Holyoke College, 
штат Массачусеттс, я был одним из двадцати его последних студентов, потом он умер. 
Когда я читаю мягкокончиковые воспоминания типа "Мои три встречи с И. Бродским" 
в журнале "Арион", мне хочется рыдать. Трагедия Бродского в том, что как он не пытался 
избежать болота эмиграции, ему время от времени приходилось туда окунаться. 
Тетка приходит на лекцию, в конце лопочет на акцентированом английском: 
"Joseph, I am here just to say thank you for all the beautiful poetry you write,
 your verses enchant me, they elevate me high, oh, so high, higher than the sun, 
it's so unbelievable", а он поворачивается и говорит: "Гу-гу-гу-гу". 
Баба, естественно, в шоке. 





Эмигранты искали в нем иконку на стену (Гений, еврей, и он, и он уехал из страны, где каши не сваришь). 
Когда-нибудь, когда ажиотаж вокруг его имени стихнет, умрет Лосев, умрет Кушнер, умрет Басманова,
 умрет Бобышев, умрут Рейн и Найман, умрет его сын Андрей, будет незазорно опубликовать панковские 
воспоминания нас - студентов Бродского. Это будет откат, это будет обвал, это будет обрыв, 
это будет крутой облом. Мы будем уже седы, мы поможем массам полнее понять этого великого поэта. 
В заключение хотелось бы опубликовать стихи Бродского, которые не вошли в выпускающийся 
"Пушкинским Домом" восьмитомник и вряд ли войдут в ближайшее время куда-либо, 
поскольку они посвящены отношениям Украины и России.




На независимость Украины

Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
Время покажет "кузькину мать", руины,
Кость посмертной радости с привкусом Украины.
То не зеленок - виден, траченый изотопом,
Жовто-блакытный Ленин над Конотопом,
Скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром, что без креста, но хохлам не надо.
Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене.
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
С сальными глазами жили как каторжане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго:
Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
По адресу на три буквы, на стороны на четыре.
Пусть теперь в мазанке хором гансы
С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще,
А курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
Плюнуть, что ли, в Днепро, может, он вспять покатит.
Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты,
Отторгнутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом, вашего хлеба, неба
Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду,
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, калунам, покоя.
Ой ты, левада, степь, краля, баштан, вареник,
Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза
Нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край матраса,
Строчки из Александра, а не брехню Тараса.Источник: http://imperium.lenin.ru/LJ/fenya/memories/index1.html#_10841063.html

Иосиф Бродский: геометрия поэтического мира

У этого текста длинная и, надеюсь, еще не завершившаяся история. Он была написан девушкой, использующей в сети ник Вечность L'Arma, в качестве курсовой работы по культуре речи - это объясняет некоторые особенности текста. Затем девушка прислала ее мне в ответ на предложение почитать ее работы (хотела она, чтобы ее работы почитали. Что неясно?) Я предложил обсуждать текст в режиме семинара (на что она согласилась), но прежде попросил ответить на несколько технических вопросов по тексту. Дело было в сентябре. С тех пор ответов я не получал, а потому решил публиковать текст как есть, только убрал введение - право же, если вы читали 1 введение к курсовым, вы читали их все. Возможность обсуждения не закрыта; надеюсь, что автор работы тоже еще появится.

§1. Место поэзии Иосифа Бродского в поэтической традиции

Поэзия 1920-1970-х годов развивалась по направлениям, намеченным в модернизме и авангарде. Можно выделить три основные линии. Первая идет от акмеизма, условно говоря, петербургская линия (наследующая опыт Ахматовой, Мандельштама, Аненнского). Вторая идет от футуризма - линия московская (Хлебников, Маяковский, Пастернак). Третья - линия крестьянской поэзии.
В литературе эмиграции значительно преобладала акмеистическая, петербургская линия. В Советском Союзе движение литературы все в большей мере определялось теорией и практикой "партийности".
Место поэта в русской культуре в главной мере определялось принадлежностью к тому или иному поколению. Особенно это было актуально во времена правления Сталина. Поэтическое наследие этой эпохи партийно, тенденциозно и единообразно.
Отношение к поэзии, к власти резко изменилось у того поколения, которое вошло в литературу в 1960-е годы. Оно порвало с представлениями о том, что поэзия должна служить - чему бы то ни было - и вернулось к ее пониманию как самодостаточной ценности.
Новое поэтическое мышление наиболее полно выразил Иосиф Бродский, ставший голосом поколения.
Продолжатель традиции Ахматовой, он стал создателем своей новой поэтической империи, отражающей окружающую реальность в новом ракурсе.

§2. Творческий и жизненный путь

Бродский, родившийся в 1940 году, начал сознательно работать в поэзии около 1960 года. Это время стало для Бродского и его друзей днем ноль, точкой отсчета.

