Какие особенности поэтики Иосифа Бродского
чаще всего используют его подражатели

"У вас стихи написаны "под" Иосифа Бродского!" Частый упрек. Его адресуют и начинающим авторам, и опытным. В ответ можно услышать: "Ничего подобного! Где доказательства? Мы хорошие и разные".

В данной статье цитат будет немало. Цитата наглядна. Однако же модный недуг ("синдром Бродского") действительно следует диагностировать, не только опираясь на слух и вкус, но и на конкретные аргументы.

Я постарался зафиксировать несколько явных признаков поэтики Бродского, сумма которых, некий "джентльменский набор" приемов, очень часто используется его невольными и явными подражателями (условно назовем их "иосифлянами"). Подчеркну сразу два момента. Первый: не все отмечаемые здесь приемы "придуманы" Бродским, просто они чрезвычайно для него характерны, индивидуальны, составляют "фирменные" особенности его поэтики. Второй: количество приемов-пазлов, как правило, у подражателей значительно меньше, чем у самого нобелевского лауреата.

В начале 90-х мне приходилось читать много стихотворений студентов Литературного института. Собственно, тогда и возникла идея как-то упорядочить впечатления от слишком похожих в массе своей подражаний. Затем я обнаружил, что и маститые, известные авторы не свободны от влияния нобелевского лауреата. Но начну со студенческих текстов. Начинающим авторам, казалось бы, учиться и подражать, проникаться всяческими веяниями сам Бог велел. Заочница Ольга Голипад:

Мне явно послышался тут Бродский, а кому-то, возможно, нет. Лексика, по крайней мере, значительно беднее, и интонация тревоги явно не характерна для Бродского. Пока особо не настаиваю на сходстве. Вот текст еще одного литинститутского ваганта, Андрея Ширяева:

Обратим внимание на внешний, довольно внятный признак: на длинные дольники с постоянными переносами, и на некий "военно-римский" ритм. Для подкрепления впечатления - стихи Марины Ровнер:

Теперь к стихам питомцев Литинститута добавлю тексты педагога этого вуза Олеси Николаевой:

Еще пример из той же подборки О. Николаевой в "Знамени":

Без труда можно припомнить нечто похожее даже по теме:

Далее постараюсь конспективно дать характеристику наиболее "имитабельных" черт поэтики нобелевского лауреата. Чтобы потом, имея в виду сказанное, мы могли бы снова взглянуть на приводимые цитаты сквозь "бродские очки" и оценить степень подражания.

Не все стихи Бродского написаны дольником. Но те, кто попадает под "магнетизм" его стихотворений, нередко соблазняются этим размером и узнаются прежде всего по нему - длинному, 5-6-7-иктному "черепашьему" размеру, который действительно производит впечатление некоей упадочной римскости, что ли, "имперскости" слога. Это столь же характерный признак стиля Бродского, как, скажем, акцентный стих Маяковского, построенный "лесенкой". Отметим, что весьма похожий же длинный "имперский" дольник -- иногда встречался и ранее у таких разных поэтов, как Михаил Кузмин ("Александрийские песни", "Русская революция" Даниил Андреев, Велемир Хлебников ("Величаво пойдем к войне-великанше"), Константин Симонов и др.

То, что Бродский неравнодушен к культурному контексту Древнего Рима, общеизвестно. Показательны не только его "Письма римскому другу" и пьеса "Мрамор", но и названия работ о Бродском П. Вайля и А. Гениса "От мира к Риму" или А. Арьева "Из Рима в Рим"...

Возможно, что такой поэтический размер как-то соотносится с архетипом "Москва - Третий Рим", и с пониманием России (Советского Союза) как империи времен упадка.

Потом "античный дольник" нагружается (а зачастую и перегружается) длинными перечислительными рядами, когортами дополнений, атрибуций, перечислений - как правило, без соединительных союзов, через запятую. Из-за чего, вероятно, и назвал Эдуард Лимонов Бродского "поэтом-бухгалтером" и даже хлеще: "бюрократом в поэзии". Разумеется, длинными перечислительными рядами - гомеровскими "списками кораблей" - в литературе ХХ века широко пользовались и другие поэты: не только американец Уолт Уитмен, но и поэт Николай Ушаков, которого называли даже "каталогизатором Вселенной" - номинация, напоминающая нелестную оценку Лимонова: "поэт-бухгалтер". Этот размер, на наш взгляд, явный признак эпичности, "большой темы".

Среди определений, эпитетов у Бродского встретим немало причастий, оканчивающихся на "-щихся" и "-шееся" и т. п. Неблагозвучно, однако в русской поэзии еще до Бродского такие причастия стали осознанным приемом, как бы усложняющим и "интеллектуализирующим" поэтический текст: например, у Леонида Мартынова.

Еще явный и броский ("бродский") элемент поэтики Бродского - намеренное несовпадение поэтического размера и синтаксиса, строки и предложения: инверсии, переносы из строки в строку, из строфы в строфу, enjambement'ы... По сему поводу приведем мнение Николая Славянского, который в статье "Carmina vacut taetra" о Бродском замечает: "Строфа для него лишь заемный сосуд, в который он наливает то, чего прежде там не бывало. Да и наливает так, что все льется через край. Прием переноса незаконченного предложения из строфы в строфу был редок и знаменовал собой некую чрезвычайность. У Бродского эта чрезвычайность повсюду и никакой чрезвычайности уже не обозначает, кроме того, что и строфа у него прохудилась, и льет из нее, как из сита. Строфика Бродского чаще всего - лишь зрительная иллюзия и графическое ухищрение" (газета "Гуманитарный Фонд", № 5, 1993).

Воспринимая такую характеристику как "оскорбление", Дмитрий Кузьмин о тех же особенностях поэтики Бродского говорит, по сути, то же самое, хотя и с противоположной оценочной модальностью: "Вопрос о ритмике Бродского почти везде функционален... для того чтобы отрефлексировать, осознать огромную роль ритма, нужно быть профессионалом... контрапункт поэтического ритма и речевого..." - и, наконец, Кузьмин договаривает: "Бродский первым придал этой двухголосности столь тотальный характер" ("Гуманитарный Фонд", № 7-8, 1993).

Назовем мы прием "контрапунктом" или "дырявым ситом", суть изменится не очень. Но "тотальный характер" приема не только у нобелианта, но и у его последователей - тоже достаточно внятен. Не может остаться незамеченной еще одна общая деталь: ломая при переносе фразу, Иосиф Бродский (как и многие его последователи) сплошь и рядом любит выдвинуть на место рифмы предлог.

Не раз отмечалось, что нобелевский лауреат часто пишет не от первого лица, а от второго-третьего. Это придает интонации эпичность. Плюс - подчеркнуто дружеский тон, даже порой панибратство, обыденно-разговорные пассажи, обилие просторечий, арго, идиом... Герой Иосифа Бродского для некоего "снятия" своей интеллектуальности, излишнего пафоса, для уравновешивания причастий может употребить обсценную (ненормативную) лексику, канцелярит или сермяжный "советизм". Интересно, что схожие признаки - вводные "задушевные" слова, сочетания просторечий и канцеляризмов с поэтизмами - характерны для стиля советской эстрадной песни 30-40-х годов ("Ты зорька ясная, ты, в общем, самая огнеопасная").

При этом у Бродского есть свои связные слова ("шибболеты"), по которым он опознается в стихах, да и статьях: слишком часто употребляемое "вообще", а также характерные вставные слова "в сущности", "на манер", редкие и потому заметные в тексте союзы типа "что твой", "как тот", "что до" и т. п. Все это подражатели подхватывают и вводят в свои стихи, не пугаясь метки "Made by Brodsky".

Для слога Иосифа Бродского характерна некая общая сентенциозность, назидательность, дидактичность. Мысль у него почти всегда логически внятно движется сквозь усложненные придаточные предложения, сквозь затруднения синтаксиса и фонетики. То, что Владимир Набоков, характеризуя творчество поэтов русской эмиграции, отмечал как "мучительную обстоятельность слога", и что характерно скорее для научно-популярного либо публицистического "штиля", чем для лирики.

А. Ранчин в статье "Философская традиция Иосифа Бродского" ("Литературное обозрение", № 3-4, 1993) говорит о "поэтическом воссоздании Бродским... античных геометрем-философем". Если задуматься о философски-мировозренческих предпочтениях нобелевского лауреата, то нельзя не обратить внимание и на некий рационально-позитивистский, просвещенческий дух его поэтики, который в понимании читателя обычно противопоставляется романтически-возвышенному пафосу. (При всех унизительных метаморфозах, происшедших с лирическим героем в ХХ веке.)

У одних "рацио" Бродского ассоциируется с сальеризмом, других же - в том числе меня -побуждает задуматься о возможности существования поэта "в мире книг", в отрыве от речевого Соляриса, разговорной повседневной стихии. Тот же А. Ранчин вынужден подбивать своеобразный исследовательский дебет-кредит: "Бродский вписывает свои стихотворения в контекст достаточно жесткой системы". Характерны неединичные высказывания Бродского, дескать, поэт весь - в языке. Разумеется, язык - его главный инструмент (равно как и поэт - инструмент языка). Но любой инструмент требует модернизации, соотнесения с действительностью.

Тут возникает вопрос об "американизме" Бродского, достаточно любопытный. Отошлю интересующихся к статье Александра Вяльцева "Новый Орфей" в журнале "Богема", № 1 - 1993. Ее смысл: есть как бы разные Бродские. "Здешний" Иосиф Александрович, молодой веселый разгильдяй, соловей-свистун, немного "алконавт" и в итоге - лесоруб на "химии". А второй - заокеанский Jozef Brodsky, дядя Джо, которому пишут и шлют свои стихи, добиваясь поддержки, российские племяши. Jozef Brodsky даже личного секретаря нанял, чтобы поменьше донимали глупостями.

Еще раз подчеркну: каждая из черт поэтической физиогномии И. Бродского свойственна не одному ему. Но совокупность перечисленных приемов и качеств дает узнаваемую и, надо подчеркнуть, "имитабельную", без труда воспроизводимую внешне манеру Иосифа Бродского, "бродский акцент".