Иосиф Бродский ушел из восьмого класса школы, чтобы больше никогда не возвращаться в стены учебного заведения. Уйдя из школы, он пошел рабочим на завод, потом, желая подготовить себя к профессии врача, о которой мечтал, - в больничный морг. В это время Евгений Рейн познакомил Бродского с Ахматовой. Первая строчка поэта, появившаяся в печати, была опубликована Ахматовой. В 1962 году Бродский посвятил ей стихотворение, вошедшее в книгу "Остановка в пустыне".

Вскоре в 1963 году двадцатитрехлетний поэт был объявлен тунеядцем, в следующем году арестован, отдан под суд и приговорен к ссылке, несмотря на заступничество смелых людей. После новой волны протестов в 1965 году Бродский был возвращен в Ленинград. В 1972 году его выслали из СССР. В США Иосиф Бродский нашел признание, уважение и доброжелательную обстановку для работы.
В 1987 году он стал Лауреатом Нобелевской премии в области литературы. До этого времени на родине было напечатано только четыре его стихотворения.

§3. Построение геометрической модели

§3.1
Поэзия Иосифа Бродского - своеобразный итог мучительного поиска нового поэтического языка, новой поэтической формы, нового Слова.
Его творчество ни на что не похоже, но вместе с тем входит в читательское восприятие органично, как нечто, известное всегда (может быть, своего рода оживление генетической матери).
Литература- искусство временное (по Лессингу), Бродский делает ее пространственной, реализованной в фигурах и телах.
Он "начинает литературу заново, на пугающем своей опустошенностью месте".
Бродский через голову тенденциозной поэзии XIX и XX веков перенял и воплотил идею самодостаточной поэзии.
Обратившись к мировому поэтическому опыту, он выбирает для себя создание новой поэзии, новой империи.
Поиск основополагающих своего поэтического творчества поэт начинает со строкой первого своего стихотворения. Две крайности становятся его миром - язык и математика.
§ 3.2
Анализ стихотворений Бродского показывает, как, начиная с обращения к античности, вне политики, он создает перенаселенный вещный мир, свое время и пространство. Этот мир в дальнейшем, выражаясь в своеобразных геометрических построениях, становится внутренним миром поэта.
Ища в окружающем мире то, что стало бы основой для собственной империи, Бродский "загромождает" стихи реальными вещами. Возникают характерные для стихотворной речи Бродского длинные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф. Принимая, что человек живет не в стране, а в языке, Бродский возводит язык в разряд духовных ценностей. Овеществляя "диктант языка", поэт обращается к геометрии.
Количество стихов, проанализированных нами, составляет одиннадцать хронологических сборников. Но знаковым в нашем анализе стало стихотворение "Пение без музыки" (1970 год). Думается, оно является определяющим для развития геометрической темы в творчестве Бродского.
На протяжении всего хронологического отрезка, который охватывает 1966-1976 годы, геометрические образы в стихотворениях Иосифа Бродского развивались от сложного к простому (по количественному критерию).
3.2.1. Стихотворения 1966 года для нас стали точкой отсчета. Но исследования стихотворных текстов доказало наше предположение об эволюционном развитии геометрических образов. В этих стихотворениях дано четкое видение реальности, не преломленное в призме субъективного восприятия. Из всех интересующих нас понятий только "пространство" встречается два раза (1.8, 1.23) и то в общепринятом понимании места. 1966 год - год языка, единственное, что владеет поэтом. Из-за этого он отказывается от архитектуры:

… В такой архитектуре
есть что-то безобразное…
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья. (1.11)

В первых его стихотворениях математические термины являются лишь способом приблизить описание к действительности:

В провалах алтаря зияла ночь.
И я - сквозь эти дыры в алтаре -
Смотрел на убегавшие трамваи,
На вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
Теперь я видел через призму церкви

Это мир, в котором еще не появилось пространство. Об этом свидетельствует частое употребление слова "пустота" в различных его отображениях: "пустота в кармана" (1.30), "с кресла пустого" (1.52), "пустоты" (1.89).
3.2.2. Постепенно структурный объем стихотворений уменьшается. И в 1967 году в них появляется пространство, словно до этого были просто оболочки предметов.
Роль творца своей Вселенной позволяет Бродскому экспериментировать с общеизвестными понятиями, проверяя их в своем измерении.