Теперь можно снова взглянуть на приведенные выше студенческие стихи. Возможно, станет яснее, откуда что берется? И дальше - несколько примеров из периодики. То есть из того, что выдержало редакторский отбор. В "Октябре", № 2 за 1992 г. помещены стихотворения Давида Паташинского - как мне кажется, зримая иллюстрация к нашей теме:

За примерами для этой статьи, кстати сказать, далеко ходить не пришлось. Предлагаю попробовать прочесать любые литературные журналы, альманахи, периодику за любой период до 1988 года. Вы не много найдете растянутых дольников с причудливыми строчными переносами, столько перечислений, причастий, так много предлогов на месте рифмы, столько логических и псевдогеометрических построений в стихе ("утверждая линию, непременно сверни")... Зато начиная с 1989 года - сколько угодно. Иногда даже в одном номере журнала попадаются два-три поэта, пишущих в сходной с нобелевским лауреатом манере. "Октябрь", № 2, 1992, Анатолий Найман:

А еще там же - подборка Николая Кононова. Она кстати, называется: "В тени". Но по длине дольника Кононов, пожалуй, превосходит того, в чьей тени медитирует:

Трогательная история не дружбы политуры и денатурата невольно отсылает к смыслу известной сентенции:

Процитирую еще одного поэта, родственного с Бродским. Юрий Батяйкин:

И еще строфа Батяйкина. В которой автор, кажется, сумел передать в том числе и психологию подражателя:

Такой поэт-чемодан. Но, с другой стороны, как иначе обрести мастерство заполучить навыки, укрепить тот самый "профессионализм", который упоминает Д. Кузьмин?

Нет, аргумент ненадежный. Даже для студийцев периферийного ЛИТО подражание - явно не лучший способ "повышения квалификации".

Сложнее понять, почему -- кроме упомянутых О. Николаевой, А. Наймана и др., под обаяние слога Броского попадают и уже сложившиеся в 80-х годах прошлого века авторы. Например, Юрий Арабов, известный поэт и сценарист.

Вот еще один известный поэт, Виктор Кривулин:

Тот самый "контрапункт" вполне узнается. Перечисления, вставное "совсем уже", союз-Робинзон "и" на рифе рифмы... Манера, снискавшая себе последователей действительно повсюду, в том числе в местах, перечисленных Кривулиным. Вот "из Киева" писал Вадим Гройсман:

Но если обычно к подражанию склонна молодежь, то неужели с модой на Бродского в сию "детскую болезнь" порой впадают и "взрослые", давно сформировавшиеся поэты? Несложно предположить, что Найман или Арабов были знакомы с творчество нобелевского лауреата еще до того, как он им стал и ранее, чем тексты Бродского стали широко печататься в России, вошли в моду.

Что здесь удивляет: поэты вроде бы давно осознают воздействие нобелевского лауреата на свое творчество (см. статью Нины Искренко "Мы дети скучных лет России", газета "Гуманитарный фонд", № 43, 1992). Но не считают это за некий недостаток или "недовыявленность" своего собственного стиля и интонации, а даже гордятся. Насчет влияния Бродского - действительного влияния не только через наскоро усвоенные пишущей публикой тексты, а через среду, литпроцесс - оно, как мне кажется, распространялось лишь в ленинградском андеграунде 70-80-х годов, вряд ли дальше. Повторяю: откройте и полистайте периодику до 1987-1988 года. Найдем только отдаленные отзвуки поэтики Бродского. При этом в "тамиздате" упомянутый "синдром подражания", вольного или невольного стал одолевать поэтов значительно ранее. Приведу кусок из поэмы Бахыта Кенжеева "Февраль 1984", увидевшей свет в не очень известном американском журнале:

Еще один интересный "тамиздатский" пример. Есть такой поэт Михаил Крепс, кроме того - он литературовед. Пишет о Бродском серьезные статьи - например, отмечает влияние американской поэзии на нобелевского лауреата. В принципе, большого открытия тут нет: внимание, например, к Уистану Хью Одену со стороны Бродского общеизвестно. Однако вот Крепс выступает как поэт, стихотворение "Бабочка и самолет":

Тоже Бродского напоминает, ну да здесь случай объяснимый: литературовед, эмигрант и проч. Но вот как другой знаток литературы Е. Эткинд характеризует того же М. Крепса: "Яркий, в высшей степени самобытный поэт, вносящий в современную русскую поэзию неизвестные ей элементы англосаксонской стиховой культуры". (там же) То, что на русскую речь эмигранта влияет его новая среда, - понятно. К примеру, тот же Набоков в "Даре" описывал забавные диалоги, когда, встречая "предательский ляпсус", продолжаешь надеяться, что наткнулся на "метафизический парадокс". Кенжеев тоже, пожив на Западе, сетовал: "Видно, и я не застрахован от англицизмов". Но отслеживаем мысль Эткинда о Крепсе дальше: "Русский язык М. Крепса - богатый, насыщенный идиоматикой, соединяющей в себе классическую ясность и правильность с современной фразеологией и интонацией". Какие же из перечисленных Эткиндом элементов не встречаются у Бродского? В чем М. Крепс не похож на других "иосифлян"?

Насчет "неизвестных элементов" надо подумать. Может быть, речь идет о культуртрегерстве? Крепс (вернее, сначала Бродский, а затем и Крепс) - современные Жуковские (он популяризировал немецкую поэзию, они - американскую)?

Но заимствование - вряд ли лучшая форма популяризации. И потом, давно ведь у нас интересуются англоязычной поэзией. Вышла отнюдь не вчера книга "Английская и Американская поэзия в русских переводах", составленная Станиславом Джимбиновым. Вознесенский пропагандировал "битников": Гинсберга, Керуака, Ферлингетти, Крили. Парщиков и Драгомошенко лет десять уже культивируют американскую "школу языка".