Развалины есть праздник кислорода
И времени. Новейший Архимед
Прибавить мог бы к старому закону,
Что тело, помещенное в пространство,
Пространством вытесняется. (1.100)

Хаос овеществленности, мира, переполненного предметами, заполняется пространством, вытесняемым все лишнее.
В этом хронологическом сборнике впервые "диктант языка" служит математике. Появляются темы и образы, которые после будут разработаны автором. Сейчас это только напоминание о том, что скорее всего было, скорее всего будет. Поэт начинает экспериментировать с вещами, предметами и даже человеком. Он превращается у него просто в точку. Причем это превращение автор переносит на самого себя (восприятие смысла бытия?). Геометрия касается, как считали многие художники, писатели и поэты, двух самых сложных, труднообъяснимых жизненных проявлений: любви и времени. Только у Бродского две эти реалии выражаются через одно - разлуку (знаково):

Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки.
Как две прямых расстаются в точке,
пересекаясь, простимся. Вряд ли
свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли.
Два этих жизни посмертных вида
лишь продолженье идей Эвклида. (1.84).

Впервые, определив геометрическое проявление Рая и Ада, поэт примеряет к жизни, словно прикладывает или строит на реальности, геометрическую символику:

Так долго прожили без книг,
без мебели, без утвари, на старом
диванчике, что - прежде, чем возник -
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
Над слившимися точками двумя. (1.97).

3.2.3. 1968 год. Это время ноля:

"Который час?" "Да около ноля".
"О, это поздно". "Не имея вкуса
к цифири, я скажу тебе, что для
меня все "о" - предшественницы плюса". (1.132).

Именно ноль является определяющей метафорой в стихотворениях этого периода. И даже человек в определенном смысле слова ноль:

… Я - круг в сеченье… (1.108)

Что есть круг? В сеченье - ноль. Круг есть точка с радиусом. Стихотворения 1968 года "округлены". Это стихотворения с радиусом: "И это - тот же круг, но радиус его, бесспорно, шире" (1.113), "Я думаю, лишь радиус нуля" (1.116), "Вжаться в сей радиус не жаждет голова, а брюхо…" (1.117), "радиус стрелки…" (1.122).
Так геометрия вошла в повседневную жизнь, стала отражается (сквозить) во всем., что окружает, во всем, что было и что будет (даже крест становится плюсом). Завершением стало появление квадрата:

Ночь. Форточка… О если бы медбрат
открыл ее!.. Не может быть и речи.
На этот - ныне запертый - квадрат
Приходятся лицо мое и плечи. (1.121)

3.2.4. "Квадрат окна" появляется и в 1969 году. Человек выбрал для связи с миром пространство, ограниченное четырьмя прямыми.
Это сборник, в котором встречаются две противоположности - время и пространство. И в стихах Бродского утверждается диктант пространства:

…Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берет -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ! (1.159)

"Конец прекрасной эпохи" - центральное стихотворение данного хронологического сборника. Название говорит само за себя. В этом мире, мире конца эпохи:

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
Немота вынуждает нас как бы к созданью своих
Этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
Свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам. (1.161).

Пространство не нуждается в предметах, оно их вытесняет, осталяя только "поверхности вещей" (1.145).

И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
Но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
Тут конец перспективы. (1.162)

Так мир становится чертежом. Наверное, тем, чем он является на самом деле.
Стремление человека окружить себя квадратами (далеко несовершенной геометрической фигурой) Бродский выражает всего в нескольких строках:

…Весь в поту,
Он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях. (1.174)

3.2.5. 1970 год. Год теоремы. Год учения Бродского. То, что он искал с самого начала своего творческого, а может быть, и жизненного пути, он выразил в теореме.

Закрепляя значимость пространства:
Друг, чти пространство! (1.227)

Бродский пишет инструкцию к видению того, что есть на самом деле, инструкцию к построению - "Пение без музыки".
Это стихотворение является центральным с точки зрения хронологического разделения и цели нашего исследования. Это зашифрованный чертеж, текст диктует построение геометрической модели.
По нашему мнению, эта пространственная модель представляет собой два подобных треугольника, лежащих в разных плоскостях и пересекающихся по прямой, являющейся перпендикуляром каждого треугольника. Она выстраивается следующим образом.
Стихотворение состоит из трех смысловых частей. Первая из них является введением и переводит реальный мир в измерение поэтического текста. Во второй части стихотворения происходит текстуальной построение геометрической модели одного из треугольников, а именно, земного. Начинается оно с проведения перпендикуляра, как небесам опоры (1.233). Утверждение о том, что человек - всего лишь точка, трансформируется из философского понятия в географическое (что доказывает именно земную принадлежность первого треугольника):

… ведь мы в ту пору
уменьшимся и там, Бог весть,
невидимые друг для друга,
почтем еще с тобой за честь
слыть точками… ( 1.233)

Основанием, к которому проводился перпендикуляр (точнее, у Бродского основание проводится к перпендикуляру) есть линия, соединяющая две точки - разлука (в психологическом и пространственном смысле слова):

… итак, разлука
есть проведение прямой… (1.234).