Конечно, можно посмотреть на проблему шире, и говорить вообще о признаках поэтического языка в русской поэзии конца ХХ-го века. Но я намеренно сузил тему "гравитационнам полем" одного поэта.

Обращусь-ка к Ларисе Васильевой, тоже педагогу Литинститута. В ее книге приводится диалог с американским поэтом Уильямом Джеем Смитом: "Л. Васильева: При всем различии наших литератур, мы обнаружили много общего во внутренних коллизиях литературного процесса (политес "общих мест" - но, похоже, и это для Эткинда - чуть ли не "открытие Америки". - И. К.) ...Что вы думаете о так называемых "сложных" поэтах Америки? У. Дж. Смит: Они называют себя новыми... Они однообразны. А ведь разнообразие в поэзии - все. Быть не похожим ни на кого. Иметь свой голос. Никому не подражать". (Л. Васильева, "Созвучья", М., "Советская Россия", 1984). Уильям Смит для многих малоизвестен, но потому показателен как пример честной самоидентификации: быть самим собой.

Проблема подражания, эпигонства, подверженности влияниям - похоже, одна из вечных. Трудно найти собственную интонацию, проще позаимствовать популярную. Подражают чаще тому, кто известен, кто на слуху: моден. Да, и в литпроцессе существует мода. Входили в моду поэты, на мой взгляд, прекрасные: Есенин, Ахматова, Арсений Тарковский. Бывали модными и другие, более спорные авторы: Степан Щипачев, Эдуард Асадов, Роберт Рождественский... Мода всегда загадочна, а в поэзии - тем более. Конечно, на популярность могли сработать и масс-медиа: "раскрутить" поэта, как какую-нибудь поп-звезду. Кстати, поэты-песенники, например Михаил Танич или Лариса Рубальская, и сейчас гораздо более на слуху, нежели поэты серьезные.

Бродский попал в эпицентр моды (выражу мнение пунктирно) по трем причинам. Во-первых, сыграла роль его былая "запрещенность", нонконформизм (в контексте, прежде всего, полуподпольного существования ленинградской литературы 70-х годов). Во-вторых, вспомним интерес Запада к "русской волне" в рок-музыке, к моде "а-ля рюс", к "русскому авангарду" (точнее, к различным разновидностям соц-арта), обусловленные международным интересом в 1986-89 годах к "перестройке". Плюс в третьих, конечно же, Нобелевская премия, гигантский катализатор внимания к автору.

Как относятся именитые писатели к подражателям? К подражающим кому-то другому - как правило, со скепсисом. К "своим" же - чаще всего благосклонно. Похожесть на самого себя "не читается", не схватывается. Потому что нет "читательского расстоянья", аберрации.

Быть может, по большому счету, эпигоны нужны литературе? Точнее, литпроцессу. Популяризуют поэтику признанного мэтра, адаптируют ее к широким вкусам... В 70-е годы уже была такая широкая волна подражаний Вознесенскому. Свой Вознесенский был в любом литобъединении, как, наверное, сейчас свой Бродский. Но мне представляется, тут можно умозаключить вот что:

"Мне из отечества много стихов присылают, - констатирует Иосиф Бродский в интервью газете "Московские новости" (11 октября 1992 г.). Я не знаю, как жить. И в стихах моих этого нет. Из них можно выудить только единственный совет: быть самим собой".

Конец цитирования. Или же "конец перспективы".

ИОСИФ БРОДСКИЙ


         ПЬЕСА С ДВУМЯ ПАУЗАМИ ДЛЯ САКС-БАРИТОНА

                       ( из цикла "Июльское интермеццо")


    Металлический зов в полночь

    слетает с Петропавловского собора,

          из распахнутых окон в переулках

          мелодически звякают деревянные часы комнат,

          в радиоприемниках звучат гимны.

    Все стихает.

    Ровный шепот девушек в подворотнях

    стихает,

          и любовники в июле спокойны.

          Изредка проезжает машина.

    Ты стоишь на мосту и слышишь,

    как стихает, и меркнет, и гаснет

    целый город.

          Ночь приносит

          из теплого темно-синего мрака

          желтые квадратики окон

    и мерцанье канала.


    Играй, играй, Диззи Гиллеспи,

    Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг,

    в белых платьях, все вы там в белых платьях

    и в белых рубахах

    на сорок второй и семьдесят второй улице,

    там, за темным океаном, среди деревьев,

    над которыми с зажженными бортовыми огнями

    летят самолеты,

    за океаном.

    Хороший стиль, хороший стиль

    в этот вечер,

    Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

    что там вытворяет Джерри,

    баритон и скука и так одиноко,

    Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

    звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,

          и если теперь черный Гарнер

          колотит руками по черно-белому ряду,

    все становится понятным.

 Эррол!

    Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

    какой ударник у старого Монка

    и так далеко,

    за океаном,

    Боже мой, Боже мой, Боже мой,

    это какая-то охота за любовью,

    все расхватано, но идет охота,

    Боже мой, Боже мой,

    это какая-то погоня за нами, погоня за нами,

    Боже мой,

    кто это болтает со смертью, выходя на улицу,

    сегодня утром.


    Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

    ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,

    только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках,

    в парадных,

 в подворотнях говорят друг с другом,

    и на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают

    заголовки.

    Все любовники в июле так спокойны,

     спокойны, спокойны.

    1961


    * * *


    1


    Под вечер он видит, застывши в дверях:

    два всадника скачут в окрестных полях,

    как будто по кругу, сквозь рощу и гать,

    и долго не могут друг друга догнать.

    То бросив поводья, поникнув, устав,

    то снова в седле возбужденно привстав,

    и быстро по светлому склону холма,

    то в рощу опять, где сгущается тьма.


    Два всадника скачут в вечерней грязи,

    не только от дома, от сердца вблизи,

    друг друга они окликают, зовут,

    небесные рати за рощу плывут.

    И так никогда им на свете вдвоем,

    сквозь рощу и гать, сквозь пустой водоем,

    не ехать в виду станционных постов,

    как будто меж ними не сотня кустов!


    Вечерние призраки! - где их следы,

    не видеть двойного им всплеска воды,

    их вновь возвращает к себе тишина,

    он знает из окриков их имена.

    По сельской дороге в холодной пыли,

    под черными соснами, в комьях земли,

    два всадника скачут над бледной рекой,

    два всадника скачут: тоска и покой.


    2


    Пустая дорога под соснами спит,

    смолкает за стеклами топот копыт,

    я знаю обоих, я знаю давно:

    так сердце стучит, как им мчаться дано.

    Так сердце стучит: за ударом удар,

    с полей наплывает холодный угар,

    и волны сверкают в прибрежных кустах,

    и громко играет любимый состав.


    Растаял их топот, а сердце стучит!

    Нисходит на шепот, но все ж не молчит,

    и, значит, они продолжают скакать!

    Способны умолкнуть, не могут - смолкать.


    Два всадника мчатся в полночную мглу,

    один за другим, пригибаясь к седлу,

    по рощам и рекам, по черным лесам,

    туда, где удастся им взмыть к небесам.


    3


    Июльскою ночью в поселке темно.

    Летит мошкара в золотое окно.

    Горячий приемник звенит на полу,

    и смелый Гиллеспи подходит к столу.


    От черной печали до твердой судьбы,

    от шума вначале до ясной трубы,

    от лирики друга до счастья врага

    на свете прекрасном всего два шага.


    Я жизни своей не люблю, не боюсь,

    я с веком своим ни за что не борюсь.

    Пускай что угодно вокруг говорят,

    меня беспокоят, его веселят.


    У каждой околицы этой страны,

    на каждой ступеньке, у каждой стены,

    в недальнее время брюнет иль блондин,

    появится дух мой, в двух лицах един.


    И просто за смертью, на первых порах,

    хотя бы вот так, как развеянный прах,

    потомка застав над бумагой с утра,

    хоть пылью коснусь дорогого пера.


    4


    Два всадника скачут в пространстве ночном,

    кустарник распался в пространстве речном,

    то дальше, то ближе за юной тоской

    несется во мраке прекрасный покой.


    Два всадника скачут, их тени парят.

    Над сельской дорогой все звезды горят.

    Копыта стучат по заснувшей земле.

    Мужчина и женщина едут во мгле.

   7-9 июня 1962


       ИЗ "ШКОЛЬНОЙ АНТОЛОГИИ"

             (1966-1969)


           (7)  А. ФРОЛОВ


    Альберт Фролов, любитель тишины.

    Мать штемпелем стучала по конвертам

    на почте. Что касается отца,

    он пал за независимость чухны,

    успев продлить фамилию Альбертом,

    но не видав Альбертова лица.


    Сын гений свой воспитывал в тиши.

    Я помню эту шишку на макушке:

    он сполз на зоологии под стол,

    не выяснив отсутствия души

    в совместно распатроненной лягушке.

    Что позже обеспечило простор


    полету его мыслей, каковым

    он предавался вплоть до института,

    где он вступил с архангелом в борьбу.

    И вот, как согрешивший херувим,

    он пал на землю с облака. И тут-то

    он обнаружил под рукой трубу.


    Звук - форма продолженья тишины,

    подобье развевающейся ленты.

    Солируя, он скашивал зрачки

    на раструб, где мерцали, зажжены

    софитами, - пока аплодисменты

    их там не задували - светлячки.


    Но то бывало вечером, а днем -

    днем звезд не видно. Даже из колодца.

    Жена ушла, не выстирав носки.

    Старуха-мать заботилась о нем.

    Он начал пить, впоследствии - колоться

    черт знает чем. Наверное, с тоски,


    с отчаянья - но дьявол разберет.

    Я в этом, к сожалению, не сведущ.

    Есть и другая, кажется, шкала:

    когда играешь, видишь наперед

    на восемь тактов - ампулы ж, как светоч,

    шестнадцать озаряли... Зеркала


    дворцов культуры, где его состав

    играл, вбирали хмуро и учтиво

    черты, экземой траченные. Но

    потом, перевоспитывать устав,

    его за разложенье коллектива

    уволили. И выдавив: "говно!",


    он, словно затухающее "ля",

    не сделав из дальнейшего маршрута

    досужих достояния очес,

    как строчка, что влезает на поля,

    вернее - доведя до абсолюта

    идею увольнения, исчез.


  ---


    Второго января, в глухую ночь,

    мой теплоход отшвартовался в Сочи.

    Хотелось пить. Я двинул наугад

    по переулкам, уводившим прочь

    от порта к центру, и в разгаре ночи

    набрел на ресторацию "Каскад".


    Шел Новый Год. Поддельная хвоя

    Свисала с пальм. Вдоль столиков кружился

    грузинский сброд, поющий "Тбилисо".