Две другие стороны образованы взглядами "жаждущей встречи пары" (1.234). Вершина треугольника становится пространственной характеристикой, обозначающей убежище для любовников. Земной треугольник является любовным. Абсолютно жизненным и реальным, только третьим является не человек, а место встречи, непознанное и в какой-то степени пугающее своей таинственностью (1.234).
Определяясь с символом пространства - чистая бумага, Бродский продолжает построение своей геометрической модели стихотворения (точнее, продолжает диктант языка в служении геометрии). Начинается построение второго треугольника, треугольника ирреального, существующего в измерении поэтического текста. В мире, где происходит подмена понятий, терминов, принятых в реальной жизни. Назовем условно этот мир небесным, поскольку :

…наш
мир все же ограничен властью
Творца: пусть не наличьем страж
заоблачных, так чьей-то страстью
заоблачной… (1.235).

Разлука в этом треугольнике трансформируется в прямую, не соединяющую две данные точки, а лежащей между ними. Именно через нее, по мнению Бродского, выражается зависимость любви от жизни. Скорее всего, это будет различное расстояние от точек до прямой:

… разбей чертеж
на градусы, и в сетку втисни
длину ее - и ты найдешь зависимость любви от жизни. (1.235).

Это прямая - своеобразный предел или место точек, где две данные никогда не будут вместе. Она граница, разделяющая их, которую они не в силах пересечь. Эта прямая не содержит точку, которая в первом треугольнике являлась местом встречи, встречи "двух пронзительных взглядов". И построение продолжается построением перпендикуляра из центра данной прямой. Но поскольку прямая бесконечна, то за точку, из которой восстанавливается перпендикуляр, принят центр отрезка, соединяющего две эти точки в земном треугольнике (земная разлука). На основании предыдущих анализов можно сделать вывод, что данные точки переносятся с земного треугольника на небесный. И местом их расположения и будет прямая между двумя данными. Они трансформируются в прямые, которые встречаются в основании перпендикуляра и расходятся в противоположные стороны. Так как прямая содержит бесконечное число точек, то следующие построения могут быть представлены в различных вариантах, зависящих от субъективного восприятия. Об этом говорит и сам поэт в начале стихотворения, упоминая "о двадцати восьми возможностях" (1.233). Стороны этого треугольника также являются линиями "пронзительных двух взглядов", только теперь они перенесены в другую плоскость. У Бродского сначала определяется угол, а потом только то, что его образует. Это геометрия его мира. Данный угол находится в вершине перпендикуляра. А точки пересечения двух взглядов в земном и небесном треугольнике совпадают и являются вершиной углов, общей точкой, точкой соединения в мире реальном и ирреальном, точкой соединения этих двух миров:

…она для них сама - услуга,
как зеркало, куда глядят
не смеющие друг на друга
взглянуть… (1.236).

Таким образом каждый из взглядов является лучом падающим и отраженным одновременно. По Бродскому линии взглядов пересекаются под прямым углом:

… а каждый взгляд,
к вершине обращенный, - катет. (1.235).

Далее, обращаясь к геометрии, после того, что "ДАНО" следует доказательство теоремы, в которой:

…муча глаз
доказанных обильем пугал,
жизнь требует найти от нас
то, чем располагаем: угол. (1.236).

Снабжая геометрический термин реальными вещественными пояснениями, Бродский объясняет его смысл для объективной реальности. Обращаясь к действительности, автор находит в том, что всегда было понятно, скрытый смысл, поясняющий общеизвестные понятия. И постепенно:

…скарб мыслей одиноких, хлам
невысказанных слов - все то, что
мы скопили по углам… (1.236)

Углы комнаты превращаются в те самые углы, которые образуют пересекающиеся прямые в нашей модели. В данном случае это пересечение прямой земной разлуки и взглядов, выходящих из данных точек.
В своем творении Бродский доходит до высшей степени мастерства:

И рано или поздно точка
Указанная обретет
Почти материальный облик,
Достоинство звезды и тот
Свет внутренний, который облак
Не застит… (1.237).

Точка ложится на карту звездного неба, и поскольку звезда долговечна, она становится судьбой двух точек. Тем, что им дано, надолго, навсегда, до гроба. Потому что, "невидимы друг для друга", оттуда обозримы они оба. И так будет всегда и везде, в любое время и в любом пространстве, что, в конце концов:

…Начнем
от этого зависеть ока
всевидящего. Как бы явь
на тьму ни налагала арест,
возьми его сейчас и вставь
в свой новый гороскоп, покамест,
всевидящее око слов
не стало разбирать… (1.237)

Может быть, Иосиф Бродский имел в виду какую-то определенную звезду. Нам кажется, что эта звезда могла бы входить в созвездие Близнецов. Как известно, Иосиф Бродский родился под созвездием Близнецов. И две точки, по нашему гипотетическому предположению, являются двумя наиболее яркими звездами этого созвездия.

В качестве приложения - три схемы для людей с не столь богатым пространственным воображением.