    Везде есть жизнь, и тут была своя.

    Услышав соло, я насторожился

    и поднял над бутылками лицо.


    "Каскад" был полон. Чудом отыскав

    проход к эстраде, в хаосе из лязга

    и запахов я сгорбленной спине

    сказал: "Альберт" и тронул за рукав;

    и страшная, чудовищная маска

    оборотилась медленно ко мне.


    Сплошные струпья. Высохшие и

    набпякшие. Лишь слипшиеся пряди,

    нетронутые струпьями, и взгляд

    принадлежали школьнику, в мои,

    как я в его, косившему тетради

    уже двенадцать лет тому назад.


    "Как ты здесь оказался в несезон?"

    Сухая кожа, сморщенная в виде

    коры. Зрачки - как белки из дупла.

    "А сам ты как?" " Я, видишь ли, Язон.

    Язон, застрявший на зиму в Колхиде.

    Моя экзема требует тепла..."


    Потом мы вышли. Редкие огни,

    небес предотвращавшие с бульваром

    слияние. Квартальный - осетин.

    И даже здесь державшийся в тени

    мой провожатый, человек с футляром.

    "Ты здесь один?" "Да, думаю, один".


    Язон? Навряд ли. Иов, небеса

    ни в чем не упрекающий, а просто

    сливающийся с ночью на живот

    и смерть... Береговая полоса,

    и острый запах водорослей с Оста,

    незримой пальмы шорохи - и вот


    все вдруг качнулось. И тогда во тьме

    на миг блеснуло что-то на причале.

    И звук поплыл, вплетаясь в тишину,

    вдогонку удалявшейся корме.


    И я услышал, полную печали,

    "Высокую-высокую луну".


       ПАМЯТИ КЛИФФОРДА БРАУНА


            Это - не синий цвет, это - холодный цвет.

            Это - цвет Атлантики в середине

            февраля. И не важно, как ты одет:

            все равно ты голой спиной на льдине.


            Это - не просто льдина, одна из льдин,

            но возраженье теплу по сути.

            Она одна в океане, и ты один

            на ней; и пенье трубы как паденье ртути.


            Это не искренний голос впотьмах саднит,

            но палец примерз к диезу, лишен перчатки;

            и капля, сверкая, плывет в зенит,

            чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.


            Это - не просто сетчатка, это - с искрой парча,

            новая нотная грамота звезд и полос.

            Льдина не тает, словно пятно луча,

            дрейфуя к черной кулисе, где спрятан полюс.

                             февраль 1993

Источник: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/redkol/butov/br.html

            Параджанов Аввакум Николаевич

Источник: http://83.222.6.39/p/paradzhanow_awwakum_nikolaewich/kritika.shtml


03.29.2005

Дух Бродского не эмигрировал в Америку

Один из величайших поэтов ХХ века вырос в обычной питерской коммуналке на улице Пестеля. Бродский уехал отсюда в 1972 году. С тех пор в городе произошли большие перемены. Если раньше в квартире проживали четыре семьи, то теперь только две - прогресс налицо! Звонок, под которым когда-то было написано «к Бродским», сегодня живет своей самостоятельной жизнью, сотканной из воспоминаний. Его «поношенной поверхности» касались пальцы Довлатова, Битова, Верхейла, Шульца… И гулкий коридор откликался на звук быстрыми шагами Оси либо неторопливой поступью Марии Моисеевны и Александра Ивановича. Там, внутри квартиры, - целый мир, каждый сантиметр которого многократно описан Бродским в эссе и стихах…

В комнате, утыканной гвоздями
Я часто пыталась представить себе, кто мог бы сегодня жить в комнате Иосифа Бродского. Казалось, что это будет какой-нибудь убеленный сединами старец, достойно доживающий свой век в «святая святых» поэтической Мекки. Но дверь мне открыла белокурая фотогеничная женщина Алена.

Сразу бросилось в глаза, что стены, потолок и пол прихожей скошены, как будто весь дом накренился в одну сторону. Идем по длинному коридору. Слева остается комната родителей Иосифа. А вот и заветная дверь. На ней старая круглая ручка - материальное воплощение прошлого. Сколько же раз ее касался Бродский…

Переступаю порог. Алена представила мне своего мужа, успешного предпринимателя Вахтанга Заркуа. Ребята были молоды и энергичны.
Алена предлагает тапочки, я с радостью соглашаюсь. Мама поэта Мария Моисеевна считала хождение по паркету без обуви невоспитанностью, говорила даже, что это дурная примета - к смерти в доме. Иосиф же не нарушал это неписаное правило по другой причине - считал, что в носках легко поскользнуться. Вахтанг признается, что сначала собирался обновить паркет в комнате, но потом решил, что следы на нем - это своего рода «росчерки пера» самого Бродского, и аккуратно застелил почти весь пол ковром для лучшей сохранности.
- Мы переехали сюда десять лет назад, - рассказывает он. - Когда моя мама впервые увидела эту комнату, то просто умоляла поехать жить в другую квартиру, на Васильевском острове. Она даже плакала - такой в комнате был кавардак, а сквозь узкие окна плохо проходил свет. У меня был один-единственный довод: «Мама, в этой комнате жил Иосиф Бродский».

После кончины родителей поэта здесь еще какое-то время обитали другие жильцы. Вахтанг Заркуа въехал сюда в результате обмена.
- Когда мы приступили к ремонту, то были очень удивлены - вся комната оказалась утыкана гвоздями, - вспоминает жилец. - Видимо, потому, что отец Бродского, занимавшийся фотографией, сушил здесь пленки. Половину комнаты поэта занимала фотолаборатория. Там, где у меня сейчас бар, раньше находились мойка и огромная металлическая печь. Кстати, когда я ее разбирал, то обратил внимание на гербы на кирпичах.
- Куда вы дели кирпичи?
- Выбросил. Их ведь не Иосиф Бродский делал…

Как индейцы в резервации
Не знаю, нужно ли говорить «увы», но комната поэта сегодня достаточно хорошо отремонтирована. Потолок, украшенный гипсовым, в мавританском стиле орнаментом, ослепительно бел. И в пятнах от протечек уже не разглядеть привидевшуюся когда-то Бродскому «подробную карту некой несуществующей сверхдержавы или архипелага».

Там, где у поэта стоял вдвинутый в нишу письменный стол, сегодня повешены полочки с множеством дорогих новым хозяевам вещиц. На месте дивана, придвинутого к окну, ныне красуется современный комод. В комнате нет ничего, что напоминало бы о Бродских. Разве что арки с «сарацинскими очертаниями верхних краев», почти достигающие потолка. Когда-то в этих арках стояли книжные полки и чемоданы. Этим сооружением будущий нобелевский лауреат пытался отделить себя от родителей. Сейчас арочное пространство заделано и заклеено обоями.

Из-за сделанного ремонта между новыми жильцами и Фондом создания музея Бродского пробежала черная кошка. Периодически представители фонда приводят в квартиру людей на экскурсии. Это ставит жильцов в неловкое положение.
- Сюда часто иностранцев приводят, - рассказывает Вахтанг. - Представьте, ты стоишь на кухне не совсем одетый, что-то варишь, а тут приходят люди и тебя, как в зоопарке, рассматривают. Соседка говорит: «Мы здесь, как индейцы в резервации». Мы просили сообщать заранее о визитах, объясняли, что, пока в квартире есть жильцы, с этим нужно считаться. Нам отвечают, что раз вы не предупредили нас, когда ремонт делали, почему мы должны предупреждать? Но десять лет назад, когда мы здесь поселились, никто о музее Бродского и не думал. И потом, каждую ночь из этой мойки раздавались непонятные звуки, было ощущение, что вода льется через комнату. А ведь это не ванная. Мы в этой комнате спим. Когда я поменял унитаз, председатель правления Фонда создания музея Бродского Михаил Мильчик сразу спросил: «А куда ты старый дел?» Но я же не виноват, что «унитаз Бродского» развалился. А ванная комната? Стены крошились, грибок все проел, краны проржавели и текли. Нам ведь здесь как-то жить нужно. Мы не можем застрять в середине 60-х годов прошлого века.

Руководство фонда должно понимать, что мемориальной квартирой нужно заниматься. Недавно в коридоре отвалился огромный кусок штукатурки. Если бы под ним кто-то находился, человека бы запросто травмировало. Кто должен за этим следить?
В настоящий момент Фондом Бродского выкуплена лишь часть бывшей квартиры поэта - в частности, комната его родителей. С оставшимися жильцами достигнута договоренность о переселении. Но стороны не могут сойтись в вариантах. Эта эпопея тянется уже пять лет.

- Агентство «Адвекс», которое является одним из учредителей Фонда Бродского, постоянно сбивает цену, - сетует Вахтанг Заркуа. - Нас убеждают в том, что квартира наша дешевая, потому что плохая - пол перекошен, дом без капремонта, штукатурка отваливается - работы непочатый край. А я уверен, что таких квартир (даже без учета того, кто здесь жил) в городе - пересчитать по пальцам. Бывший дом Мурузи построен в мавританском стиле. В комнатах много лепнины. Сама квартира трехсторонняя. По центру выходит на Преображенский собор, с балкона видна Пантелеймоновская церковь, рядом Михайловский замок, Летний сад. Почему мы, переезжая отсюда, должны соглашаться на худшие условия?

Судя по всему, проблема упирается в отсутствие необходимых денег у Фонда Бродского. Ситуация зашла в тупик.

Он иногда возвращается
Самое колоритное место - кухня. Она совершенно не изменилась после отъезда Иосифа Бродского. Прошло более тридцати лет, а здесь по-прежнему висят веревки для белья, благодаря которым, как писал Бродский, «каждый из нас назубок знал соседское исподнее». Та же дровяная плита, и от пола до уровня глаз стена покрыта зеленоватой краской, а выше - девственной побелкой. Границу между ними Иосиф Бродский предпочитал принимать за черту морского горизонта.

Происходят в квартире и совсем уж мистические вещи.
- Иногда раздаются странные щелчки, - говорит Вахтанг Заркуа. - Мы долго пытались понять их природу, потом решили - не стоит… А однажды у нас сам по себе неожиданно включился чайник, как будто кто-то чаю захотел. Может, дух Бродского возвращается сюда иногда?..

«Здесь радостно жить!»
Интересно, каково это, засыпать и просыпаться в комнате Бродского?
- В первые дни и месяцы мы надышаться не могли всем этим, - вспоминают Вахтанг и Алена. - Сейчас мы вжились в это пространство, хотя, знаете, иногда мысли так воспарят… Когда мы сюда переехали, сразу поняли - здесь очень хорошая аура. В эту комнату радостно возвращаться, здесь легко находиться.

Самое интересное, что у супругов на новом месте начали пробуждаться творческие способности. Алена стала вышивать и писать картины. А еще муж и жена пристрастились на пару сниматься в кино. В свободное время они участвуют в киношной массовке. И делают это не ради заработка, а ради удовольствия. Жить в комнате Бродского и не заниматься творчеством у них не получается.

Олеся АКСЕНОВА

Источник: http://smena.ru/news/2005/03/29/4882/

---

Специальные ежемесячные бизнес-журналы для руководителей крупных предприятий России и СНГ О фирме Журналы Подписка и реклама Интервью Содержание сайта Обратная связь Окна из алюминия в Севастополе — это новые возможности при остеклении больших площадей и сложных форм. Читайте отзывы. Так же рекомендуем завод Горницу. Страницы сайта поэта Иосифа Бродского (1940-1996) [ Биография: 1940-1965 (25 лет) ] [ Биография: 1966-1972 (6 лет) ] [ Биография: 1972-1987 (15 лет) ] [ Биография: 1988-1996 (8 лет) ] [ Молодой Бродский ] [ Суд над Иосифом Бродским. Запись Фриды Вигдоровой. ] [ Я.Гордин. Дело Бродского ] [ Январский некролог 1996 г. ] [ Иосиф Бродский и российские читатели ] [ Стихотворения, поэмы, эссе Бродского в Интернете, статьи о нем и его творчестве ] [ Фотографии  ] [ Голос поэта: Иосиф Бродский читает свои стихи ] [ Нобелевские материалы ] [ Статьи о творчестве Бродского ] [ Другие сайты, связаннные с именем И.А.Бродского ] [ Обратная связь ] Коллекция фотографий Иосифа Бродского [ 1 ] [ 1а ] [ 2 ] [ 2а ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 15a ] [ 15b ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 19а ] [ 19б ] [ 19в ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 22a ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 25а ] [ 25б ] [ 26 ] [ 26a ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 37а ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ 43 ] [ 44 ] [ 45 ] [ 46 ] [ 47 ] [ 48 ] [ 49 ] [ 50 ] [ 51 ] [ 52 ] [ 52а ] [ 53 ] [ 54 ] [ 55 ] [ 56 ] [ 57 ] [ 58 ] [ 59 ] [ 60 ] [ 61 ] [ 62 ] [ 63 ] [ 64 ] [ 65 ] [ 66 ] [ 67 ] [ 68 ] [ 69 ] [ 70 ] [ 71 ] [ 72 ] [ 73 ] [ 74 ] [ 75 ] [ 76 ] [ 77 ] [ 78 ] [ 79 ] [ 80 ] [ 81 ] [ 82 ] [ 83 ] [ 84 ] [ 85 ] [ 86 ] [ 87 ] [ 88 ] [ 89 ] [ 90 ] [ 91 ] [ 92 ] [ 93 ] [ 94 ] [ 95 ] [ 96 ] [ 97 ] [ 98 ] [ 99 ] [ 100 ] [ 101 ] [ 102 ] [ 103 ] [ 104 ] [ 105 ] [ 106 ] [ 107 ] [ 108 ] [ 109 ] [ 110 ] [ 111 ] [ 112 ] [ 113 ] [ 114 ] [ 115 ] [ 116 ] [ 117 ] [ 118 ] [ 119 ] [ 120 ] [ 121 ] [ 122 ] [ 123 ] [ 124 ] [ 125 ] [ 126 ] [ 127 ] [ 128 ] [ 129 ] [ 130 ] [ 131 ] [ 132 ] [ 133 ] [ 134 ] [ 135 ] [ 136 ] [ 137 ] [ 138 ] [ 139 ] [ 140 ] [ 141 ] [ 142 ] [ 143 ] [ 144 ] [ 145 ] [ 146 ] [ 147 ] [ 148 ] [ 149 ] [ 150 ] [ 151 ] [ 152 ] [ 153 ] [ 154 ] [ 155 ] [ 156 ] [ 157 ] [ 158 ] [ 159 ] [ 160 ] [ 161 ] [ 162 ] [ 163 ] [ 164 ] [ 165 ] [ 166 ] [ 167 ] [ 168 ] [ 169 ] [ 170 ] [ 171 ] [ 172 ] [ 173 ] [ 174 ] [ 175 ] [ 176 ] [ 177 ] [ 178 ] [ 179 ] [ 180 ] [ 181 ] [ 182 ] [ 183 ] [ 184 ] [ 185 ] [ 186 ] [ 187 ] [ 188 ] [ 189 ] [ 190 ] [ 191 ] [ 192 ] [ 193 ] [ 194 ] [ 195 ] [ 196 ] [ 197 ] [ 198 ] [ 199 ] [ 200 ] [ 201 ] [ 202 ] [ 203 ] [ 204 ] [ 205 ] [ 206 ] [ 207 ] [ 208 ] [ 209 ] [ 210 ] [ 211 ] [ 212 ] [ 213 ] [ 214 ] [ 215 ] [ 216 ] [ 217 ] [ 218 ] [ 219 ] [ 220 ] [ 221 ] [ 222 ] [ 223 ] [ 224 ] [ 225 ] [ 226 ] [ 227 ] Игорь Кручик
В начало	Ранее	Далее

---

Карта сайта: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15.